Касымалы Джантошев - Чабан с Хан-Тенгри
— Наверняка! — подтвердил Акылбек, тяжело вздыхая.
После звонка, когда преподаватели разошлись по классам, Садыр обратился к Акылбеку, ожидающему второго урока:
— Интересно, кончится ли этим «дело Темирболота» или Акмат вынесет вопрос на партийное собрание и тем самым вызовет еще какой-нибудь скандал?
Акылбек с осуждением посмотрел на Садыра.
— Видно, заведующий районным отделом народного образования поступил недальновидно, когда назначил вас директором, а меня завучем. Переживания Темирболота первыми должны были понять мы с вами, а не Жанаргюл, приехавшая сюда недавно. Вы знаете, как чувствительны аппараты космических кораблей? Как же чувствительны должны быть люди, создавшие эти аппараты! А они созданы нашими учеными, простыми людьми. Мы с вами тоже люди, но оказались бесчувственными, бездушными, неумелыми. И правильно будет, если нас обоих прогонят из школы. Из-за случая с Темирболотом.
— Ай-ай, как ты разошелся, — проговорил Садыр дрожащим голосом.
Акылбек, будто не слыша, вскочил со стула и взволнованно добавил:
— Акмат имеет право привлечь нас не только к партийной, но даже к судебной ответственности. Направлять вполне нормального, только очень уязвимого мальчика на обследование к врачам! Вместо того чтобы узнать душу ребенка, травить безвинного ядом недоверия, подозрения. Этим самым мы с вами встали на одну ступень с бессовестными сплетницами…
— Ну, это уж ты слишком, — вставил Садыр.
— Нечего спорить, будет справедливо, если ты свое место уступишь Жанаргюл, а я Акмату, — отрезал Акылбек и, сердито махнув рукой, вышел из кабинета.
Садыр весь обмяк от страха. В голове у него помутилось. Ему показалось, что вокруг стоит давящая, страшная тишина. Обычно в кабинет доносились голоса учителей, шум классов, но сейчас Садыр ничего не слышал. Ему почудилось, что в школе нет ни одной живой души… он один.
4
С севера на юг протянулась широкая колхозная улица. Вдоль нее высится аллея стройных тополей. Деревья как бы скрывают оба ряда домов от любопытных взглядов.
В густо-зеленом квартале улицы стоит одноэтажное здание колхозного клуба. Его украшенный колоннами фасад обращен на запад. С востока обычно дует неприятный кызылкийский ветер, он зимой приносит с собою злые метели, пургу, снег.
По обе стороны больших дубовых дверей висят доски почета. Огромный лозунг из электрических лампочек «Добро пожаловать» приглашает колхозников в этот недавно построенный уютный и удобный клуб.
В большом, увешанном картинами зале начали собираться колхозники, слышались шутки, смех, веселые разговоры.
— Товарищ бригадир, ты должен мне сегодня низко кланяться! — задорно крикнула Айымбийке.
— А если не стану? — весело спросил Эшим и подсел к Айымбийке.
— Тогда я поддам жару. Сегодня ведь отчет о твоей работе?
— Ну, отчет. А при чем тут ты?
— Сиди и не зли меня. Хорошее найти трудно, а за плохим далеко идти не придется, хоть кетменем загребай, — громко проговорила Айымбийке.
— Ну, тогда, может, поклонюсь, — засмеялся Эшим.
— Эй, бригадирова жена! Проходи сюда. И ты сегодня мне должна низко кланяться! — продолжая шутить, крикнула Айымбийке жене Эшима, входившей в зал.
— Что такое стряслось? — спросила та.
— Я от тебя сегодня мужа уведу.
— Думаешь, что не найдется человека, который за себя постоять сумеет? — затараторила жена Эшима. — А кто у председателя отпрашивался на два дня, а пропал на три? А кто сегодня, когда перебирали семена, ушел с работы после обеда, ссылаясь на гостей? Не видишь, что у тебя в волосах сидит верблюд, а на чужих соломинку замечаешь.
— Хватит, дорогая! Не буду! Помолчи…
Шутки, колкие реплики, смех все больше заполняли зал.
— Ой, Эшим! Ты в своем докладе разделай эту старуху, спасения от нее нет, — пошутил над своей женой Эреше, человек лет пятидесяти, с небольшим.
— Дядя Эреше, я про нее все в своей тетради записал, — отозвался Эшим, — о тетушке обязательно скажу. Особенно интересный рассказ о том, как она хотела украсть мак…
— Да ну вас к шайтану! — чувствуя себя неловко, вмешалась жена Эреше. — Я случайно полную чашку мака оставила у арыка, а потом никак найти не могла. Насилу разыскала…
— Обманывает она! Мы свидетели тому, как она хотела украсть мак, — подхватили сидящие рядом женщины.
Девушки и молодые джигиты собирались маленькими стайками и, смущаясь от присутствия старших, вели между собой тихие разговоры, иногда негромко смеялись.
Занавес раздвинулся, вспыхнула люстра и залила притихший зал ярким светом.
Заведующий клубом Асанкожо, поставив на красное сукно стола графин с водой и стакан, ушел со сцены. Из-за кулис появился председатель колхоза Кенешбек Аманов.
— Уважаемые колхозники, — обратился он к собравшимся, — не подумайте, что это обычная «агитация» Кенешбека. Не могу подобрать слов, чтобы высказать свою радость… Вы пришли сюда точно в назначенное время в культурном, опрятном виде, как будто собрались на праздник, а не на производственное совещание…
— Благодарим вас за то, что приучаете! — крикнул Эреше, и в ту же минуту зал шумно зааплодировал.
— Колхозное собрание считаю открытым. Прошу выдвигать кандидатуры в президиум.
— Кенешбек Аманов!
— Айкан Медерова!
— Эреше Омурбаев!
— Нет возражений против этих трех кандидатур?
— Нет, нет!
Когда президиум занял места за столом, председатель сказал:
— Товарищи, я хочу напомнить. Этот чудесный зал всегда в чистоте содержит тетушка Айтбюбю. Прошу уважать ее труд и поэтому не курить, не выплевывать на пол насыбай[3], не грызть семечки.
— Калыйкан щелкает семечки, как корова силос! — громко раздался голос Айымбийке, вызвавший дружный хохот в зале.
— Ах, ты, дожить бы мне до твоей смерти… Заметила только меня. В прошлые годы ты не хуже меня щелкала! — Калыйкан вскочила с места, бросила злобный взгляд на Айымбийке, потом повернулась в сторону президиума. — Слушай, председатель, если я не буду грызть семечки, у меня начнется изжога. Знает эту мою болезнь и эта паскуда, но делает вид, что первый раз слышит. Разреши мне щелкать, с Айтбюбю ничего не случится, если разок уберет за мною. Ведь недаром же ей трудодни выписывают!
Пока женщина это выкрикивала, с ее губ на пол падала шелуха семечек.
— Что ж, идет! Если в зале только одна вы семечки грызете, то я сам готов за вами убрать, — сказал Кенешбек.
Калыйкан, не заметив в тоне председателя иронии, с победным видом посмотрела на Айымбийке и села на место. А потом обвела остальных торжествующим взглядом и бойко продолжала грызть семечки.
— Товарищи, на повестке дня два вопроса, — снова начал председатель, когда зал успокоился. — Первый — месячный отчет полевых бригад и утверждение плана предстоящих работ, второй: о Темирболоте Медерове.
— Давно пора этого недоноска, пиявку вместе с матерью уничтожить! — оглушительно закричала Калыйкан. — А вы еще эту дрянь избрали в президиум!
— А ну, уймите Калыйкан!
— Пусть уйдет с собрания!
— Таких бессовестных надо гнать не только с собрания, но и из колхоза.
— Правильно! — кричали в зале.
— Товарищи! — Кенешбек зазвонил в колокольчик. — Наберитесь терпения. Мы рассмотрим все ваши предложения. А сейчас прошу ответить: у вас нет возражений против этих двух вопросов?
— Нет!
— Поддерживаем!
— Тогда повестка дня принимается, — сказал Кенешбек и предоставил слово бригадиру первой бригады.
— Товарищи колхозники! Обычно я вас вижу на поле во время работы. Один раз в месяц — в этом зале, веселых, радостных и довольных. Прошло то время, когда бригадир бегал от дома к дому и упрашивал каждого выходить на работу. Теперь все по-другому: бригадир только в поле выезжает, а вы уже давно там. Мои обязанности несложные: показать вам, какую работу и где надо делать. Вы работаете дружно и усердно. Поэтому и жизнь у нас пошла хорошая. Большинство колхозников перевыполняет нормы. План, который утверждали на прошлом собрании, наша бригада перевыполнила. Зерно перебрали раньше срока. Уборку, мелкий ремонт сараев закончили на прошлой неделе. С полей сено свезем в сарай на этих днях. Вся бригада работает дружно, ни на кого пожаловаться не могу. Это все, что я хотел сказать, — закончил свое сообщение бригадир.
— Я боялся, что Жуматай затянет свою речь часа на два, — заметил Кенешбек. — Спасибо за краткость. Следующее слово предоставляется бригадиру второй бригады Эшиму Сартбаеву.
Эшим передал ушанку жене, поднялся на сцену, погладил рыжеватые усы, потер бритую голову и начал:
— По мере того как колхозники становятся образованнее, культурнее, больше к порядку привыкают, у таких болтливых людей, как я, язык отнимается. Просто немым становишься.
