Алексей Бондин - Рассказы
В одном месте он решил:
— Дай-ка попробую я на своем дредноуте перебраться по перекату на лодке.
Перекат глубокий. Плюнул в пригоршни и ну работать веслом. Гребет да покрякивает. Сам себя спрашивает:
— А что, Иван Никифорыч, так сделаем?..— И сам же отвечает: — Ну, ясно, так.
Как направился к перекату и закричал:
— А ну-ка, милая «Маргариточка», не выдай, родная. Действуй.
Только доехал до того места, где перекат скатывается в омут, лодка его остановилась. Он гребет, а она виляет носом то вправо, то влево, будто принюхивается, дескать, можно ли дальше-то? И вдруг повернула и пошла обратно удирать, как настеганная.
— Куда ты, чортова посудина?! — закричал Иван Никифорыч.
А «чортова посудина» его легла в дрейф. Да как-то боком. И вдруг наехала на подводный камень и встала. Иван Никифорыч чуть из лодки не вылетел. Правит веслом, а «дредноут» его крутится кругом. Вода под лодкою кипит, а лодка вертится.
— О! Карусель!..
И смешно Ивану Никифорычу и досадно. Все-таки сполз о камня и опять в дрейф лег. Кой-как подчалил к берегу. Вылез.
— О, чтоб тебя в гробовище занесло,— говорит,— опять таскать!
А картошка и печка с каждым разом тяжелей и тяжелей становятся.
Солнышко уже за лес закатилось. Иван Никифорыч так уходился, что хоть самого кто бы перенес. Живот подвело.
— К чертям,— говорит,— привал!..
Расположился на ночевку. «Дредноут» свой опрокинул. Костер развел. Закусил плотненько, и на душе сразу весело стало.
Печку настроил — поставил трубу, затопил ее для пробы: хорошо ли будет топиться. Все в порядке. Двое старателей по берегу идут. Встали и удивляются. Действительно, странно.
Под открытым небом печка топится, а Иван Никифорыч портянки на ней сушит. Смешно им стало, а ему любо: из трубы дым валит, как на заводе, только труба пониже и дым пожиже.
— Давно, приятель, печку-то затопил? — спросил его один из старателей.
— Давно,— невозмутимо отвечает Иван Никифорыч.
— А в комнате что-то не очень-то тепло у тебя.
— Выдувает. На потолок,—отвечает,— земли еще не натаскал.
А другой говорит:
— Ты бы, друг, трубу-то в небо воткнул, а то дымно будет в горнице-то.
— Коротка немного,— отвечает Иван Никифорыч, а сам дров подкладывает. Постояли, посмеялись, ушли, а Иван Никифорыч поставил печку ближе к лодке, залез под лодку. Тепло ли спать будет? Тепло. Вылез, лег на траву, в небо смотрит. Река перекатами шумит. Речка-то больно хорошая. Тихая-тихая! Небо голубое, темное, бархатное, а звездочек в нем не счесть. Одни большие, яркие, разноцветными огнями переливаются — мерцают; другие маленькие, далекие такие. А вот одна с неба сорвалась, золотой полоской чиркнула по небу и скрылась.
«Премудрость,— думает Иван Никифорыч.— Вот и на звездочках этих, наверно, тоже есть люди, такие же Иваны Никифорычи. Может быть, умней, а может быть, еще больше глупостей делают, чем мы. Тайна»,— Думал, думал и уснул.
Ночью проснулся. Волчий пот, как говорят, пробрал.
А утром чуть свет снова тронулся в путь. До полудня с грехом пополам все-таки ехал, ну, а после полудня всякое терпение лопнуло, взял он печку с трубой и выкинул.
— К чертям,— сказал он.— Не замерзну и без печки.
Потом картошку вытащил и под куст ее высыпал.
В лодке сразу полегчало. А упрямая мысль крепко сидела в голове: «Во что бы то ни стало, а доберусь».
На другой день к ночи и, правда, добрался. Место хорошее. Два русла. Лучше такого места с огнем не отыщешь. Так опять не повезло. Уток нет. Как на грех, погода ясная, теплая, с ветром-суховеем. Ну, какой пролет в такую погоду!? Все-таки один чирок какой-то подвернулся. Ухлопал его Иван Никифорыч. Чирок упал в реку и поплыл вниз по течению.
— Никуда не денешься,— говорит Иван Никифорыч.— У меня лодка есть.
Сел он в лодку и ну за ним в погоню. Вниз по течению куда как хорошо плыть. Только направляй, подруливай. И попади же ему перекатище, да такой бедовый, а на середине этого переката река камнями перегорожена: заездки сделаны. Заездки эти делают рыбу ловить — морды ставить. В окнах заездок вода, что твоя Ниагара, шумит. Иван Никифорыч чирка, наконец, поймал, в лодку бросил. Пока с чирком возился, не заметил, как его течением подхватило и нанесло прямо на заездки.
Надо же было беде случиться. Не успел он мигнуть — как его «дредноут» налетел на камни. Иван Никифорыч вылетел. Успел только ружье с чирком схватить. Лодку его как-то повернуло и бортом опять ударило о камни. Треснула лодочка и развалилась. Не выдержала, бедная.
Выбрался Иван Никифорыч на берег. Промок до ниточки. Смотрит, а по реке только доски уплывают.
— Вот так ладно. Да чтоб тебя в гробовище занесло,— махнул безнадежно рукой и пошел наш Иван Никифорыч обратно к привалу. Рассердился. Взвалил на себя свой рюкзак, чучела и направился домой.
Идет по лесу и слышит он, какая-то пичужка в ельнике высвистывает, как выговаривает:
— Так и надо, так и надо, так и надо.
Обида взяла.
— Ну, чорт с тобой,— говорит сам себе Иван Никифорыч.— Вперед умней будешь. Наплевать, не дорого быто, не дорого бито.
***Случилась с Иваном Никифорычем другая история. Заблудился он в лесу, и от селения недалеко. Идет по дороге и удивляется:
— Что за притча? Почему мужик с сеном едет не в селение, а из селения? Что он, с ума спятил? Люди сено везут из лесу, а он в лес. Корова тоже, видно, что сытая, а идет не домой, а дальше в лес. Может быть, корова из другого селения? Нет, на холке смолой намечена буква Т. Наша корова. Пастухи теперь гоняют коров в лес утром, а эта под вечер в лес шагает.
Все кажется Ивану Никифорычу странным. И лес к селению должен мельчат, а тут наоборот. Чем дальше идет Иван Никифорыч, тем лес крупнее становится и гуще. Удивительно!.. «Неужели я и на самом деле иду неверно?» — думает Иван Никифорыч.
Постоял минуту и решил идти за коровой. Корова, не торопясь, идет, хвостом помахивает. Сытая, довольная, отпыхивается и не подозревает, наверно, что вдруг стала поводырем. А Иван Никифорыч идет за коровой с ружьем, в охотничьих доспехах и в больших, чуть не до пояса, сапогах. Хорошо, что дорога пустынная. Да и кто может догадаться, что он заблудился в лесу и идет за коровой.
Известно, что коровы не любят идти околицей. Они идут прямиком. Вот дорога поворотила налево, а корова свернула вправо, прямо в лес. Иван Никифорыч забежал вперед — выгнал корову на дорогу.
Но упрямая скотина задрала хвост вверх, глаза выпучила и бегом побежала опять вправо. Иван Никифорыч смирился и пошел вправо.
Прошли с километр, спустились в ложбину. Речка течет. Корова напилась, и Иван Никифорыч напился. А когда от этой речки отошли еще один километр, Иван Никифорыч увидел свое родное селение.
Человек он был откровенный. Пришел на работу на другой день и по-простецки рассказал все, что произошло с ним. Ну рассказал и только. Мало ли что не бывает. Так нет. Злые шутники мигом сообразили, что нужно сделать. Притащили большой лист железа, и на нем нарисовали мелом, как идет Иван Никифорыч с ружьем. На шее у него веревка, а другой конец веревки привязан к хвосту коровы. Эту картину поставили к его станку. Он посмотрел и захохотал:
— Хо-о-о. Чтоб вас в гробовище занесло! — Он не сердился. Неудачи на охоте мало его трогали.— Ну, ходил, никого не убил, и только. Кому какое дело?! У него на этот счет была поговорка: «не дорого быто, не дорого бито».
А один раз ему все-таки повезло. Убил он глухаря. Редко такой глухарь и встречается: большущий, тяжелый и седой, должно быть, старый.
Идет Иван Никифорыч по болоту, видит, глухарь в кочках возится. Хлопает, хлопает крыльями, а сам не может подняться. Уж не знаю, что за причина, от старости, что ли. Поднял Иван Никифорыч ружье и бабахнул. Глухарь упал, а он подобрал его и говорит:
— Смотри-ка!.. Как я его... И не дрыгнул...
Подвесил он глухаря через плечо, идем дальше. А день был жаркий. Иван Никифорыч, как обычно, в своих большущих болотных сапогах. И забрались мы в самую середину болота, да такого страшного болота: кочка на кочке, а меж кочек какая-то желтоватая клейкая каша—месиво, и все болото завалено буреломником, ни пройти, ни пролезть. Сунешься вправо — стена буреломника, пойдешь налево — тоже навалено лесу костром, видимо-невидимо. Иван Никифорыч потом обливается. Глухарь ему плечо трет. Шагает он, перескакивает с кочки на кочку, да еще оступится, провалится, а жидель эта меж кочек такая противная, засасывает ноги, точно там сотня ртов жадно чмокает и хватает за сапоги.
— Где чорт боится идти, а охотник пройдет,— ворчит Иван Никифорыч.
На небе в это вермя ни облачка, солнце так и жарит. И ветру нет. Хоть немного бы обдул. В болоте тишина, будто вымерло все. Даже мух, комаров, и тех нет.
Часа три мы с боем пробирались через буреломник; наконец, все-таки выбрались. Мох глубокий, как перина. Устал мой Иван Никифорыч, отпыхивается, еле ноги тащит.
