Борис Изюмский - Алые погоны
Самсонов вернулся на свое место и сел, не меняя добродушного выражения лица. Колы и двойки не производили на него большого впечатления. Он сейчас же стал обдумывать, как из ореховых скорлупок сделать щиты для своих воинов.
Веденкин опять обвел глазами класс и вдруг заметил, что Дадико Мамуашвили, черноглазый мальчик со смуглыми щеками, помрачнел и насупился. Толстая нижняя губа Дадико горестно оттопырилась.
Учитель был озадачен. Отвечал Мамуашвили обычно хорошо. Неужели он боится, что его вызовут?
— Что с вами, Мамуашвили? — как можно мягче спросил Виктор Николаевич.
В ответ послышался тяжелый вздох.
— Подойдите ко мне, — подозвал Веденкин Дадико.
Мамуашвили приблизился к столу, опустил черные глаза.
— Чем вы огорчены? Может быть, урок не подготовили?
— Никак нет… подготовил, — негромко проговорил мальчик. — Нам… капитан Беседа сказал… Мы должны быть один за всех… и все за одного… А вы Самсонову кол поставили… А я…
Как ни крепился Веденкин, он не смог сдержать улыбку.
— Ваше отношение к неудаче товарища очень похвально, Мамуашвили. Но ведь горе в том, что Самсонов по лености не ответил, да и сейчас, как видно, ему все нипочем!
Все головы повернулись в сторону Семена. Он безмятежно копошился в парте, что-то перекладывая, и был застигнут врасплох.
— А как вы сами, Мамуашвили, ответите на мой вопрос о Минине и Пожарском?
Глаза у Дадико мгновенно ожили, и он бойко, с легким приятным акцентом начал отвечать. Получив пятерку, Дадико, сияя, сел за парту, вспомнил было о товарищеском долге, хотел вызвать на своем лице огорчение, но не сумел.
В конце урока, когда до сигнала осталось минуты две, Веденкин объявил:
— Суворовец Кошелев Илья, завтра, в воскресенье, я приглашаю вас к себе домой, в гости. Зайду за вами в двенадцать часов дня.
Илюша от неожиданности и радости покраснел. Он не нашел, что ответить, и молча встал, одергивая гимнастерку. Все смотрели на Кошелева, словно он получил награду, и только Авилкин хихикнул:
— Подумаешь… в гости!
Но всем было ясно, что это от зависти, и каждый, конечно, хотел бы оказаться на месте Илюши. Однако то, что выбор Веденкина пал именно на Кошелева, никого не удивило. Илюшу любили за скромность и простоту, за то, что был он хорошим товарищем.
4Виктору Николаевичу Веденкину особенно нравилось работать с малышами. В училище он преподавал и в первой роте, где в этом году была введена программа восьмого класса. Там он тоже увлекался своим предметом и щедро тратил силы. Но настоящую радость, дающую ощущение полноты жизни и счастья, — подлинного, непередаваемого никакими словами счастья, — он получал от работы с маленькими.
До Отечественной войны Веденкин читал лекции в учительском институте. Ему приходилось работать и в техникуме, и в школе взрослых, но всегда его тянуло именно к «мелюзге», как ласково называл он ребят младшего возраста.
Трудно сказать, что привлекало его в этой возне с маленькими. Может быть, их доверчивость, детская жадность ко всему новому, ощутимая податливость души, готовой принять ту форму, которую придает ей мастер. Может быть, привлекала необходимость предельно оттачивать каждую деталь своего рассказа, отбирать самые необходимые и точные слова и образы. Не раз представлялась Веденкииу возможность поступить в аспирантуру, но он обходил ее. И когда жена, Татьяна Михайловна, подтрунивая, говорила: «Видно, так ты и умрешь школьным учителем!» — Виктор Николаевич убежденно отвечал:
— Видишь ли, Танюша, каждый человек должен использовать свои способности наилучшим образом и, если это можно, по велению сердца. Нет для меня слаще труда, чем просвещение «мелюзги»! Аспирант стремится стать кандидатом, кандидат — доктором. В человеке непреодолимо желание совершенствоваться, удовлетворять интеллект. Ну, а коли я все это нахожу в работе с «мелюзгой»?
Веденкин мог часами обдумывать урок, восстанавливать в памяти факты и события, бережно отбирать нужное. Важно было сначала продумать, о чем следует и о чем не следует рассказывать. И потом уже — как преподнести материал? Ему хотелось так рассказать о Святославе, чтобы ребята вдруг увидели перед собой суровое лицо воина с синими глазами, такими же, как у его матери — княгини Ольги, с густыми бровями, сросшимися на переносице; увидели дымные походные костры в степи, услышали призыв Святослава «Не посрамим земли русской!», клич «Потягнем!», храп коней, скрежет скрестившихся мечей, свист аркана и вкрадчивый шелест стрелы. Чтобы ребята увидели, как молодой Святослав с разрубленной ключицей отбивается один от сотни печенегов и падает окровавленный на осеннюю пожелтевшую траву и свирепый печенежский царь Куря, злорадно усмехаясь, склоняется над ним, приказывает сделать из его черепа чашу.
А вот мужественный Дмитрий… Латы от ударов вражеских копий вдавлены у него на груди, кровь запеклась на вьющейся бороде, но рука не устает разить татар, и Куликово поле завалено их телами… Вот вольнолюбивый Разин мчится степным вихрем, пригнув к гриве коня красивое, в едва заметных оспинках лицо, и кичливое боярство трепещет перед справедливым Степаном… Или другое: сжигая знамена, скачет в санях Наполеон из страшной для захватчиков России. Он оброс щетиной, заиндевел, сгорбился…
Виктор Николаевич старался рассказывать так, чтобы из этих первых представлений об исторических судьбах России вырастало прочное и светлое чувство сыновней любви к родине.
5На следующий день Виктор Николаевич вызвал в ротную учительскую Илюшу Кошелева. Мальчик робко постучал в дверь и, получив разрешение войти, смущенно остановился на пороге, едва слышно поздоровался. Ему хотелось сказать что-то, но он стеснялся.
— Ты, Илюша, не раздумал пойти ко мне в гости? — спросил Веденкин.
— Нет… да… раздумал, — запинаясь, чуть слышно ответил Кошелев.
— Почему же это вдруг? — удивился майор.
— Мне очень хочется к вам… — решился, наконец, сказать Илюша, — но перед ребятами… Я иду, а они остаются.
— Ну, это пусть тебя не смущает, — успокоил его Веденкин. — В следующий раз я других приглашу. Шагом марш одеваться! — И он ласково подтолкнул Кошелева к двери.
У Илюши словно тяжесть с плеч свалилась. Должно быть, он и сам искал, чем оправдать свой уход от товарищей.
Он молниеносно повернулся кругом и, крикнув «Я сейчас!», помчался к старшине.
Виктору Николаевичу не хотелось приглашать к себе нескольких ребят. Он рассчитывал, что один на один скорее расположит Илюшу к откровенности, а именно этого желал добиться учитель. В последние дни мальчик был задумчив, сосредоточенно серьезен, часто вздыхал и, видно, с трудом отрывался от каких-то своих мыслей.
Веденкин знал, что Кошелев потерял за время войны родителей. Отец его, председатель колхоза, ушел в партизаны и погиб во время перестрелки, а мать на глазах у мальчика была запорота хуторским «атаманом», поставленным немцами. У Илюши осталась только тетка, сестра матери.
Появился одетый Кошелев.
— Я готов!
Они вышли во двор училища. Солнце, скрытое пеленой тумана, походило на розовый матовый шар. За конюшнями, по льду катка, стремительно скользили конькобежцы в серых и синих свитерах, с клюшками в руках: шел хоккейный матч между сборной училища и сборной городских школ.
— Может быть, тебе хочется посмотреть на матч? — спросил Веденкин у Илюши.
— Нет, нет! — Илюша ускорил шаг, боясь, что майор раздумает взять его к себе, и стараясь поскорее увести Веденкина в сторону от катка.
Они подходили к проходной, когда к ним подлетел на коньках Павлик Авилкин. Он раскраснелся от быстрого бега. Веснушки, словно золотая пыльца, покрывали его лицо.
— Товарищ майор, разрешите обратиться?
— Пожалуйста.
— Товарищ майор, мне бабушка деньги прислала, и я хочу с вами сфотографироваться, — скороговоркой произнес Павлик, и в быстрых глазах его пробежала хитринка.
— С удовольствием, — ответил Виктор Николаевич. — Но сначала исправь свою двойку по истории, тогда нам приятнее будет фотографироваться!
— Х-хорошо, — неуверенно согласился Авилкин и поспешно отъехал в сторону.
Веденкин и Кошелев вышли на улицу. Туман настолько сгустился, что купол собора, видневшегося в отдалении, исчез, и обезглавленные стены казались в тумане глыбой айсберга.
— С кем ты, Илюша, дружишь в отделении? — спросил Веденкин, когда они пересекали стадион.
— Со всеми… У нас ребята очень хорошие. Авилкина я только не люблю. — Кошелев снизу вверх посмотрел на учителя. — Не то что не люблю, а просто не хочу с ним дружить.
— Почему же такая немилость? — полюбопытствовал Виктор Николаевич.
Илюша подумал и сказал:
