Сергей Снегов - В глухом углу
— Черти лешие! Председатель — глаза, как гвозди!.. Я по-человечески: «Представитель же берет на работу, вам-то чего?» А он с фокусом: «Представитель только берет, а я рекомендую как лучшего — разница! А какой ты лучший, если срок на душе — в кладовщиках проворовался». А за то дело я давно наказание отбыл!
И, бранясь еще злее, неудачник зашагал из райкома. Братья Внуковы обменялись взглядами. Вася бодро сказал своим:
— На нас не распространяется. Мы склады не обворовывали. И вообще — тип подозрительный. Комсомольского билета у него не было.
Еще человек десять прошли комиссию благополучно. Они с охотой говорили, о чем их спрашивали, показывали путевки. А затем выскочила девушка и, плача на ходу, помчалась по коридору. Ее обстреливали вдогонку вопросами — она не отвечала. Непонятная неудача девушки встревожила ожидавших больше, чем горестное признание кладовщика.
Особенно волновался Игорь. Шестнадцатилетних не брали, нужно было рассчитывать на снисходительность, а это вон оказывалось как сложно. Он в отчаянии выбегал на улицу — выглядывать маму. Вася закричал на него:
— Ну, чего ты психуешь? До двух целый час. Сам же говоришь, что мама у тебя не обманная!
Вызвали первой Лену Никитину. Молчаливая девушка в зеленом платье быстро прошла через приемную, за ней к двери секретарского кабинета заторопились все завербованные в Рудный. Вася приложил ухо к дверной филенке, но изнутри доносилось лишь неразборчивое гудение. Лена пробыла на комиссии не меньше десяти минут. Она вышла с таким серьезным и хмурым лицом, что только Георгий решил обратиться к ней.
— Не торопитесь, хорошая! — Он фамильярно взял ее за локоть. — Поделитесь со встревоженными коллегами, как дела?
— Уберите руку, — холодно сказала она. — Вряд ли я буду для вас хорошей.
Он крикнул ей вслед:
— Может, все-таки скажете, о чем вас допрашивали? Она ответила, не оборачиваясь:
— О том самом, о чем и вас будут допрашивать.
Георгий смеющимися глазами поглядел на товарищей.
— Недотрога в юбке клеш — сверху тафта, снизу туфта! Еще не встречал такой.
— Гордячка! — сказала Вера. — По всему видать — немыслимая гордячка.
8
Официальной главой комиссии был секретарь райкома комсомола, всегда улыбающийся Юрий Михайлович, Юрочка, как все его называли. Но душой ее являлся председатель райисполкома, тот пожилой человек, которого чуть не сшибла ринувшаяся на третий этаж толпа. Он с увлечением занимался комсомольским набором, звонил директорам заводов и строительных управлений своего района, проверял, не стараются ли они оставить людей получше, а народ поплоше снабдить хорошими характеристиками — только бы убрались… Председатель исполкома был самым деятельным членом комиссии. Деятельность его заключалась не в том, что он много спрашивал и разговаривал, а в том, что он к каждому присматривался и о каждом размышлял.
У него были свои, особые причины заниматься, забрасывая порою срочные дела, ребятами, уезжавшими в далекие края, — он сам стоял когда-то вот так же у двери секретаря райкома комсомола, с таким же волнением ожидал, дадут ли путевку на боевые стройки первой пятилетки. С тех пор прошло более четверти века — трудные годы, всего в них хватало: и горя, и радостей, и событий, куда более крупных, чем те, прогремевшие в далекой юности. Но эта начальная пора осталась в памяти, воспоминание о ней всегда волновало, а сейчас она повторялась в образе нового комсомольского движения на Восток, романтика давно прошедших лет вдруг возродилась в сегодняшних днях, но только все страшно расширилось, умножилось, углубилось — строили уже не социализм, а коммунизм. Председатель часто теперь в разговорах возвращался к делам и людям того времени и не потому, что старчески отставал от жизни, а чтоб лучше понять эту новую жизнь — истоки ее шли от тех начальных лет.
И когда секретарь Юрочка читал заявление Игоря, вызванного после Лены, председатель всматривался в помертвевшего, собравшегося в комочек паренька, нервно сжимавшего кепку в руках. Все было ясно в этом взволнованном лице, во всем облике щуплого подростка. Председатель осторожно и ласково, словно ощупывая, коснулся этого несколькими добродушно-ворчливыми словами:
— Ладно… Ехать надумал, Аника-воин. Ни характеристики, ни рекомендации — бери, каким видишь! Мать у тебя, кажется? Один, что ли, у нее? Как она — не возражает против отъезда?
— Нет, что вы! Она в приемной. Очень прошу — спросите ее…
— Ну, Юрочка! Пригласи.
Суворина волновалась не меньше сына. Она присела на краешек стула, уперлась взглядом в председателя, угадывая в нем самое важное лицо. Председатель усмехнулся — вот, оказывается, откуда у паренька и этот размах чувств, и уверенность в себе, и страх, что другие не поймут тебя. Те же восторженные глаза, маменькин сын, маменькин — в хорошем смысле… На миг ему показалось, что он уже когда-то видел эту женщину, хорошо знал — может, встречал на строительстве тракторного или потом на Уралмаше? Он тут же отбросил эту мысль — где там, Сувориной в те годы было лет десять, от силы — двенадцать…
— Что же, товарищ Суворина? — начал председатель. — Сынок в большой полет расправляет крылья. Не будет трудно одной, а?
Суворина потускнела и поникла головой. Председатель коснулся слишком больного места. Она знала, что сын с ужасом ожидает — вот-вот мать расплачется. Она сдержалась.
— Не одной мне трудно, — сказала она, сморкаясь. — От всех матерей уходят дети. Я уже свыклась с мыслью, что этого не избежать.
— Ну, а он, Игорек? Тоже и ему нелегко придется одному. Жизнь — школа суровая. Как он, по-вашему, подготовлен?
И тогда она выпрямилась и посуровела. Председатель знал, что она скажет, но с удовольствием слушал ответ.
— Да, конечно, жизнь — школа… И ни за что не поручусь. А тут — да. Имени он своего не опозорит… А что трудно — ничего, надо ему и через это пройти…
Председатель, улыбаясь, смотрел на нее, он снова думал о бурных годах своей юности.
— Трудности! — сказал он. — Многие так воспитывают своих детишек, что в легкой жизни да удобствах чуть ли не смысл жизни… А мы, между прочим, в зиму тридцатого возводили крышу над сборочным цехом тракторного на Волге: холодюга, ветер — нож, пальцы в дырявых рукавицах примерзают к железу, и так по две, по три смены подряд — добровольно, под песню, даже оркестр играл!.. А в столовой пша да овсянка… Ничего, и здоровы были, и веселы, и счастливы. Начальство у нас сперва Иванов был, отчаянный мужик, природный партизан, потом Пудалов пришел, этот в латыни разбирался, как в русском, — тоже хлебал пшенную баланду и не жаловался. Все это казалось — чепуха, всякое там неустройство быта, одно было важно — дело, что мы делали… Вы, случаем, Пудалова не знали? Он и умер у нас там на работе — сгорел старик, можно сказать.
— Нет, Пудалова я не знала, — ответила Суворина. — Но я много читала о строительстве этого тракторного…
Председатель нагнулся к секретарю.
— Дай-ка путевочку… Уверен я в этом хлопчике!
Пока секретарь торжественно поздравлял Игоря с путевкой, председатель обменялся с Сувориной рукопожатие ем, полным понимания и сочувствия.
— Скажи, чтоб входил Ломакин, — шепнул Игорю Дмитрий.
С Васей разговоров не было. Еще меньше заняло времени вручение путевки Леше. Светлана убедилась, что никого не печалит отсутствие у нее московской прописки. Председатель улыбался, слушая ее путаный рассказ о провале на конкурсе. Зато с Внуковыми комиссия провозилась. Их вызвали обоих. Председатель, хмурясь вертел в руках трудовые книжки братьев. Младший ему мало понравился — в его угрюмом лице не было ничего, кроме неприязни и недоверия. «Из молодых, да ранний!» — подумал он и собирался уже произнести: «нет!», когда кинул взгляд на второго брата. Книжка старшего была еще хуже, он прожил больше на три года и больше успел нашкодить, чем младший, — иной за долгую жизнь не переменит столько мест работы, сколько успел этот молодой парень. И на лице его все пережитое оставило цепкий и точный след — нахальство и пренебрежение к другим переплеталось с приниженностью. Но не только эти, очевидные всем, черты, подтверждающие записи в книжке, увидел председатель. Его поразили умные глаза старшего Внукова, отблеск гордости, светившийся в них.
Секретарь покачивал головой, он не был уверен, стоит ли этим людям, к тому же не комсомольцам, вручать почетную путевку. Дмитрий не торопился высказывать свое мнение.
— Как же, Георгий Внуков, едешь продолжать теперешнюю свою жизнь или менять собираешься? — спросил председатель.
— А вы думаете, она такая хорошая, эта теперешняя моя жизнь, что и менять не захочется? Работать еду — вот что!
— Работать… Намерение неплохое. А кто поручится, что будет так, а не по этому? — он шлепнул ладонью по книжке.
