Александр Бек - Талант (Жизнь Бережкова)
Взяв маленькие ножницы, Ладошников перерезал волоски одуванчика, возвращая своей пленнице естественность движений. Его грубоватые, широкопалые руки нежно — другого слова тут не подберешь — справлялись с этой операцией.
— Бей ее! — воскликнул Ганьшин. — Она теперь чертовски злющая. Кусачая…
— Ничего, — сказал Ладошников. — Поработала, пусть поживет.
Приоткрыв дверь, он пустил муху в коридор и, последив, как она полетела, возвратился к нам.
Скоро на столе, где только что проводились удивительные эксперименты, появился кипящий самовар. Ладошников по-хозяйски расставил стаканы, сам заварил чай. Ганьшин сообщил о моем визите к Подрайскому, о моей новой должности. Я, разумеется, не преминул уснастить художественными подробностями это сообщение.
— Наверное, я когда-нибудь пристукну этого Подрайского, — вдруг буркнул Ладошников.
— А что, опять? — спросил Сергей. — Опять взялся за тебя?
— Заявил, что прекращает строить аэроплан.
— Это он врет, — проговорил Ганьшин. — Для чего же он заказывает бомбосбрасывающий аппарат? Да и мотор уже плывет по океану.
— По океану? — изумился я.
— Да. Из Америки. «Гермес». Двести пятьдесят сил, — объяснил Ганьшин.
У меня вырвалось:
— Ого!
В те времена американский авиамотор фирмы «Гермес» мощностью в двести пятьдесят лошадиных сил считался последним словом техники.
— Шут его знает, не пойму, когда он врет, когда не врет, — продолжал Ладошников. — Сегодня вызвал меня и сказал, что раскрывает мне все карты. Денег, мол, совершенно нет. Жизнь, мол, берет за глотку, поэтому он вынужден… Ну, и так далее… В общем, все свелось к тому, что он опять потребовал от меня идей… Новых идей! Сногсшибательных идей!
— А проект аэросаней? Что же, ему мало?
— Мало. Ему надо что-то такое, чтобы…
— Что-то уму непостижимое? — подсказал я.
— Вот-вот… Такое, чтобы немедленно принесло ему деньгу… А то действительно, черт его возьми, он вылетит в трубу.
— У меня есть одна идея, — скромно заявил я.
— Какая?
— Выбросить из автомобиля коробку скоростей. По-моему, над такой задачкой стоит поломать голову.
— Наш патрон не клюнет, — сказал Ганьшин. — Не действует твоя коробка на воображение.
Я с готовностью предложил еще несколько своих идей. Однако в данных обстоятельствах ни одна из них не была признана подходящей для Подрайского. Улучив удобную минуту, я задал вопрос, который, не скрою, меня очень занимал:
— А как он платит за идеи? Извините, Михаил Михайлович, мою неделикатность, но сколько, например, он заплатил вам за аэроплан?
Ладошников расхохотался.
— Ты, Алексей, не имеешь никакого понятия о Подрайском. Но и ты скоро услышишь: «Доходы в будущем». Пока же… Как видишь, он сам тянет с меня. Плачу изобретениями… Только бы строил…
10
Разумеется, я скоро узнал Подрайского поближе. О его таинственной личности непрерывно ходили всякие слухи среди сотрудников лаборатории. Он казался всемогущим: имел доступ в так называемые лучшие дома Москвы, был своим человеком в гостиной московского генерал-губернатора; говорили, что у него колоссальные связи в Петрограде, что он вхож к военному министру, и так далее и так далее. Мы знали, что его навещали и принимали у себя некоторые крупнейшие воротилы промышленного мира — Рябушинский, строивший автомобильный завод в Москве, Мещерский, владелец коломенских и сормовских заводов, и другие.
Подрайский всегда одевался в темно-синий костюм, который выглядел словно с иголочки; употреблял лучшие заграничные мужские духи; изумительно подстригал усы; постоянно был безукоризненно выбрит и прекрасно причесан на пробор. Разговаривал он, как-то вкусно чмокая губами, и сам казался сдобным, аппетитным. Мы прозвали его «Бархатный Кот».
Как вы увидите дальше, этот приятнейший Бархатный Кот был наделен необычайной оборотливостью. На Малой Никитской улице он снял особняк и устроил там, как я уже рассказывал, секретную военную научно-исследовательскую лабораторию. Штат лаборатории был подобран весьма своеобразно. У Подрайского был тончайший нюх на талантливых изобретателей. Он где-то их разыскивал, зачислял в штат лаборатории, и они работали там над осуществлением своих изобретений. Всякому, кто приносил интересную идею в лабораторию Подрайского, предлагалось подписать следующий контракт: вам за идею — десять процентов будущего дивиденда, остальное Подрайскому. Однако если вы приносили не идею, а вещь — Вещь с большой буквы, то есть уже сконструированную, уже в модели, вычерченную, рассчитанную, проработанную во всех тонкостях, — тогда предвкушаемые дивиденды делились в контракте поровну между автором и Подрайским: пятьдесят на пятьдесят.
Любитель точных определений, Сергей Ганьшин придумал великолепное название для фирмы Подрайского: «Чужие идеи — наша специальность». Наш патрон не знал, конечно, об этих язвительных шутках; сотрудники лаборатории всегда были с ним почтительны; он в высшей степени любил почтительность.
Достопримечательностью лаборатории был бакалавр Кембриджского университета, человек о огромной лопатообразной бородой, мы его звали «Борода». Когда в лабораторию приезжали генералы и солидные промышленники, Подрайский обычно представлял им бакалавра, выговаривая как-то очень вкусно этот титул. Впрочем, красавец бакалавр был по фамилии попросту Овчинников из волжской купеческой семьи. Ему-то как раз и принадлежала идея бомбосбрасывающего аппарата (контракт по низшему разряду — десять процентов за идею).
Две комнаты особняка были отведены под механическую мастерскую, где священнодействовали какие-то особые искусники, какие-то академики слесарного дела, вроде тех, которые в свое время в Туле подковали блоху. В других комнатах располагались конструкторское бюро, химическая лаборатория и контора. Весь этот штат трудился над секретнейшими военными изобретениями.
К числу таких изобретений относилось взрывчатое вещество, названное по имени жены Подрайского, Елизаветы Павловны, — «лизит». Истинным автором был химик Мамонтов, несчастный, вечно нуждающийся, чудаковатый старик.
Мамонтов был одним из немногих, кто имел не идею, а вещь, — он принес и положил на стол «лизит». В лаборатории он охранялся не только от всякого постороннего глаза, но и от взгляда сотрудников. Лишь много времени спустя, после разных событий, о которых речь впереди, я однажды увидел этот таинственный состав — абсолютно белый, похожий на сахарную пудру или на тончайший зубной порошок. Его взрывчатая сила была, по тем временам, действительно огромна, значительно выше того, что дают пироксилиновые порохи.
Сначала состав назывался «московит», а потом незаметно преобразился в «лизит». Думаю, химик согласился на это из-за неожиданно возникших трудностей или, быть может, попросту ради презренного металла.
Трудности заключались в том, что устойчивость этого состава оказалась недостаточной: некоторое время полежав, состав самовзрывался. Предполагалось, что эту неприятность вскоре удастся устранить. Тем временем в ангаре-мастерской на Ходынском поле заканчивалась постройка тяжелого одномоторного самолета «Лад-1», рассчитанного на двадцать пять часов полета без посадки. А потом…
Потом, в один прекрасный день, целая эскадрилья этих самолетов будет нагружена авиабомбами марки «лизит», самолеты вылетят на фронт и… И вот тогда «лизит» себя покажет.
Остановка, казалось бы, была только за малым — за прицельным бомбосбрасывающим аппаратом.
Идея бомбардировочного авиационного прицела принадлежала, как сказано, Овчинникову, нашему бакалавру, Бороде. Принцип был бесспорно интересен, но дьявольски труден для решения. Оно не давалось ни автору идеи — бакалавру, ни двум-трем инженерам-конструкторам, которые служили в таинственной лаборатории.
Однажды Подрайский, раздосадованный и нетерпеливый, сказал Ганьшину:
— Не знаете ли вы какого-нибудь стоящего изобретателя-конструктора?
— Как не знаю? В воздухоплавательном кружке есть одно чудо природы Бережков.
— Кто он такой?
— Студент.
— Студент? А что он сделал?
Ганьшин рассказал обо мне. В Москву после окончания Нижегородского реального училища я явился уже с изобретением, с уже упомянутым бензиновым лодочным мотором моей собственной конструкции.
Осенью 1915 года я мог похвастать и двумя премиями, завоеванными на двух конкурсах. Это были конкурсы на лучший походный аккумулятор и на лучшую зажигательную бомбу.
Все это Ганьшин подробно изложил Подрайскому, памятуя, разумеется, о том, что мне всегда адски требовалось подзаработать.
— Давайте Бережкова сюда! — распорядился Подрайский.
Такова была цепь обстоятельств, которые привели вашего покорного слугу к Подрайскому.
