Евгений Дубровин - Одиссея Георгия Лукина
Одним махом я выпрыгнул на палубу. Холодный ветерок обвил потное тело, наполнил легкие ключевым воздухом. До берега было всего каких-то пять-шесть метров. Если разбежаться…
Я отступил к рубке, стараясь не попасть в поле зрения рулевого, если бы тот вздумал оглянуться. Но рулевой был занят своим делом. В проеме окна отчетливо виднелся его затылок.
– Отоспался?
Я резко оглянулся. В тени рубки, прислонившись к ней спиной, курил Николай. Очевидно, он наблюдал за моими действиями с самого начала. Конечно, и люк открыл он…
– Где тут можно напиться?
– В рубке. Но там теплая. Сейчас мы холодненькой достанем.
Николай не спеша поднялся, прошел на корму и достал из кучи веревок и хлама ведро с железной цепочкой. Не подходя близко к борту, он со знанием дела забросил его и поднял на палубу на вытянутых руках.
Встав на колени, я выпил почти треть ведра.
– Закуришь?
Я промолчал.
– Как хочешь.
Самодеятельный поэт сел на старое место, закурил и, раскинув ноги, стал через борт поплевывать в воду. На нем, как и прежде, были закатанные выше колен холщовые штаны и тельняшка.
При виде этого спокойно курящего человека кровь бросилась мне в голову. Я кинулся на Николая и ударил его по лицу. Вряд ли бы я одолел его, просто я сам не знал, что делал, так я его ненавидел в тот момент.
Николай свободно сгреб меня в охапку и заломил руки.
– Спокойней, паренек, спокойней…
Я рванулся, но бесполезно.
– Отпусти, бандит! Слышишь, отпусти! Тебя за это судить будут!
– А тебя здесь никто и не держит.
Николай отпустил меня. Я размял отекшие руки и уставился на него.
– Но зачем тогда…
– Получилось недоразумение.
– Значит, вы меня с кем-то спутали?
– Получилось недоразумение.
– Значит, я могу уйти?
– Это как тебе угодно.
– Мне угодно уйти.
– Может, ты сначала подумаешь?
– Нет уж, спасибо.
– Ну как знаешь.
Парень отвернулся и стал прикуривать новую папиросу.
Все стало ясно. Они меня с кем-то спутали, теперь удостоверились в ошибке и отпускают на все четыре стороны. Пожалуй, не стоит ждать до следующей остановки. Мало ли что… Лучше попросить их пришвартоваться в любом месте. За ночь, я думал, мы ушли недалеко, доберусь как-нибудь. А еще лучше прыгнуть с борта прямо сейчас, ну их к черту с их остановками. Еще вылезет тот, бородатый…
– Знаешь что, – сказал я Николаю, – наверное, не стоит останавливать из-за меня посудину. Я прыгну. Освежусь немножко, а то чуть не задохнулся в вашей душегубке.
Парень пожал плечами. Он, видно, потерял к моей персоне интерес.
Раздеваться не было необходимости. Из одежды на мне оставались одни лишь трусы. Я нерешительно потоптался. Как-то неловко было ни с того ни с сего бухаться в воду.
– Ну, я пошел, – сказал я.
– Бывай.
– До свиданья. Вы бы лучше, чем посылать стихи в «Литературную газету», показали бы их где-нибудь на месте. Там вам дадут более полную консультацию, – посоветовал я.
– Ты думаешь? – оживился Николай.
– Конечно. Я тоже сначала в «Новый мир» и в «Знамя» посылал. «К сожалению, из-за обилия материалов Ваши стихи опубликовать не представляется возможным. С приветом – Пушкин».
– Во-во. И мне так.
– А в местной газете ребята подробно растолкуют что к чему. Ну, ладно, мне пора. Все-таки вы гады, что завезли к черту на кулички.
Я подошел к борту и взялся за него руками, чтобы спрыгнуть в воду, но в ту же секунду перед глазами вспыхнуло синее пламя. Последнее воспоминание было о темной кромке леса и висевшей над ней круглой яркой луне.
* * *И снова я очутился в той же каюте. Но сейчас был день. Из щелей люка тянулись потоки солнечного света, в которых клубилась пыль, отчего они очень походили на вибрирующие струны. Боже мой, неужели этот нелепый бред продолжается!
На этот раз в углу стояли ведро с водой, ведро, накрытое деревянной крышкой, и большая железная миска с варевом. Возле миски лежали ложка, две луковицы и кусок хлеба. Очевидно, тюремщики не собирались расставаться со мной быстро. Я не ел уже сутки, и при виде пищи, которая к тому же наваристо пахла рыбой, у меня начались спазмы. Мелькнула было мысль о голодовке, но я не успел как следует ее обдумать – мои руки были уже заняты: одна ломала хлеб, другая зарывалась ложкой в густую горячую уху.
Наевшись и напившись теплой речной воды, я снова лег на привинченную к полу кровать. Теперь мое положение казалось значительно хуже, чем раньше. Если раньше еще был какой-то шанс, что все это – нелепейшее недоразумение, которое скоро рассосется, то сейчас стало совершенно ясно: мое похищение – сознательный шаг, заранее продуманный и подготовленный. Катер специально был оборудован для моего плена: к борту подвели электрический ток, приготовили каюту без иллюминаторов с крепким люком… Теперь мне только оставалось ждать, чем все это кончится. Я даже не стал пробовать, закрыт ли люк, так как не сомневался, что он закрыт на совесть. Ведь если ночью можно было позволить себе роскошь выпустить меня на волю и испытать систему ограждения, то сейчас, днем, когда река кишела купающимися… Тем более, что катер стоял: мотор не работал, в борт тихо бились волны.
Что же это за люди? Что ждет меня впереди? Может быть, они просто везут меня в подходящее место, чтобы утопить? Какие-нибудь маньяки. Привяжут к шее камень – и в воду, в заранее высмотренный омут. Боже мой, чем же все это кончится…
Под плеск волн я задремал.
Проснулся я от голосов у себя над головой. Разговаривали двое. В одном я узнал Николая, другой голос не был мне знаком.
– Я люблю Блока. Про выпивку он здорово шпарил, – неторопливо басил самодеятельный поэт.
– Дело не в выпивке, – отвечал ему тихий голос. – Блок сумел в своих стихах воплотить душу русского народа. Душу очень противоречивую – обратите внимание на подвыпившего русского человека: в нем странным образом сочетаются дикий восточный разгул, слезы, восторг, апатия, уныние.
– А мне, когда выпью, всегда морду кому-нибудь хочется набить.
– Вот видите. Но в то же время, я уверен, вы никогда в нетрезвом состоянии не позволите ударить голодного, дрожащего щенка, который попросил у вас кусок хлеба.
Николай помолчал, очевидно обдумывая слова Тихого голоса.
– Верно, щенка не ударю, – наконец согласился он. – А ведь точно не ударю! – даже как бы удивился Николай. – Чудно получается. Человека изобью, а собаку пальцем не трону. Как это можно объяснить?
– В этом-то и состоит одна из загадок русской души.
– Да, загадок много, – по тону голоса я понял, что Николай зевнул. – Никогда не узнаешь, что у человека на уме. Вот, например, скажи, что у меня на уме? Ни за что не угадаешь…
– Не знаю… Может быть… не сесть на мель.
– Знаешь что?
– Что?
– Как бы половчее взять тебя.
– То есть, как… Что вы имеете в виду?
– То и имею. Двинуть тебя по кумполу или и так справлюсь.
– Я что-то вас не совсем понимаю…
– Сейчас поймешь…
– Пустите меня! Что вы делаете!
– Не брыкайся!
– Я заявлю в милицию… Эй, люди! На по…
Слово «помощь» Тихий голос не успел договорить, так как уже катился по лестнице ко мне. Люк с треском захлопнулся, лязгнула задвижка. После яркой вспышки света стало нестерпимо темно.
– Порядок? – спросили вверху, очевидно, Чернобородый.
– Полный. Хиляк он все же. Говорил, не надо…
– Ничего, жилистый. Такие нам нужны.
Голоса удалились.
Все произошло так быстро, что я не успел сообразить, что к чему. И только сейчас до меня дошло: с парнем поступили точно так же, как со мной, что он, как и я, схвачен и посажен под замок неизвестно зачем. Если бы я догадался раньше, можно было бы его предупредить. А впрочем, вряд ли бы он поверил. Да и кто бы поверил на его месте? Солнечный день, оживленная река, горячая палуба, интересный разговор о русской душе и вдруг крик из-под палубы: спасайся, дескать, как можно быстрей, а то тебя похитят.
Новый жилец сидел на полу неподвижно. На нем тоже были одни лишь трусы. Новичок еще не видел меня. Выйдя из транса, он принялся бормотать, иногда всхлипывая, и тереть колено. «Как же это… а… они за это поплатятся…», – доносились до меня отдельные слова. Потом он влез на лестницу и стал колотить в люк кулаками.
– Откройте! Слышите! Хулиганы!
Внезапно заскрипела задвижка, и люк распахнулся.
– Замолчишь или нет, паскуда!
Вместе с этими словами на голову бедняги обрушилось ведро воды. Новичок вторично скатился с лестницы.
– Будешь скулить – заклепаю рот, – пообещал Чернобородый.
Люк снова захлопнулся.
– Да что же это такое… Купался, никому ничего не делал… Теперь простужусь… Наверняка простужусь…
– Оботритесь одеялом.
Он испуганно замолчал.
– Кто здесь?
– Такой же, как и вы.
– Вас они, значит, тоже…
– Приблизительно.
Парень подошел ближе и начал разглядывать меня, а я его. Был он ниже среднего роста, худой, но не тощий. Чернобородый правильно определил: жилистый. Волосы у новичка были редкие, коротко остриженные и очень черные.
