Николай Чаусов - Сибиряки
Гордеев, не веря своим ушам, осторожно выпрямился над Поздняковым.
— Да-да, конечно, завтра… Я прикажу подготовить проект…
3— Игорь, ты чем-то взволнован? Что у тебя за радость, Игорь?
Гордеев бросил на стул пальто, обнял, поцеловал Софью Васильевну в обе щеки.
— План зимних перевозок будет перевыполнен, Соня! Перекаты обезврежены, и вся трасса по Лене восстановлена!
— Бог мой, можно подумать, что ты сам восстановил трассу! Значит…
— Значит, мы спасены, Соня! Мы обеспечим вывозку всех наших грузов! Больше того, мы заключаем договора с другими организациями… И знаешь кто — Житов! Да-да, Житов помог отвести наледь, восстановить трассу!..
— Житов?..
— Тот мальчик, о котором я тебе однажды уже рассказывал. Помнишь, он настойчиво требовал перевести его в мастерские.
— Молодой инженер?
— Молодой, но еще не инженер… Это наш будущий инженер… Пока у него только диплом и пять месяцев стажа, но я сделаю из него инженера, Соня!
Они сели за стол. Гордеев привычным движением сунул за воротник салфетку, окинул благодушным взглядом семью.
— Ну вот, наконец я, кажется, чувствую себя отдохнувшим.
— Я очень рада за тебя, Игорь. Хотя…
— Никаких «хотя», Соня! И, пожалуйста, не порти мне настроения! А Поздняков… Право, мне верится, что мы начинаем сближаться, Соня! С приходом Позднякова я словно бы ощетинился, но и раздался в плечах!.. Сегодня мы устроим квартет, не так ли? Можно подумать, что эти стены совсем забыли музыку…
4Поздняков приехал домой, отпустил машину. Однако квартира оказалась на замке. Недоумение Позднякова разрешила подошедшая к нему старуха с большими, как у совы, выпуклыми глазами.
— Здравствуйте, Алексей Иванович, здравствуйте, батюшка наш, — издали кланяясь и приветливо улыбаясь, пропела она Позднякову. — А Клавдии Ивановны нету, на службе она.
— На какой службе?
— Ох, батюшка Алексей Иванович, и не говорите! — замахала руками старуха и, оглянувшись, горячо зашептала Позднякову: — Это ее Дунька Иманиха все с пути истинного сбивает, Алексей Иванович. Уж такая вредная бабенка, такая вредная!.. Сама мужика своего выгнала и другим гордость дурацкую внушает… И за что ей только такую квартиру, батюшка, Дуньке этой…
— Скажите толком, где моя жена? На какой службе?
— На службе, батюшка Алексей Иванович… в этот… как ее… Постромтресте секретаршей устроилась…
— А дети?
— И детишек в детский сад отдала. Да она и сама скоро придет, задержалась чегой-то…
Но Поздняков не стал слушать словоохотливую старуху и вернулся к воротам.
Вечер был холодный, хмурый. И хотя по небу с юга на север тянулись серые курчавые облака, — добрый признак перемены погоды, — все еще держался мороз, торопя по улицам пешеходов, загоняя их в теплые дома, магазины, заставляя притопывать и приплясывать на автобусных остановках, инеем покрывая воротники, шапки.
Поздняков бесцельно брел городом. Хотелось побыть одному, собраться с мыслями. Клавдия, кажется, решила окончательно доконать его своими выходками: то слезы, то сборы в Горск, теперь, видите ли, зарабатывает на пропитание…
5На этот раз Поздняков вернулся домой следом за Клавдией Ивановной. Она только что привела из сада детей и возилась с их валенками и шубками, отряхивая от снега. У холодной плиты лежали приготовленные поленья.
Дети обрадовались отцу, бросились к нему, повисли на шее, визжа и рассказывая о происшедших в его отсутствие событиях и переменах, то и дело обращаясь к матери: «Да, мамочка? Ведь правда, мамочка?» Поздняков приласкал детей и, не дожидаясь ужина, ушел в спальню. Перенесенные ужасы с ледянкой, мытарства на Лене, наконец, бессонная ночь в пути дали себя знать. Хотелось скорее броситься в кровать, отоспаться.
«Завтра поговорю с Клавдией, — думал он, раздеваясь и укладываясь в постель. — А может, и не стоит говорить? Сама поймет свою необдуманную выходку с работой и детсадом?.. Уж отдала бы прямо в детдом!..»
Проснулся Поздняков, когда из детской донеслись до него звонкие голоса Юрика и Вовки. Нежась в тепле и потягиваясь, Поздняков прислушался к спорящим между собой детям. «Опять не поделили. Надо Вовку приструнить, не хочет ни в чем уступать младшему брату… А Клавдия, кажется, и не думает звать к завтраку. Решила наконец показать свой характер. Ну что ж, показывай, не привыкать было к слезам, теперь к этому».
Поздняков встал, в пижаме вышел на кухню, где уже хлопотала у плиты Клавдия Ивановна. Он ждал, что жена предложит-таки ему завтрак, наконец заговорит с ним. Но Клавдюша только молча поставила на стол горячий кофейник. Воды в умывальнике не оказалось.
— Клава, налей воды.
— Вода в бочке.
— Но я уже намылил руки!
Клавдюша нехотя оторвалась от плиты, налила воды и вышла из кухни. Вернулась она уже с детьми. Так же молча заботливо одела их, оделась сама и, положив на стол рядом с кофейником ключ от квартиры, повела детей в садик. Постель его оказалась неубранной. Обычно чистившиеся с вечера пиджак и брюки остались висеть нетронутыми на спинке кровати.
«Опять новые фокусы!.. Дунька, Иманиха Дунька, — вспомнил он вчерашнюю болтовню старухи. — Интересно бы взглянуть, что это за Дунька такая? Ну что ж, пусть лучше Дунька, чем слезы…»
6Ставни были закрыты, и свет изнутри не пробивался в их щели. Значит, жена уже спит. Танхаев прошел во двор, приласкал обрадовавшегося ему пса, осторожно пробрался в сени. В необычно жарко натопленной кухне на небольшой железной кровати, под его, Танхаева, байковым одеялом спал огненно-рыжий мальчуган. «Что за притча? Уж не тот ли это самый племянничек, о котором кричал на бюро Перфильев? Однако, откуда у нас этот мальчик? С какой стороны свалился? Все племянники выросли. И почему русский?.. Ах, вот откуда племяш: двоюродная сестра Фаи вышла лет десять назад за русского! Хоть и не родной, а племянничек. Однако, большой очень. Десять лет, один год долой — девять только. А этому четырнадцать дать можно. И Фая хороша, ничего не ответила на письмо. Какое горе у сестры? Почему сына послала? Зачем от меня скрывать, зачем прячет мальчика, будто выгнать могу из дому, на улицу выброшу. Сама же сделала хуже, на смех меня подняла, перед людьми будет стыдно. Назвал Перфильева клеветником, а сам виноват, выходит… Ай, как стыдно!..»
Наум Бардымович выключил свет и осторожно, чтобы не разбудить спящего, прошлепал босыми ногами в залу, устроился на тахте.
«Ай, как нехорошо получилось! — сокрушался он, лежа под своей шубой. — И положила куда: на кухню! Тетка, называется!»
Утром Танхаев проснулся поздно: отоспался за все недоспанное в Качуге и в дороге. Жена уже возилась на кухне, а рядом с тахтой на стуле, висели его толстовка и брюки.
— Фая!..
Фардия Ихсамовна, бесшумно вошедшая в залу с какими-то лоскутами, вздрогнула и, подойдя к мужу, радостно улыбнулась.
— Здравствуй, Нума. Ты так хорошо спал.
Танхаев, чтобы лучше видеть жену, приподнялся на локте.
— Я хочу серьезно поговорить с тобой, Фая. Кто этот мальчик? — на родном языке спросил он.
— Леша. Его зовут Леша, Нума…
— Меня не интересует его имя, Фая… вернее, я хотел сказать: мне важно знать не его имя, а как ты могла так поступить, Фая, даже не посоветовавшись со мной, не написав мне об этом ни одной строчки. Я спрашиваю, кто он тебе, этот Леша? Племянник?
— Да, Нума, — с заминкой ответила Фардия Ихсамовна и оглянулась на оставленную открытой дверь в кухню. — Ты так громко…
— Будешь громко, — Наум Бардымович сбавил тон. — Прикрой дверь.
Фардия Ихсамовна повиновалась.
— Я тебе сейчас все объясню, Нума…
— Я не хочу слушать твоих объяснений! — Его уже возмущало непонимание женой самой простой вещи. — Я не зверь, я все могу понять, Фая. Но ведь можно же было написать мне…
— Я не хотела расстраивать тебя, Нума. Ведь я совсем мало боялась мальчика… Ах, как все получилось…
— Плохо получилось! От других людей узнаю: племянник при живом дяде оборванцем бегает! Объедками шоферов кормится!..
Фардия Ихсамовна никогда еще не видела таким гневным своего Нуму. Чувствуя за собой вину, женщина инстинктивно прижала к груди пестрые лоскуты, во все глаза испуганно глядя на сердитого мужа.
— Ты жена, Фая, а не соседка. Ты не имеешь права скрывать от меня подобные вещи…
Наум Бардымович запнулся: в дверях стоял веснушчатый мальчуган с удивительно желтыми глазами и отменно рыжей головой на тонкой шее. Танхаев постарался улыбнуться.
— Ну-ну, иди, племянничек, — уже по-русски ласково произнес он и даже поцеловал Лешку в рыжий вихор. — Леша, значит? Тце, тца…
— Вы меня, дяденька Наум Бардымович, не ругайте, я ведь…
— Зачем ругать? Это она виновата, твоя тетка. — Он показал на все еще перепуганную Фардию Ихсамовну.
