Борис Изюмский - Море для смелых
— Значит, неважно дела идут, — проницательно заметил своему подручному паркетчик Самсоныч. — Видал, сердечные пилюли глотает…
Движение небольшого отряда походило бы на утренний обход профессором клинических палат, если бы Григорий Захарович с удивительной для его комплекции и пятидесятилетнего возраста легкостью не скакал с досточки на досточку между котлованов, не взбирался по крутому деревянному подъему на четвертый этаж угледробилки, не протискивался на большом животе в термопечь.
Заглянув в глубокий, выложенный из кирпича резервуар, он возмутился неровной кладкой, хотел было громко выругаться, но покосился на инженера Валентину Ивановну Чаругину, бледнолицую женщину, сопровождавшую его, и только сказал мастеру:
— Я не имею возможности, товарищ Жмырь, дать исчерпывающую оценку вашей работе. Скажу кратко: дерьмо. Глядеть стыдно!
Толстая шея Жмыря побурела.
— Гоним же, Григорий Захарович, — извиняющимся тоном произнес он, — к годовщине комсомола…
— Гоните?! — взорвался Альзин. Его глаза под черными, словно смазанными сажей, бровями-наклейками гневно блеснули. — Значит, двадцать девятого октября «ура», а тридцатого «караул»? Сроки должны быть напряженными, но реальными и без ущерба качеству. Вы поглядите, как у вас бросают вниз кирпич! Неужели трудно догадаться и поставить там ящик с песком?
Альзин покатился дальше. Похвалил арматурщиков; заметил инженеру ТЭЦ: «Котлы тоже простуживаются»; измерил спичечной коробкой диаметр трубы, лежащей во дворе, и остановился возле бетонщиц. Юрасова как раз в это время укладывала смесь в опалубку.
Лешка впервые видела так близко Альзина, хотя слышала о нем уже многое.
Рядом с Григорием Захаровичем пытается стоять навытяжку сутулый Святитель, подобострастно заглядывает ему в глаза.
Альзин досадливо морщится:
— Вы, товарищ Лясько, напоминаете мне студента, — с легкой иронией говорит Григорий Захарович, — ему перед экзаменами не хватает всегда ровно одного дня.
— «Промстроймонтаж» неразворотность главным образом проявил, — с приседанием в голосе объяснил Лясько и, отступив на шаг, закончил с напускным возмущением: — Сущая белебурда!
В черных глазах Григория Захаровича заплясали озорные чертики.
— На чужих оглоблях, товарищ Лясько, в рай захотели въехать?
И уже с огорчением Валентине Ивановне:
— Нужен еще один подрядчик — «Стыкмонтаж».
— Скорее «Стыдмонтаж», — тихо ответила Чаругина, и по бледному, с тонкими губами лицу ее прошла тень. — Придется на партбюро вытаскивать кое-кого.
— Непременно!
— Ну, комсомолия, — обратился Григорий Захарович к Юрасовой, Аркушиной и еще нескольким бетонщицам, возле которых стоял, — двадцать девятого октября ТЭЦ пустим?
У Лешки от волнения пересохло в горле.
— Если лучше хозяйничать будем! — воскликнула она тоненьким, прерывающимся голоском и посмотрела прямо в глаза Григорию Захаровичу.
— А именно? — черные наклейки бровей Альзина поползли вверх.
— А вот именно! — возбужденно, скороговоркой повторила Лешка. — В помещении воздуходувки котлован вручную засыпают — это дело? Землю на носилках за сорок шагов носят — да? А рядом ржавеет транспортер. Это что же?
Григорий Захарович теперь уже с нескрываемым любопытством смотрел на эту решительную девочку в красном берете. Маленький детский рот ее в чем-то белом. Мел она ела, что ли? Надо постараться всех девчонок освободить от труда землекопов, грузчиков и перевести на работу полегче.
— Возле главного корпуса ста-а-ит себе кран «Воронежец». Дожидается! А чего, спрашивается? — разошлась Лешка. — А мы в ведрах на веревке раствор на верхние этажи подаем. Как на стройке египетских пирамид! Думаете, не обидно?
— Понимаю вас, — тихо произнес Григорий Захарович, — очень обидно… — и так посмотрел на Лясько, что тот поежился.
— Как начальство из области приехало, — закусила удила Лешка, — пожалуйста! Носилки с пескам исчезают. — Уехало — ага! — опять таскаем песок на носилках. Это же потемкинская деревня! — Она умолкла, перевела дыхание.
Григорий Захарович посмотрел на нее ласково:
— Хорошо, что вы так болеете. А безобразия, — Он повернулся к Лясько, — завтра же ликвидировать и доложить мне…
Лясько сделал почтительно-пустые глаза.
ВЕРА ПРОЯВЛЯЕТ ХАРАКТЕРНа следующий день кран «Воронежец» заработал, транспортер поволокли в ремонтную мастерскую, Лешка ходила сияющая, а Лясько — мрачнее тучи.
Правда, к полудню тучи рассеялись: от Лясько потянуло спиртным, и он доверительно пояснил пожилому бригадиру Смагину, что не пьют только телеграфные столбы, да и то по техническим обстоятельствам, потому что у них «чашки висят вниз зевалом».
После обеденного перерыва у деревянной прорабской, похожей на старый вагончик без колес, остановился самосвал. Из кабины выглянула добродушная физиономия Лобунца — на время капитального ремонта бульдозера Потапа поставили грузчиком. Лясько расслабленной походкой подошел к Потапу.
— Уважаемый, — сказал он так, что было ясно его полное неуважение, — тут такая дела… — Лясько начал что-то тихо объяснять, а затем вызвал Аркушину. — Поедешь главным образом с этой машиной, — не глядя на Веру, сказал он, — возле полей фильтрации, на участке Сидорчука, бутовый камень нагрузите. Наряд и так далее оформлю завтра. Я им звонил… Берите побольше.
Вера хотела возразить, почему же все-таки без наряда, но Святитель сделал пустые глаза, и вопрос потонул в этой пустоте. Вера села в кабину рядом с Потапом, машина взревела и тронулась.
Навстречу поплыла полоса молодого леса. Солнце насквозь просвечивало желтые листья клана, опутанные паутинками бабьего лета;.
Выскочив на ухабистую дорогу, машина помчалась вдоль балки, подмигивающей глазками ярких одуванчиков.
Степные травы начали уже буреть. Желтели на склонах кусты грудницы, седела полынь, молодцевато прямился водянисто-фиолетовый бессмертник. Вдали, над посадкой дубков, низко парил орел.
Потап сосредоточенно глядел перед собой синими, детски-простодушными глазами. Вера покосилась в его сторону. У этого парня кисти рук такие длинные, что пиджак кажется куцым.
Они проехали мимо чабана, сидящего на заготовленных кем-то бетонных плитах, чуть не раздавили крохотного желтовато-серого индюшонка. Вера далее вскрикнула от страха.
— Что-то не нравится мне этот рейс, — вдруг сказал Лобунец.
— Со мной? — вскинув неровные бровки, Вера доверчиво поглядела на Потапа.
— Ну что ты! — мотнул головой Лобунец. — Плохо, что наряда нет. Знаю я этого Иесуса.
«Вот и Потап дал Лясько божественное прозвище», — удивилась Вера.
Машина приблизилась к полям фильтрации, остановилась возле кучи бутового камня. Вера и Потап набросали его в кузов уже довольно много, когда откуда-то выскочил приземистый, черный, с искаженным от ярости лицом начальник участка Сидорчук. Подбежав к ним, закричал так, что его, наверно, можно было услышать в городе:
— Жулье! Кто вас послал? Жулье!..
Вера стала объяснять, что есть договоренность по телефону, но Сидорчук, все более распаляясь, так что даже пена выступила в уголках рта, подскочил к кабине и, тарахтя по ней кулаком, завизжал:
— Вор на воре! Сваливай, а то в милицию отведу!
Смущенные Потап и Вера сбросили камень, снова влезли в кабину и, пристыженные, двинулись порожняком в обратный путь.
Никогда в жизни Вера не была так оскорблена, как сейчас. Лицо ее покрылось красными пятнами. Она не вошла, а ворвалась в прорабскую. Лясько, не читая, подписывал какие-то бумаги и невинным голосом спросил:
— Привезли?
Вера остановилась перед его столом, пепельные волосы ее, казалось, развевал ветер, грудь тяжело вздымалась.
— Вы… вы… — начала она и перевела дыхание. — Не заставите нас воровать! Не этому учили нас в школе…
Лясько понял, что камень не привезен, быстро посмотрел через Верино плечо, будто плотнее закрывая за ней дверь.
— Галиматня! — тихо прошипел он. Лысина его вспотела, отечные круги под глазами стали глубже. — Ты меньше рассуждай: тоньше губы — толще пузо. Должон я сэкономить материал? Правдой не обуешься. Это придумано не непосредственно нами. Подумаешь, на благородство претендует! Я тебе прямо скажу, при закрытых калуарах, — он опять метнул вороватый взгляд в сторону двери, — на стройке все на том стоит: кто кого обдурит!
— Неправда! — гневно закричала Вера, и уши ее из розовых стали красными. — Раз вы сами такой, так думаете, все такие же. И сейчас водкой несет.
— Да я тебя!.. Да я тебе! — наливаясь бурой краской, скверно выругался Лясько и поднялся. — Такую преспективу дам…
Дверь прорабской открылась, на пороге появился Потап, глухо, медленно произнес:
