Николай Кузаков - Красная волчица
— Учитель! Здравствуй, бойё.
— Здравствуй, Кайнача. Ох и ловко ты орудуешь пальмой.
Кайнача заулыбался.
— Ребятишек учу. Без пальмы охотнику в лесу худо. Чем медведя колоть будет? Как дрова рубить? Худые ребятишки: ничего не понимают, как палку пальму держат. Медведь таких охотников давить будет, — сердито заключил Кайнача.
— Научатся, — успокоил его Поморов. — Пойдем посмотрим, как твои сородичи живут.
Они шли по стойбищу от чума к чуму. В каждом дымился костер, варился чай или похлебка, тут же сушились одежда, портянки, обувь. Люди были грязные, не мылись годами, хотя рядом, под бором, покоилось родниковое озеро.
Вошли в чум Ятоки и точно попали в другой мир. Земляной пол устлан оленьими шкурами, а на белой, медвежьей, сидит хозяйка. Над ее головой на шелковой нитке висит чучело Делаки, основателя рода.
— Добрый день, Ятока.
— Здравствуй, учитель русских. Садись, — пригласила Ятока.
— Почему только русских? Я всех учу. Советская власть велит всем учиться. За тем я и пришел. Надо собрать людей, говорить буду.
— Куда торопишься? В гости пришел, надо чай пить.
Ятока положила перед Поморовым с Кайначей небольшие доски, с улицы принесла чайник и в деревянной чашке куски дымящегося мяса. Нарезала хлеб. Поставила соль. Поморов украдкой поглядывал на Ятоку.
— Пошто учитель не ест? — спросила Ятока.
— Спасибо. Я думал, ты ничего делать не умеешь,
— Почему? — Ятока скосила на него черные глаза.
— Шаманка. И богатство такое.
— Учитель плохо думал. Ятока все умеет делать: oxoтиться, шкуры делать, одежду шить, чум ставить.
— И белого медведя сама добывала? На север, к морю ходила? — Поморов кивнул на белую медвежью шкуру.
Ятока удивленно подняла тонкие брови.
— Пошто к морям? Это лесной медведь. Он князь у зверей. Какой род такую шкуру имеет — сильный род, его все звери почитают и дают добычу.
— А я и не знал, что белые медведи в лесах водятся.
— Шибко мало есть. Один хозяин медведей помирает — другой приходит. Его все звери охраняют. Людям не показывают.
— Интересно. А вы долго думаете здесь пробыть?
— Нет. Нам надо порох, дробь, муку, материю. Осенью охотиться будем. Далёко пойдем. В гольцы. К Седому Буркалу.
— Дробь, порох есть. В Госторге у Дмитрия Воронова получите. А вот ткани маловато.
После обеда Поморов с Ятокой вышли из чума, присели под деревом. Через несколько минут к ним собралось все население стойбища. Мужчины во главе с седым и костлявым стариком Согдямо сели впереди, за ними — женщины, а только уж потом девушки.
— Ты еще не женился? — спросил Поморов Кайначу.
— В своем роде нельзя. Шаманка запрещает. Зимой пойдем к Холодной реке, там жену брать будем.
— Это почему? — удивился Поморов. — Никто не может запретить любить, — Поморов посмотрел на рядом сидящую Ятоку.
— Совсем худая кровь стала в роде Делаки, — пояснила Ятока. — Ребятишки плохие. Помирают много. Жениться будем — совсем кончать род будем. Ребятишек не будет. Кто род продолжать будет?
Только сейчас Поморов обратил внимание, что эвенки щуплые, низкорослые. А лица, даже у молодежи, какие-то старческие. Кровосмешение, видимо, достигло предела. Ятока, должно быть, поняла это инстинктом, а может, это было завещанием хитрого и умного отца ее.
Все смотрели на Поморова, что он ответит Ятоке. Он — учитель русских, он, как шаман, все знает.
— Правильно говорит Ятока, — сказал Поморов.
Все одобрительно закивали.
Поморов выждал минуту.
— Но дети умирают еще и оттого, что в чумах грязно. Тут любая зараза может появиться. Рядом озеро, а люди не моются. Неплохо было бы иметь вам на каждом стойбище баню.
Согдямо затряс седой головой.
— Худо баня. Я с Захаркой Вороновым-Медвежатником ходил, чуть не пропал.
— Тогда в речке мыться надо.
— Будем, учитель, — решительно заявила Ятока. — Все стирать будем.
— Вот и хорошо. А теперь вот еще что. Надо ребят в школу послать. В городе Карске открылся интернат. Нам дали пять мест. На будущий год обещают всех принять. Надо решить, кого послать нынче.
— Пошто посылать, — запротестовал Согдямо. — Кайнача хорошо учит. Пальмой зверя колоть учит, белку следить. Хорошо учит.
— Это не то. В школе они научатся читать книги, будут много знать. Потом станут докторами, учителями. Понятно?
— Все понятно, — ответил Согдямо, — ребятишек хорошо надо учить сохатого следить, ловушки ставить, много мяса добывать.
Поморов усмехнулся.
— Не поймем друг друга. Приходите завтра в деревню, там еще поговорим.
— Хорошо, учитель, — ответила Ятока. — Все придем.
Ятока перебирала чернику. Возьмет в пригоршню и пустит по берестяному листу. Ягоды катятся в туес, а листочки, хвоя остаются на бересте. «Придет Вася, угощать буду, — думала Ятока. — Надо еще клюквы набрать. Настой из нее шибко хорошо пить в жару».
С улицы донеслись выкрики, шум. Ятока вышла. У чума Урукчи стоял пастух Кучум, сын старика Согдямо, Перед ним, точно рябчик на току, подпрыгивал Урукча. Рядом с длинным Кучумом он казался совсем маленьким.
— Лентяй поганый! — выкрикивал Урукча. — Совсем забыл, за что тебя хозяин кормит. Я научу тебя работать!
Урукча схватил ременный аркан и хлестнул по лицу Кучума. Из носа пастуха на редкие моржовые усы брызнула кровь. Кучум качнулся, сжал кулаки, казалось, еще миг — и этот великан швырнет от себя тщедушного Урукчу. Но пастух вытер кровь залатанным рукавом рубахи и продолжал стоять.
— Тухлая ворона, — не унимался Урукча.
Подошла Ятока.
— За что бьешь Кучума?
— Негодный пастух. Оленей проспал. Пять телят медведь задрал. Совсем разорит меня. У-у-у, длинный пень! — Урукча замахнулся на Кучума.
— Брось! Аркан брось! — приказала Ятока. — Еще ударишь Кучума — на твоих оленей волков напущу, а в твой чум болезнь пошлю.
Аркан выпал из рук Урукчи. В маленьких глазках отразился испуг.
— Великая шаманка Ятока… Возьми себе сколько надо оленей. Но не посылай беды…
Ятока отвернулась. Охотники стояли у своих чумов с угрюмыми лицами. Столько, затаенной, ненависти было в каждом взгляде, что Ятоке стало не по себе. Будто не Урукча, а она била Кучума.
«Зачем, Делаки, ты разрешаешь злым людям обижать простых пастухов? — думала Ятока. — Или ты не видел, как Урукча бил Кучума? Пошто, Тангара — небесный владыка, ты рано взял мать к себе? Теперь я совсем одна: Кто научит меня жизни?»
Ятока спустилась к озеру и села на берегу под густой сосной. Ярко светило солнце, ветерок играл листвою. Было жарко, но Ятоку знобило.
Подошел старик Согдямо, сел рядом. Высохшими руками набил трубку табаком и раскурил ее. Ветер шевелил его белые длинные волосы и белую редкую бороду.
— Спасибо тебе, Ятока, за сына. Не позволила Урукче позорить его перед народом.
— Скажи, ама′ка[11], пошто мой отец был как дикий зверь? Пошто Урукча не жалеет людей?
Согдямо долго смотрел на скалу, которая стояла на той стороне озера.
— Ты тоже взлетела из того гнезда. Но твое сердце еще чистое, как вода в роднике, и душа добрая, как слова нежной матери, — неторопливо заговорил Согдямо. — Но придет время и богатство источит твое сердце, как ветер вот эту скалу. И оно станет холоднее, чем камень в лютые морозы. И тогда ты перестанешь понимать бедного человека. Тебе отец оставил много оленей, но на них кровь твоей матери.
— Как так? — испуганно спросила Ятока.
Согдямо выпустил клуб дыма.
— Твой отец имел десять раз по сто оленей, а потом еще раз по столько же. Но еще больше надо было. Тогда он решил жениться на дочери шамана с Холодной реки. Шаман за дочерью давал пять раз по сто оленей.
Мать тебя была из знатного рода. Не любила она Мотыкана. Решила уйти от него и забрать своих оленей. Тогда Мотыкан избил ее. И она умерла на третий день.
Это Ятока помнила. Ей было тогда пять зим. Всю весну их род кочевал по тайге, и, когда наполнились водой реки, они остановились у Большого гольца. Каждый день охотники уходили к снежной вершине и приносили оттуда мясо и шкуры.
Однажды отец Ятоки уехал к пастухам в оленье стадо. И тогда мать рано утром поймала ездовых оленей и стала их вьючить. Они собирались к дедушке, в род старого Ворона. Ятока вспомнила, что оставила игрушки у ручья, и побежала за ними. Сняла с елочки разноцветные лоскутики, связки косточек. В это время от стойбища донеслись крики. Ятока бросилась назад… Еще издали она увидела отца: он ходил возле оленей и сбрасывал вьюки вместе с седлами. Мать, схватившись за живот, корчилась у входа в чум.
— А через две луны, — продолжал Согдямо, — твой отец в наш род привел новую жену и пригнал стадо оленей. Но прожил с ней две луны и отправил ее в пастухи.
