Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]
— Они об этом как раз и пишут, — мрачно буркнул директор.
Он вынул листок из стопы, лежащей под рукой, и протянул Нефедову. Тот взял листок, долго и торопливо хлопал по карманам в поисках очков, нашел их в нагрудном кармашке своей рубахи, прочитал письмо и, сняв очки, поднял на директора ясные глаза.
— Почему мнет? — спросил директор.
— Они мягкие, — вдруг тонко запел Нефедов голосом, перехваченным спазмом, — клубни…
— Жестче не станут.
— Да уж, — согласился Нефедов.
— Когда перестанет мять? Охрименко сказал, это один из ваших узлов…
Нефедов снова поднял опущенные было глаза.
— Может, завтра. А может…
— И не завтра? — с ухмылкой спросил Павел Семенович.
— Ну конечно! — обрадовался Нефедов. — Разве скажешь, когда оно придет!.. — слов не хватило, и он всплеснул руками.
— Что — оно? — спросил между тем директор, автоматически дергая уголочком рта.
— Решение…
— Может, мы срок взяли укороченный? — издевательски продолжал директор, и уголок его кривого рта приоткрылся в усмешке, а Нефедов махнул рукой:
— Это дело обычное… — но заметил язвительность собеседника, угрожающую хмурость в изломе его белых бровей, вставших домиком, и поспешно прибавил, что короткий срок — это даже хорошо, потому что всех мобилизует.
— А вас — как? — спросил директор.
— Я давно мобилизованный! — ответил Нефедов. — Я об этой недоделке думаю все дни… И ночи! Спросите Веру…
— Какую Веру?
— Мою жену… — сказал Нефедов.
— Она знает, о чем вы думаете? — капельку смягчился директор.
— Догадывается, — скромно потупился Нефедов, и короткая лирическая оттепель в директорских глазах снова сменилась гневом, он положил обе ладони на стекло своего большого стола и спросил:
— Вам можно верить?
Нефедов испуганно вздохнул:
— До сих пор верили…
— Вот поэтому мы и командируем вас в совхоз!
Нефедов остановил на директоре взгляд, в котором чувствовался все тот же вопрос: «А зачем?» А директор вдруг устал и тише договорил под этим взглядом:
— Я не первую машину, слава богу, сдаю. Мне тоже можно верить. — Он снова отошел к солнечному, сверкающему окну — от тяжкой стопы бумаг на столе, от нефедовских глаз и, стоя к тому спиной, договорил решительней и бескомпромиссней: — Машина будет! Ну, может быть, не к формальному сроку, а… чуть-чуть! Но — мир с заказчиком. Бросьте свой талант на борьбу за мир! — пошутил директор. — Им нужна сквалыжная переписка или хорошая машина? Вы поедете и докажете, что она хорошая! Ясно?
Нефедов шмыгнул носом и ответил:
— Пошлите лучше Охрименко!
— Ну! — сказал директор, глаза которого зажглись ястребиной свирепостью, едва он повернулся к Нефедову. — Это уж мы сами знаем, когда, кого и куда посылать! Без хорошей бумаги не возвращайтесь. Всё!
3В конце рабочего дня окрестности завода оглашались трамвайными трелями. То ли заботливые трамвайщики в этот час подавали к заводу дополнительные поезда, чтобы быстрей развезти людей по домам, то ли вагоновожатые отчаянно звенели в свои звонки на всякий случай, потому что на трамвайных путях появлялись вереницы не очень внимательных пешеходов, безостановочно льющихся по мостовой.
Пришлось наслушаться этих звонков, потоптаться у заводских ворот, перед которыми, среди цветов, на вершине клумбы красовалась одна из бетонных фигур, перековывающих мечи на орала. И улица уже поутихла, когда из-за бренчащего турникета проходной выкрутился наконец Охрименко, высокий, худой, в своих простецких очках на утомленном лице.
Час назад, выйдя от директора, Нефедов сунул голову в кабинет инженера проекта, по которому создавалась новая свеклопосадочная машина, и сразу понял, что к Охрименко не пробьешься. В кабинете было много и людей, и сигаретного дыма. Ждать в коридоре? Стало жалко времени, и он вернулся в цех, к злополучной машине, а уж после работы устроился всерьез, у проходной.
Инженерный состав выработал моду — на завод и с завода не ездить, даже если завелось собственное авто, а ходить пешком. Для здоровья. У Нефедова авто не завелось и пока не ожидалось, он ходил пешком — «шлепал» — летом и зимой, в сандалетах или теплых, хотя и дешевых, сапогах, но комплекции это — увы — не помогало. И первая фраза, которую он обронил, прошагав полквартала рядом с Охрименко под цепочкой призаводских, слегка подпаленных с солнечной стороны акаций, была такая:
— Ты… можешь идти потише? А?
— Ну, — спросил Охрименко, сбавляя ход.
— Кто меня… директору рекомендовал… в совхоз?
— Я.
— А зачем?
Он говорил с другом и был удивлен недоброжелательностью ответа, которой не спишешь за счет усталости:
— А затем, что хватит тебе околачиваться возле людей, которые и работают и действуют. Устроился!
— Я действую на работе, — наивно отозвался Нефедов, вытаращив светлые глаза.
Охрименко остановился, сложил руки на груди и глянул на него сверху вниз:
— Кроме работы есть еще общественная жизнь. На нас давят! Ты от всего этого изолировался, Юра, — Охрименко посмотрел на своего мешкообразного спутника, пригнувшего плечи. — А пришел твой час. Не отвертишься. Надо, брат, встряхнуться и дуть!
— С чем же я подую? — дрогнувшим голосом спросил Нефедов. — Если бы машина была готова…
— Тогда и дуть незачем!
— А сейчас зачем?
— Заводу важно получить премию, — цокнув языком, сказал Охрименко. — Не ради самой премии, учти. А чтобы избежать накручивания…
— Значит, чтобы заказчик одобрил машину… и подписал акт… Для этого посылают?
— Надобно, — развел руками Охрименко, невесело усмехаясь, и дотолковал Нефедову, что, в сущности, ему не предлагают ничего преступного. На заводе — не халтурщики. Машина будет. Без всякого обмана. — Верно, человек ты не бойкий… Не бойкий, но весьма положительный. Тебе скорей поверят. Сейчас бойких не очень любят…
— Поезжай ты в совхоз, Борис, а я здесь… — и Нефедов покрутил руками, как будто разматывая что-то, пытавшееся опутать их, а потом прижал одну к сердцу. — Мое дело — машина! Ни в чем я больше не разбираюсь…
— Если бы она одна была! — вздохнул над его головой Охрименко. — Их еще несколько на моих плечах. Есть угроза, что год, увы, завершится плохо. И становится эта угроза все реальнее. Не могу я отлучаться…
— Ну, тогда пусть едет сам директор…
— Даешь!
— Почему надо упрашивать, чтобы приняли недоделанный агрегат? А потом — дотягивать. Гробить лишние средства, благо не свои… Выигрываем месяц или три, а проигрываем качество на годы!
— Все это ты и пел директору?
— К сожалению, голос защемило. Куда мне!
До угла прошагали молча. На углу девушка в белом халате, сидя за сатуратором с газировкой, читала какую-то бесконечно интересную книгу.
— Давай тяпнем? — предложил Нефедов и щедро заказал два с сиропом, девушка наполнила стаканы, не отрываясь от книжки и не глядя на покупателей, а Нефедов вытер губы и задумчиво обронил, когда пошли дальше: — Что тебе про меня сказал Павел Семенович?
— Форменный ребенок. То ли впал в детство, то ли еще не выпал из него!
— Чепуха! А еще?
Они остановились у каменного двухэтажного дома, в котором, между прочим, и жил Нефедов с женой Верой, сыном Женькой и бабушкой Марьей Андреевной. Не во всем доме, конечно, а в одной из его квартир, собственно даже в одной из его комнат, на первом этаже. Дом был немолод, но еще крепок, отдавал чем-то купеческим, сундучным, выглядел на редкость неприветливо даже и летним днем, отодвинувшим сумерки.
— А еще, — закончил Охрименко, — такое сказал, Юра, что завтра хватай командировку и — на поезд. Не валяй дурака. То есть не мудри!
4Каждый день его был нелегок, но по-своему радостен — бог знает отчего! — и он не замечал этой облупленной двери, на которой потрескалось множество слоев вишнево-коричневой первомайской краски, не чувствовал чертовски тугой пружины при входе в подъезд…
А сейчас взгляд его поймал наплывы краски, прятавшей старые лишаи, а рука поборолась с пружиной — другую, что ли, поставили, как же будет справляться с ней Женька? А может, она давно стоит, эта пружина, и Женька давно с ней справляется — как-никак восьмой год, в школу пошел.
Домашние заботы с годами не убывали, и ему, искренне довольному своей судьбой семейному человеку, за пределами завода вполне хватало этих самых забот. Восторгов и огорчений с сыном, как-то в один миг добежавшим до школьного порога. А беспокойства о самочувствии бабушки? Марья Андреевна была интеллигентной старушкой, пережившей не одну войну, но вносившей в этот дом, как ни странно, музыку. Каждую неделю — на девятом-то десятке! — она не ленилась ходить в фирменный магазин за новыми пластинками, подолгу надевая для этого модную шляпку перед зеркалом и забывая на столе деньги, безмолвно предлагаемые ей Верой или Нефедовым.
![Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 1 [Повести и рассказы]](/uploads/posts/books/240148/240148.jpg)
