Геннадий Пациенко - Кольцевая дорога (сборник)
В чем разбирался он? На это Игорь Божков, пожалуй, и не ответил бы. Ради Милы он готов был сделаться каким-то иным человеком, непохожим на прежнего деревенского паренька. Уж очень отличался он от тех мальчишек, которые учились с Милой в школе, ходили в кино, гуляли по улицам… Несколько раз он встречал их и дивился абсолютной несхожести между собою и ими: самоуверенными, в заграничных джинсах, вельветовых пиджаках…
Игорю всегда не хватало времени. Зимой, по весне и осенью отправлялся в школу, до которой было часа два ходу да столько же назад. Потом уроки… Игорь силился, перебарывая сон после ходьбы по морозной дороге, и с горем пополам одолевал заданное: что-то читал, решал, писал и, запихнув затем в сумку все, ложился спать, чтобы наутро, когда еще не угадывалось и рассвета, бежать с сумкой на край деревни — к месту сбора.
Оттуда гурьбой трогались в путь. Опоздание на уроки грозило либо возвратом и последующей нахлобучкой дома, либо одиноким бегом по темной, пугающей каждым кустом предутренней безлюдной дороге — меж кустов, спящих полей, безразлично белевших холмов и горушек; и любой непонятный предмет на дороге пугал, заставлял задерживаться и пристально вглядываться — что там?..
Мечтой каждого было лето, и школьники жили его ожиданием, предчувствием теплых дней, каникул. И как же ошибались они в своей заветной мечте! Беззаботных дней выпадало летом так мало, что их не упомнить. Они были похожи на недолгий сон.
Летом ждала работа в колхозе и дома: очередь пасти стадо, косить сено, возить силос, помогать отцу и матери. И только в самый горячий полдень удавалось метнуться на час-полтора к купальне, побултыхаться в воде, поваляться в песке и, прибежав затем домой, наскоро поесть, чтобы разом со взрослыми впрячься вновь в страдное летнее дело.
Вечером горело лицо, саднило руки и ноги, валил сон, где приткнешься, на что голову приклонишь — там и засыпаешь. Только и была радость, когда привозили кино и показывали его в сельском клубе. С киномехаником ребятня норовила сдружиться, ради кино не принималось в счет никакое недосыпание, никакое ждущее тебя рано поутру занятие. Все нипочем было в вечер кино.
После восьми классов большинство срывались в ПТУ, на разные курсы или подавались, как Божков и Камышкин, учиться строительному ремеслу.
Многое в городской жизни оказалось для них незнакомым и новым.
В клубе училища актеры областного театра показывали как-то для пэтэушников сцены из спектаклей Островского. Впервые видел Игорь настоящих артистов. Они обворожили его, как покоряет человека прекрасное.
Игорь сразу же загорелся посмотреть хоть один спектакль целиком. Посмотреть не одному, а вдвоем с Милой. Купив два билета, он носил теперь их как драгоценность.
Они были приобретены на пятерку, присланную в письме родителями ко дню рождения, отец и мать просили, как обычно, чтобы он приехал к ним на выходной. Воскресенье за воскресеньем отодвигал он поездку. Написать домой рука не поднималась: все надеялся вырваться хоть на один день. Обжигающее нетерпение побывать в театре с девушкой было как вхождение в неоткрытый мир, к которому он рвался. И вот у него в кармане билеты.
— А что там? — спросила Мила после некоторого раздумья, когда пригласил ее в театр.
— «Лес» Островского. Я смотрел отрывки — просто здорово!
— Я должна поговорить с родителями…
— Хочешь, я позвоню им? — оживился он, уверенный, что Милу отпустят.
— Понимаешь, меня уже приглашали на этот спектакль… А вообще-то я видела «Лес», — сказала она как-то потерянно.
— Все мы видели лес… — пошутил он и серьезным голосом добавил: — Тут исключительный случай…
— Какой?
— День рождения!
— У тебя?
— Да.
— Причина уважительная… Давай так. — И Мила тронула его за руку. — Встречаемся в воскресенье здесь. Идем в театр, но там сядем в разных местах…
Игорь взглянул на нее с удивлением и немым вопросом, словно бы рядом шел другой, впервые встреченный им человек.
— Только не обижайся. Так уж получилось. Я пообещала пойти в театр с одним мальчиком. Я просто с ним посижу…
«Там будет видно, — решил он. — Может, и не придет ее мальчик. Это, видно, Дима…»
О Диме он услышал в тот день, когда первый раз был у Сергиных. Виктор Петрович болел, лежал после сердечного приступа.
Игорю поручили показать ему стенную газету, подготовленную для городского смотра профтехучилищ.
Перед дверью квартиры паренек нерешительно затоптался, сверяя номер с записью на бумажке: вроде совпадало. И тем не менее звонить не решался. Вдоль дверного косяка, на уровне ручки, были надписи — столбец кривых слов. Немудрено было бы встретить их в общежитии, в вагоне, на школьной парте, на скамье — где угодно, но не на дверях директорской квартиры. Читать выцарапанное Игорь не решился и в смущении нажал кнопку.
В квартире сполошно заметалась собака, щелкнул замок. На пороге возникла седая дородная женщина. Славянская простота лица и сероватые, вероятно когда-то бывшие голубыми, глаза напоминали ему сельские лица женщин, хотя прическа и седина были типично городскими. Игорь пояснил, по какому поводу приехал.
Очень приятно. Меня зовут Раисой Михайловной, — назвалась она и требовательно сказала: — Мила, встреть молодого человека. Я скоро вернусь.
Женщина ушла, по ее тону Игорь догадался, что — она хозяйка и о приезде пэтэушника знала заранее.
Редко найдешь квартиру, убранную с такой тщательностью, какой выглядела квартира Сергина.
Он вертел головой, оглядывая в красных цветных обоях прихожую, прикидывая, куда бы повесить фуражку, стесненно держа ее в руке. Из дверей комнаты на него сощуренно смотрела Мила.
— Проходи, папа там.
Сергин сидел на диване, прикрыв ноги пледом.
— Сердце, брат, подвело… Кажется, отпускает понемногу. Ну, как наши дела? Что новенького?
Он показал директору стенгазету, пояснил, как и что будет доделывать, дорисовывать, дописывать. Сухощавый Сергин слушал, кивал.
Когда оговорено было все и задерживаться, казалось, незачем, Игорь встал.
— Ты в училище? Не спеши. Почаевничаем. А то, брат, наскучило мне одному быть с женщинами.
— Прямо уж и наскучило, — улыбнулась Мила. — Что бы ты без нас делал?
— Да умер бы с голоду, — в шутку ответил Сергин.
— И умер бы, — подтвердила она, заботливо поправляя плед.
Игорь молча слушал забавную перебранку отца и дочери. В этой квартире, как ему представлялось, каждая вещь располагала к уюту и беззаботности, будь то цветные оконные занавески или стоящие по углам комнаты мягкие кресла. Казалось, немыслимо огорчаться чем-либо в такой квартире или пребывать в плохом настроении; как умудрился Сергин в ней заболеть?
— В самом деле, не уходи. Сейчас мама вернется, и будем чай пить.
— Ну, раз дочь просит, надо остаться, — заключил Сергин. И было видно, что Мила для него немалая в жизни радость. — Ты пока показала бы Игорю библиотеку.
Три больших книжных шкафа доверху заставлены книгами, альбомами, на полках макеты кораблей и парусников различной величины. Сергин служил когда-то на флоте и преподавал долго в морском училище, выправка его и сейчас напоминала военного.
В прихожей вскоре задребезжал звонок, залаяла собака, и Мила пошла встречать мать.
За столом Раиса Михайловна, словно бы между прочим, сказала мужу:
— Витенька, ты бы попросил молодого человека замазать косяк. Вы из группы штукатуров, Игорек?
— Да, — подтвердил он, сказав, что он пока будущий штукатур.
— Я заплатила бы.
Жар опалил щеки. Хотелось ответить, что подновить косяк ничего не стоит, он и так залепит его, затрет — какая тут плата? Только пусть лоботрясы впредь не ковыряют и не царапают там разную чушь. Одновременно же хотелось и до конца прочесть написанное у дверей, что за слова были там, кроме имени Милы, которая молчаливо двигала по тарелке ложкой и то ли вслушивалась в разговор, то ли думала о чем-то своем…
— Я и сама затру, — сказала она матери. — Можешь не волноваться.
— Сиди уж, — рукой махнула Раиса Михайловна, — без тебя управятся.
— А я бы не так поступил.
— А как? — взглянула на мужа Раиса Михайловна.
— Заставил бы затереть того, кто писал.
— Диму?!
— Я сказал: того, кто написал!
— Вот и получается: кто писал — не знаю, а я, дурак, читаю, как в «Записной книжке» Чехова, — отпарировала Раиса Михайловна. — Не звать же Диму…
«Любопытно, что это за Дима?» — подумал Игорь.
Молчание, воцарившееся за столом, нарушил пророкотавший гром. Только тут Игорь заметил, что в комнате потемнело. Зашумели под окнами верхушки деревьев, потом блеснула молния и вновь прогремело — сухо и резко.
— Гроза, — произнесла Раиса Михайловна, закрывая в испуге форточку.
