Илья Маркин - Курский перевал
Да! Цейтлеровская операция «Цитадель» может привести к потрясающим результатам. Теперь собственный план заманивания советских войск в ловушку у Днепра казался Манштейну невероятным. Несомненно, так же думал и Гитлер. Но почему он не проявляет своего характера, почему не громит, не крушит его, Манштейна, а обращается к нему благосклонно и даже предупредительно? Почему не убирает его, как обычно, со сцены решающих событий, а, наоборот, поручает создать и возглавить самую сильную группировку, которая будет наступать на Курск с юга, от Белгорода? То, что второй группировкой, наносящей удар на Курск с севера, от Орла, будет командовать генерал-полковник Модель, вполне объяснимо. Это давний любимец Гитлера. Но почему остается он, Манштейн? Этого старый фельдмаршал никак не мог объяснить себе, и это мучило; угнетало его.
А вдохновение Цейтцлера все нарастало. Заветным коньком его доклада был план продолжения операции «Цитадель», названный Цейтцлером операция «Пантера». Ее замысел действительно напоминал яростный и неудержимый прыжок пантеры. Окружив и уничтожив советские войска на Курском выступе, все немецкие танковые дивизии поворачивали на юго-восток и устремлялись к северной оконечности Азовского моря. В огненное кольцо окружения попадал весь южный фланг советского фронта. Если это осуществится, то война для Германии не проиграна. Да! Такие перспективы не могут не увлечь даже хронического скептика.
Но хватит ли сил? Не сорвется ли операция «Цитадель» в самом ее начале? Не сумеют ли русские противопоставить такие силы, которые не только сдержат наступление ударных группировок, но и сами нанесут ответные и, возможно, еще более сильные, удары? Тогда крах всему, окончательная гибель. Несомненно, Цейтцлер исходит из принципа «или — или». А Гитлер всегда действует по этому принципу. Или победа, или смерть! Да, собственно, иного выхода и сам Манштейн не видел. Поздно думать об укреплении берегов, когда река прорвала плотину. Этот гамлетовский вопрос — «быть или не быть» — поставлен еще в самом начале войны с Россией и даже раньше, когда начали большую войну в Европе. Так что же теперь раздумывать, когда все пути отступления отрезаны? Остается только одно: или победа, или полнейший крах.
Эти мысли и определили все последующие действия Манштейна. Он начал выполнять план Цейтцлера с не меньшим энтузиазмом, чем собственный. Начало решительного наступления на Курск было назначено на первые числа мая. Для подготовки ударной группировки времени оставалось очень и очень мало. Но военная машина была отлично налажена, и Манштейн знал каждый ее винтик. Как опытнейший механик, направлял он ее работу, чувствуя малейшие скрипы и бросая туда все нужное для устранения возможных неполадок.
IV
Мало кто даже из людей военных знал, что на полпути между Белгородом и Курском, в тихом городке Обояни, размещался мозг и сердце огромного воинского коллектива — штаб Воронежского фронта. Сотни видимых и невидимых нитей из Обояни тянулись на юг, юго-запад и юго-восток — к оборонявшимся армиям, корпусам и дивизиям, на север, северо-восток и восток — к резервам, к тылам, к соседям, к Ставке Верховного Главнокомандования.
В одном из деревянных домиков на окраине Обояни представители Генерального штаба при Воронежском фронте генерал-майор Решетников и полковник Бочаров допоздна просидели над картой оперативной обстановки, обсуждая военные события.
Решетников прибыл всего неделю назад, и у Бочарова еще не сложилось определенного мнения о своем новом начальнике. Он знал только, что Решетников прошел все ступеньки служебной лестницы от взводного командира до начальника штаба полка, окончил академию имени Фрунзе, а затем работал в Генеральном штабе. Невысокий, худенький, с выразительным остроносым лицом и удивительно неугомонными руками, он внешне не производил хорошего впечатления. Казалось, делает он все поспешно, говорит необдуманно, поступает не по логике ума, а в силу интуиции и мимолетных впечатлений.
Сам Бочаров тоже не отличался долгодумием, но у него выработалась привычка дотошливо вникать в каждую мелочь, собирать множество фактов и высказывать свои мысли или принимать решения только тогда, когда из этих фактов выработаются определенные выводы. Именно поэтому и не любил он людей поспешных и суетливых. А генерал Решетников при первой встрече показался ему именно таким. Но генерал сразу же уехал в войска. И теперь это была вторая их встреча. Решетников, как чувствовал Бочаров, старался изучить своего заместителя.
— Нет, нет и нет! — резко взмахивая рукой, звонко говорил Решетников. — Гитлер и в этом году, как в прошлом и позапрошлом, обязательно будет наступать. Обязательно! А вы как думаете? — совсем тихо, словно в раздумье, спросил он и вскинул на Бочарова серые внимательные глаза.
Этот необычный для Решетникова тон сбил мысли Бочарова.
— Видите ли, Игорь Антонович, — неуверенно заговорил он, — если судить по итогам минувшего года…
— Вы имеете в виду разгром немцев на Волге и наше зимнее наступление? — все так же вполголоса и задумчиво прервал Решетников Бочарова.
— Конечно. Такие потери людей и техники, что понесли немцы, не так-то просто восполнить.
— Да, да. Не просто, — согласился Решетников и вдруг, как и раньше, взмахнул рукой и продолжал резко, торопливо, чеканя отрывистые фразы: — Вся Европа у Гитлера. И экономика, и промышленность, и люди. Тотальная мобилизация. Сотни тысяч пополнения. Вот вам и новые дивизии. Нажим на промышленность. Предельное напряжение. Вот вам и техника.
Худое, нервное лицо его побледнело. Руки взмахивали все отрывистее и резче. Глаза разгоряченно блестели, и вся его жилистая фигура, казалось, налилась сталью. Он подсчитывал, сколько немецкая армия могла получить людей от тотальной мобилизации, сколько новых дивизий даст это и что будут способны сделать эти новые дивизии.
Под вихрем цифр и расчетов Бочаров удивленно смотрел на Решетникова. Сам Бочаров постоянно изучал возможности Германии и ее армии, много думал об этом. Но сейчас, слушая Решетникова, он понял, что знал слишком мало и его знания были не так объединены и систематизированы, как у Решетникова.
— Нет, нет и нет, — продолжал генерал, — чепуха, что Гитлер слаб! Бред, что ему нечем воевать! Силы у него есть, и не малые. А раз есть силы, то он будет бить. Будет! Не таков Гитлер и его окружение, не такова вся сущность немецкого фашизма. Бить, овладевать, захватывать, покорять! Вот так я понимаю фашизм. Так понимаю и политику и стратегию гитлеровцев.
Он смолк и, откинув назад светловолосую голову, торопливо закурил.
— Вы понимаете, — помолчав, вновь неторопливо заговорил Решетников, — что такое для Гитлера отказ от наступления? Это признание, что Германия войну проиграла. Да, да! Проиграла!
— Это и так видно, — возразил Бочаров.
— Видно? — отбросив папиросу, усмехнулся Решетников. — А вы помните, что многие думали после разгрома немцев под Москвой? Помните? Блицкриг сорван, немецкая армия надломлена. Ура! Победа за нами! И не только думали — говорили об этом, в газетах писали, даже Верховный Главнокомандующий в своих приказах указывал. А что получилось? Рванули немцы прошлым летом и аж до Волги, до Кавказа добрались. Вот вам и «ура», вот вам и «видно»! Нет, Андрей Николаевич, все гораздо сложнее, чем иногда кажется нам. Война — это такое сплетение самых невероятных противоречий, что разобраться в них, осмыслить все и понять не каждый может.
Решетников вновь закурил и расстегнул китель. Лицо его стало еще бледнее, тонкие губы плотно сжались, в глазах затаилась не то боль, не то обида.
— Помните, до войны, — глухо заговорил он, — сколько мы кричали: «Не отдадим ни пяди родной земли! Воевать только на чужой территории!» А что получилось?
И его слова и тон голоса всколыхнули в Бочарове то, о чем он много и мучительно думал. В его памяти опять всплыли первые дни войны, рев немецких бомбардировщиков, скрежет танков, толпы беженцев на дорогах, разрозненные группы отступающих войск.
— Трудно было, ох, и трудно! — с хрипом проговорил он, чувствуя, как в груди, все ширясь, нарастает боль.
— Не только трудно — страшно, — прошептал Решетников и, с силой сцепив тонкие пальцы, воскликнул: — Но все кончилось, осталось позади!
— Да, но в памяти все это цело, живет, — сказал Бочаров.
— И будет жить! Кто-кто, а мы-то никогда не забудем. Именно это — горечь прошлого, а еще больше обязанность перед будущим требуют от нас думать, думать, думать и делать только так, чтобы не повторить прошлого. Так что же, Андрей Николаевич, — склонился Решетников над картой, — если противник будет наступать, то с какой целью, где?
— Едва ли они попытаются вновь ударить на Москву или на Кавказ, — так же, как и Решетников, склонясь над картой, сказал Бочаров. — Пуганый зверь по старой тропе не ходит.
