Борис Васильев - Завтра была война. Неопалимая Купина. Суд да дело и другие рассказы о войне и победе
Помогли.
— …Вернулись вы с боевыми заслугами, с тяжким ранением, только не домой вы вернулись, гражданин Скулов. А поехали из госпиталя в город Сызрань и жили там на вокзале, пока из тамошнего госпиталя не выписали вашу фронтовую подругу Ефремову Анну Свиридовну. И тут вы не к законной семье поехали, а вместе с гражданкой Ефремовой к ее брату в наш город. Да что это я вам вашу биографию рассказываю! Я просто понять хочу: любовь? А чего тогда с прежней женой не развелись? Почему с новой брак не зарегистрировали? Все вопросы. Столько в вашей жизни вопросов скопилось — пять лет разбираться надо. Ну, к примеру, почему же насчет брака, а?
Почему? Аня запретила, вот почему: «Не сироти детей, Тоша. Своих у нас не будет, знаешь, вырезанная я вся, а потому не сироти. Надоем, другую встретишь — слова не скажу: то — твоя воля. А дети не твоя воля, а твоя доля, Тошенька…» Вот потому и со старой не развелся, и с новой не расписался.
— …Я официально своего коллегу уполномочил допросить вашу законную супругу по месту ее жительства для более полного освещения вашей характеристики. Но мне лично интересно знать, почему ваша законная жена тоже не ставила вопрос…
— Устал я, — резко сказал Скулов: невыносим ему был разговор о жене, бывшей жене, хоть и законной. — Устал, нога мозжит, в камеру хочу.
— Я же понять пытался, — расстроенно вздохнул следователь. — Последняя возможность…
И вызвал конвой.
Следователь— А вы что пьете? Ничего? Ну не может быть! Ну тогда бутылку шампанского, — сказал следователь, лихорадочно соображая, хватит ли у него денег. — Шампанское заморозьте!
Последние слова он прокричал на весь ресторан, с шиком, тут же быстро зыркнув на корреспондентку. Но корреспондентка рассеянно оглядывала зал, чуть приоткрыв пухлые подкрашенные губки. «Ох и целуется, поди! — восторженно подумал он. — Неужто в номер не пригласит? Говорить надо, говорить, чего замолк, дубина деревенская?..»
— С утомления даже врачи иногда рекомендуют. А вообще, конечно, в моей следственной практике алкоголь такая деталь, что…
Московская корреспондентка отодвинула стул и положила ногу на ногу. Широкая юбка, спадая тяжелыми складками, обтянула бедро; следователь поперхнулся: «Черт возьми, ну и ножки! А все–таки хорошо, что она в юбке. И юбка — как колокольчик. И блузка на ней — ну, сила, ну, приоделась. Может, для встречи, для меня, может?.. Ну дурак буду, если такую упущу. Нет, говорить надо, рассказывать. Может, тот случай? Пикантно и с намеком».
— Да, алкоголь исключительно влияет на некоторые сферы, — откашлявшись, начал он. — Прошлой весной, к примеру, под Первое мая двое юнцов подпоили девушку и воспользовались ее беспомощным состоянием.
— Ну и как же это они воспользовались? — лениво спросила корреспондентка.
— Как? Что значит — как? Изнасилование. Статья сто семнадцатая УК РСФСР.
— Что вы говорите! — Девица улыбнулась, всплеснув руками. — Она долго отбивалась, пострадавшая невинность ваша?
— В том–то и дело, что алкоголь.
— Вся в синяках и платье в лоскуты?.. Тоже мне, следователь. Да женщина бывает пьяной только тогда, когда сама этого хочет; эта аксиома вам известна?
Ленивый и в то же время покровительственный цинизм москвички больно бил по мужскому самолюбию, но следователь никак не мог преодолеть провинциального комплекса, тихо потел, заранее мучился бессилием и изо всех сил боролся с желанием удрать. Он редко бывал в ресторанах, а если и случалось, то в тени, за спиной умелого организатора, ограничиваясь участием в пиршестве да платежах. Официант, исчезнув, не появлялся, и следователь не знал, надо его звать или так положено; скатерть была мятой, в пятнах и крошках, и он гадал: в какой момент на это следует указать и не упустил ли он этот момент? Эти беспокойства рассеивали внимание, мешали сосредоточиться на том, ради чего он и пришел сюда, сковывали не только его самого, но и его язык, который вообще–то был неплохо подвешен.
— Может, чего желаете?
Это прозвучало так беспомощно, что гостья впервые посмотрела на него с мягким женским пониманием.
— Да не суетитесь вы, все нормально. Отдохнем, расслабитесь, и поговорим.
— Безусловно. — Он жалко улыбнулся, ненавидя себя за эту улыбку. — Знаете, переутомился. Целый день с убийцей. Ну, со Скуловым этим, который вас интересует.
Корреспондентка положила ладонь на его руку.
— Все будет о’кей, верьте мне. И о Скулове поговорим, и об убийстве, и вообще.
«Вообще? Что — вообще? Намекает? А если болтает просто или манера такая?.. И что значит — расслабьтесь? Ведет себя будто старшая, а сама лет на десять младше. Не–ет, с такими ухо востро держать надо, а то враз дурака сделают…»
— Да не бойтесь вы меня. — Она словно читала его мысли. — Ну, хотите, я вами покомандую, пока вы в себя не придете? Годится?
— Годится, — с облегчением вздохнул он и осторожно промокнул платком взмокший лоб.
— Учтите, что я — корреспондент и поэтому всегда на работе. Следовательно, здесь пьем только соки и минералку. Шампанское — в номер, под него и поговорим. Танцуете?
— Вообще–то…
— Не вообще, а конкретно?
— Конкретно нет, — сказал следователь, хотя танцевать умел и любил, но боялся, что не то любил и не так умел.
— Не ревнуйте, когда меня начнут приглашать. — Она улыбнулась. — Меня всегда приглашают, чувствуют, что я — современная. А вы чувствуете?
— От вас флюиды, знаете… — Он опять промокнул лоб сложенным вчетверо платком: будто пресс–папье прокатил. — Как фонтан.
— Ого! — Она вскинула голову и прищурилась. — Кажется, помаленьку приходим в себя, а?
Наконец появился официант. Встряхнул скатерть, в который уж раз застилая ее наизнанку, что только увеличило количество пятен. Принес закуску, какая сыскалась, воду, шампанское, виноградный сок. Следователь тотчас же налил его, пробормотал: «За наше знакомство!» — и поспешно выпил, надеясь исполнить рекомендацию московской гостьи и расслабиться. Сделать этого ему, однако, не удалось, но некую мертвую точку он все же преодолел, и вечер наконец–таки начался. Следователь бормотал дежурные комплименты, промокал лоб и уговаривал выпить шампанское здесь.
— Ну надо же, а? За знакомство и вообще, а?
Корреспондентка смеялась, закидывая голову, и следователь начинал судорожно вытирать пот. С каждой минутой его собеседница становилась все соблазнительнее, а когда начал играть оркестр, ее и в самом деле наперебой вытаскивали танцевать. Следователь цепко смотрел, как ловко она скачет, пламенел еще больше и с надеждой поглядывал на шампанское, которое он гордо приказал заморозить и которое, естественно, никто замораживать не стал.
Все–таки она вытащила его на первом же «белом» танце. Он хорошо чувствовал ритм, но все время думал, как бы половчее дернуться, взмахнуть рукой или лихо прищелкнуть пальцами, и это лишало его естественности. Да еще на ногах гирями висели неуклюжие сапоги с суконным верхом и обрезиненной подошвой, давно именуемые «прощай молодость». Дома были вполне современные, но он же не думал утром, что угодит в ресторан; он шел в следственный изолятор, в сырые, холодные казематы с бетонными полами, от которых у него начинали отчаянно ныть застуженные на зимней рыбалке ноги. И он всегда надевал в тюрьму эти коты, и они спасали его, но скакать в них под современные ритмы оказалось совсем нелегко. Все сегодня было против него, все наваливалось, стесняло, осложняло и утяжеляло; иными словами, все обостряло и без того достаточно ощутимый им комплекс неполноценности. А партнерша то взлетала, как птица, то изгибалась, как змея, и широченная юбка металась, как парус на ветру.
— Ну все, сматываемся, — объявила она после этого бешеного танца. — На меня глаз положили, пора отрываться. Расплачивайтесь, и двинем.
Он не знал, полагается ему проверять счет или это не принято. Внутренне он физически ощущал, сколько у него денег и где они лежат, и до ужаса боялся, а вдруг не хватит. И косил глазами, когда официант бегал карандашиком по бумажке, стремясь усечь итоговую сумму. А когда усек, вздохнул с облегчением.
— Перепрыгали, что ли? — удивилась гостья.
— Есть немного, — согласился он. — Все, знаете, дела. Практики танцевальной маловато.
На радостях он отвалил пятерку «на чай», а потом долго маялся, что много. И не столько ему было жалко денег, сколько совестно перед официантом, взгляд которого уловил, а уважения в нем не почувствовал. Да что там уважения: презрением облили, как из шланга. И он волок на себе это холуйское пренебрежение за чрезмерные чаевые, и ощущение потливого бессилия уже не покидало его. А тут еще приходилось подниматься по лестнице на шестой этаж, прятаться в углах и бесшумно перебегать по знакам опытной девицы, ибо горничные, талантливо рассаженные в пунктах наилучшей обзорности, из всех своих обязанностей с рвением исполняли лишь одну: следили, кто когда и с кем пришел в свой номер. И следователь взмок и выдохся, пока мышью юркнул к корреспондентке.
