Сергей Воронин - Встреча на деревенской улице
— Для меня никогда не будет такого отдыха. Писатель — это вечный раб искусства. Таким рабом я буду всю жизнь, даже когда перешагну пенсионный порог. А ты, чем дома сидеть, навестил бы своих старых изыскателей. Выпил бы с ними по чаре зелена вина, ударился бы в воспоминания, а?
Это значит, что вечером он ждет гостей и хочет, чтобы я ушел.
Я гляжу в его глаза, но как они не похожи на те, какие были у него в детстве. Тогда в них лучились теплота и незамутненность души.
— Как с квартирой? — спрашиваю я.
— Теперь уже скоро. Я стал рабочим секретарем, так что все задвигается куда быстрее. Даже есть серьезная надежда на трехкомнатную.
— А двухкомнатную дают?
— Да, но я отказался.
— Напрасно. Мы с матерью могли бы переехать в двухкомнатную, а эту вам оставить.
— Эта не идет ни в какое сравнение с той, какую я теперь вышибаю. Та в старом доме, где стены в полметра, наглухо отгораживают от всего.
— Балует вас советская власть.
— Не всех, далеко не всех. К тому же писателю необходимо сосредоточиться, а для этого нужна тишина. Ну, а как все же насчет прогулки к старым друзьям?
— Ты сегодня ждешь молодых?
— Да. Контакты в наше время — великая вещь.
— Я мог бы сидеть в своей комнате.
— Нет-нет, уже одно то, что ты будешь сидеть за стеной, тем более звукопроницаемой, свяжет нас. Так что уж пожалуйста, а?
— Хорошо. Когда же мне прийти?
— Думаю, часам к двенадцати все закончим.
— А что все?
— Ну, дела. Мы собираемся не песни петь и не танцевать. Есть кое-что поважнее.
— А куда ты мать направишь?
— Когда она приготовит закуски, уйдет к тете Анне.
— Ну, что ж, видимо, это тоже входит в нравственную норму.
— Что?
— Ничего.
— Ну, папа, все в порядке. О чем ты?
— Ладно, ладно. Ухожу.
— Тогда о’кей!
Я заглядываю в кухню.
— Ухожу к Табакову! — говорю я жене.
— Будь осторожен! — такими словами она всегда провожала меня в экспедиции. Теперь у нее это по привычке. И привстает на цыпочки, чтобы поцеловать. И тут же, раскрасневшаяся от плиты и кулинарных хлопот, возвращается, к своим делам.
Пожалуй, следовало бы предварительно позвонить Табакову — дома ли, но я сознательно этого не делаю. Мне ведь все равно деваться некуда. Так что если его нет дома, то часа два я убью на дорогу туда и обратно, да схожу в кино на какой-нибудь двухсерийный, и приду как раз к двенадцати.
К моему удовольствию, Табаков дома, да не один, а с Игорем Кунгуровым. Они рады моему приходу еще больше, чем я встрече с ними. Еще бы, сейчас затеется «пулька». И на самом деле на столе мгновенно появляется чистый лист бумаги, который Игорь без линейки расчерчивает ровными, точными линиями. Сдаются карты, и начинается игра. Играем по четверть копейки. Так что большого проигрыша быть не может. К тому же выигравший не унесет его, а истратит тут же на сухое вино, которое под разговоры будет выпито. Больше одной пульки мы не играем. Надо же и посудачить о чем-нибудь. Теперь у нас такое же положение, как у тех старух, которые вечерами расплетают свои бесконечные разговоры в садиках дворов. О чем говорить, у нас всегда найдется. Тем более что строится БАМ. Ведь это мы его начинали. Мне тогда было всего восемнадцать лет, когда я впервые попал в тайгу. Что за удивительная была экспедиция! Первая моя экспедиция! Мы добирались до своего участка больше трех месяцев. Сколько я нагляделся тогда нового, никогда не виданного. Перекаты, завалы, паводки, мари.
— Пас!
— Вист!
— Семь червей!
— Вист. Один, — это Игорь берет на себя игру.
Я его помню, когда он был стройным, легким. Теперь огруз, на изыскания не годится. Но и сейчас бы мог в конторе приносить пользу. Башка! Мог бы поработать в отделе главного инженера проекта. Но тогда надо отказаться от пенсии, а она равна хорошему окладу, и выходит — работать «за так».
— Мизер! — объявляет Игорь.
— Ну что ж, ложимся, — говорит Табаков.
И мы раскладываем свои карты. Тут уж не до воспоминаний. Дай бог, чтобы Игорь не посадил нас «на полку». Он может. Тут важно не пронести нужную карту. И не прокосим. Мы тоже как-никак немножко умеем. Но что же у него снесено? Та-ак, трефа вся у нас, пика...
— Чистый! — громко смеется Игорь.
Ну, точно — неловленый. У нас нет такого, чтобы «зуб» рисовать на партнера. Важно поиграть. Преферанс — любимая игра изыскателей. И мы играем. К восьми «пулька» закончена. Выиграл Игорь. Значит, победителю и спускаться в магазин. У нас так — победитель ухаживает за побежденными. И он уходит. А мы сидим, курим. Табаков включает магнитофон. На ленте всякое — и наше, и западное. Что-то хорошее, что-то никуда.
— Племянник снабжает, — поясняет он. — Другой раз скажу ему: «Чего всякую муру записываешь?» — а он отвечает: «Самое модное. Вы, дядя, ничего не понимаете в современной музыке». Вот так прямо и режет — «ничего не понимаете». А чего тут понимать, если вовсю лупят по консервным банкам. Разве это музыка? Да не докажешь. У него свое, братец, твердое мнение по этому поводу.
Приходит Игорь. Ударом края дна об пол вышибает из бутылки пробку и разливает рислинг по стаканам.
— А что, — говорит он мне, — не хотелось бы тебе съездить на БАМ, пройтись по старым местам, посмотреть, как строители прокладывают дорогу?
— Как не хотелось бы, да ведь далековато.
— Так пешком, что ли! Сиди у окна да посматривай. А надоело — лежи. Поезд привезет. А меня ох как тянет взглянуть на старые места. Фактически, там осталась молодость.
— Вот найти бы там ее, подобрать, а? — смеется Табаков. — Ну, радости было бы!
— Это верно, только не валяется она там, — говорю я.
— А и не в ней дело.
— Конечно-конечно, куда ее. Больно-то нужна она, верно?
— Да не о том я, важно побывать на такой стройке. А может, еще удастся и поработать, чтоб если и сгореть, так не зря, а еще подкинуть жару. В самое пекло!
— Ну, ты гляди, прямо поэт, — усмехается Табаков. — Кстати, ты килограммов сто двадцать поди-ка весишь?
— Сто двадцать шесть, — уточняет Игорь.
— Ну вот, это ж масса! Сколько жару-то будет! — и он хохочет. Но я не смеюсь, мне жаль Игоря, и его громкие слова я воспринимаю как тоску по работе.
— Смеешься, а я всерьез, — говорит Игорь. — Амурская, Селемджинская... Поглядеть бы еще раз на эти места. Как там они с мостами да насыпями. Последний заход бы, а?
— Фантазер, — усмехается Табаков. — Нет, братец, теперь уж все, ау, крышка. Теперь только дожевывать.
Он старше нас на пять лет и, возможно, поэтому настроен более пессимистично.
— А чего фантазер, поеду, и все! — решительно говорит Игорь.
— Давай-давай, там тебя ждут не дождутся, — подсмеивается Табаков.
— А может, и ждут. Чего мы тут знаем? В контору и то лень сходить, — горячится Игорь.
— Во-во, в контору лень, а она рядом, а на БАМ не лень. Давай-давай... Вот-то обрадуются! — смеется Табаков.
И Игорь смеется, наверно представив, как он такой тучный появится на трассе.
— Да, слушай, что я хочу тебе сказать, — обращается ко мне Игорь, — у тебя парень-то вроде бы из писателей? Тут вот какое дело, — есть у меня материалы. Не мог бы он сделать из них книгу?
— А что за материалы?
— Про изыскания. Письма, пояснительные записки, фотографии. Мне самому-то не скомпоновать. А вот если бы он оформил. Поговори с ним, — может, возьмется. Материал богатейший. Книга наверняка будет.
— По-моему, лучше бы тебе самому с ним поговорить.
— Думаешь?
— Да.
— А ты тогда подготовь почву.
— Да зачем тебе все это надо? — разливая остатки вина, говорит Табаков. — Гариным-Михайловским, что ли, захотел стать?
— Не в этом дело. Там вся моя жизнь изыскательская. Как же не рассказать о ней!
— А ты, оказывается, честолюбивый, — усмехнулся Табаков, — я за тобой такой отрицательной черты раньше не замечал.
— А чего ж такого в этом отрицательного? Пусть узнают, как мы работали, в каких условиях. У меня брат был безногий. Так вот я ему письма писал с изысканий. И самым подробным образом. Со всякими случаями, какие были у нас. А этих случаев на каждых изысканиях хватает, верно? Тут такую книгу можно скомпоновать, что не оторваться будет. Ты потолкуй со своим парнем. Заинтригуй его.
— Ладно, — смеюсь я, — заинтригую.
— Ты бы хоть нам посвятил свой труд. Глядишь, и обессмертишь, — говорит Табаков.
— Чего вы, подрядились, что ли, смеяться надо мной? — сердится Игорь, и на большом его лбу проступают алые пятна. — Дело-то серьезное.
— Поговорю, поговорю, — успокаиваю я его и подымаюсь. Начало одиннадцатого. Пора. — Пойдем?
— Если Владислав не погонит, я еще посижу, — говорит Игорь.
— Сиди, сиди, — говорит Табаков. — Мы с тобой два бобыля. Нам бы вместе жить, двум головешкам.
Табаков один — овдовел год назад. Игорь же был женат дважды, но что-то не складывалось у него с женами. Теперь один, толстый, грузный, неряшливый и, чувствуется, нездоровый.
