Евгений Наумов - Черная радуга
– А как я без тебя полечу? Как выступать будем, ты подумала? Там же конференция районного масштаба!
– Плевать мне на масштабы, – громко и отчетливо ответила она. – Остаюсь, и все.
Она напоминала ленивую кошку, прихорашивающуюся перед самым носом разъяренной цепной собаки, – прекрасно знает, что той не достать.
– Опять за свои фокусы? – кипятился колобок. – Ну, я тебя… я тебя…
– Только не ты, – дерзко бросила Уала, поворачиваясь к нему гибкой спиной. Колобок зашипел от злости. Неизвестно, на что бы он решился, но тут негромкий звук, словно цоканье, привлек его внимание. Цоканье раздалось из воды, где лежал с кислой гримасой Верховода. Из колобка будто разом пар выпустили. Он послушной рысцой подбежал к Верховоде, наклонился над ним в классической позе угодника.
Мы стояли вообще-то далеко, но то ли звуки по воде хорошо разносятся, то ли настал момент затишья (позже я понял, что он-таки настал: говорил Верховода!), а только слышно было все, что изрек, не разжимая губ, толстяк:
– Чего там. Если девушка хочет… незаменимых у нас нет… Наверное, решил, что она из-за него осталась, а может, еще что…
Колобок будто и не орал только что, синея от злости, – вот чем меня восхищают приспособленцы: не тягаться с ними в мгновенных метаморфозах даже очень заслуженным артистам! Тут же он стал деловито распоряжаться и погнал стайку робких девушек к вертолету.
– Пообедаем в Лаврентия… там уже ждут!
Видимо, боялся, что еще кто-нибудь из танцовщиц проявит непокорность. Уала, перекинув полотенце через плечо и подхватив одежду, своей ритмичной походкой прошла мимо к домикам, метнув на меня короткий, но обжигающий взгляд диких глаз.
– Видал, видал? – зашипел рядом Вадим, протирая пальцами очки. – Чего ж она вдруг осталась? Ох и фокусница… Выпрут ее когда-нибудь из ансамбля. Выпереть легко… А где такую найдешь?
Наконец Пилипок вышел из домика и зычным голосом пригласил «дорогих гостей» к столу. Все торопливо оделись и потянулись на зов.
Стол был действительно богатый: на тарелках зеленели только что снятые с грядок огурцы, пышные стрелы лука, широкие листья салата, алели помидоры. Золотились целиком поджаренные куры, краснели пласты нарезанной рыбы, сочившиеся розовым жиром, в центре пламенела в большой миске икра с воткнутой по традиции деревянной ложкой. Умел подать Пилипок!
«Дорогие гости» рассаживались вроде бы случайно, вразброд, но как-то так оказалось, что во главе стола сел Верховода в темных очках, с неизменной кислой гримасой, ошуюю, то есть слева, – капитан Рацуков в штатском, далее примостился культурный работник районного масштаба.
Одесную Верховоды, то есть справа, оказалась… Уала, уже успевшая переодеться в джинсы и полупрозрачную кофточку. Я минуту остолбенело смотрел на нее, в сознании на миг все будто перевернулось: неужели она заодно с матьее?
Но вдруг я снова поймал ее короткий взгляд и такой же короткий, почти неуловимый кивок. Да ведь там она и должна сидеть, маскируя подлинную причину того, почему осталась. Если маскировала…
Но я знал и другое: местные девушки никогда не предавали. Их можно было обвинить в чем угодно: в легкомыслии, замкнутости, импульсивности, отчужденности, но только не в предательстве, не в коварстве. Более присущи им были доверчивость и простодушие, чем холодная расчетливость, а уж говорили они, как правило, то, что думали. Я немало поколесил по Северу и предмет изучил.
За столом меня ожидал еще один сюрприз: здесь оказалась и Тоня Рагтына, заведующая зверофермой с нежно-розовым лицом. А около нее – злодей Касянчук, нашептывающий ей что-то на ухо и тщетно пытавшийся придать своим незначительным чертам лихость сердцееда. Она хихикала, отталкивая его ладошкой.
«Волки» расселись кто где, алчно поглядывая на немногочисленных девушек. Специально уронив вилку (старый, избитый, но действенный прием), я прытко нагнулся и увидел красноречивую игру ног.
Никто не заметил этого маневра, а Уала заметила. На ее губах заиграла чуть заметная улыбка, хотя она и не смотрела в мою сторону. А зато прямо в упор на меня уставился сквозь толстые очки сидящий напротив Сыч с липовым законным дипломом и многозначительно гладил бороду как-то по-особому – от шеи к подбородку. Зачем он-то здесь?
– Дорогие гости! – поднялся с полным фужером коньяка Пилипок, и на миг воцарилась тишина – первый тост. – Мы рады приветствовать! Пьем за! Ура!
– Ура-а! – подхватили все, опрокидывая фужеры, рюмки, стаканы. Зазвенели вилки, тарелки, началась всегда добросовестная работа – тут зажмурясь можно было ставить знак качества. Кто с треском разрывал курицу, кто зачерпывал ложкой красную икру, кто хрустел огурцом.
Я дал зарок не перебирать, хотя и чувствовал, что сегодня меня не возьмет. Но одно дело – крепко держаться на ногах, а другое – наблюдать и анализировать. Поэтому первый фужер выпил до дна, а потом стал половинить.
– Предлагаю выпить за хозяев этого прекрасного уголка природы, где нас встретили так щедро и гостеприимно! – поднялся, воинственно выставив вперед мочальную бородку, Акуба. – Мы бывали в разных краях, но здесь… Ура!
И за это выпили. Потом пошли тосты за прирост поголовья, успехи в личной жизни и за счастье в труде, за молодого растущего товарища Пилипка, за скромных незаметных тружеников, а Сыч вдруг предложил выпить за мир и дружбу, хотя совершенно не пил, только поднимал фужер.
Но остальные с воодушевлением выпили за мир и дружбу.
– Слушай, а почему Сыч не пьет? – шепнул я Вадиму.
– У него торпеда! Боится коньки откинуть, заячий хвост. А какой толк от того, что небо коптит? Когда пил, хоть человеком был, а теперь дурак дураком.
Курили прямо за столом, женщины, за исключением Тони Рагтыны, тоже смолили вовсю. Уже к тому времени, когда закурили первую, можно было подбить итоги. Все пили истово, осторожничали Рацуков, районный работник культурного масштаба, Касянчук, Уала и Пилипок. Не считая меня. Осторожничает ли Верховода, было трудно определить – все знали, что он мог влить в себя бочку и еще куролесить.
Следовало тут же проанализировать обстановку. Культурного работника можно исключить – хроническая трусоватость, свое допьет под одеялом. Пилипок хозяин. Уала ждала разговора со мной. Оставались Рацуков и Касянчук. Незримый бой? Может быть, открыться Рацукову, показать ему зашифрованное сообщение Петровича? Тогда моя задача упростилась бы, точнее, облегчилась.
Но я уже давно привык избегать легких путей. А также отделять форму от содержания. Это только в творениях бездарных сатириков (а порой и серьезных писателей!) достаточно герою зайти к прокурору или начальнику милиции и открыть им глаза, как злодеев выводят уже в наручниках. Сразу же возникает закономерный вопрос: а чем занимались до этого прокурор или милиция, почему сидели с плотно зажмуренными глазами? Сколько мне приходилось видеть бесхребетных прокуроров и бездеятельных милиционеров! И в такое время снимается многосерийный фильм о бравом полковнике милиции, который во время своего отпуска, презрев отдых, больные гланды и молодую жену, рискуя самым дорогим – карьерой, ловит злодеев. Хотя все знают, что он и в служебное время их не ловит… Кто-то назвал этот фильм клеветой на нашу действительность.
Веселье набирало обороты. Включили магнитофон. Чьи песни самые любимые? Того, кого клеймят со всех трибун или делают вид, что вообще неизвестен. Парадоксы нашего двуличного бытия. Шум, гам, дым коромыслом. Пилипок кричал через стол Окрестилову:
– Пью за тебя, дорогой друг! Помнишь, как мы таскали бревна, подкладывая их под вездеход, когда заблудились?
Начались танцы, вернее вихляние в твисте. Чем хорош этот твист – целый гурт мужиков может плясать с одной женщиной. Так что наличного прекрасного пола хватило на всех – выбивали каблуками так, что, казалось, щепа летела от половиц. Я влез в гурт, стараясь не упустить из виду всех интересующих меня особ. К моему удивлению, Верховода тоже пошел выплясывать – да как! Он напоминал кабана, вошедшего в раж. Но была в нем какая-то тяжеловесная грация и экспрессия.
Я все пытался подобраться к Уале, чтобы шепнуть ей, когда и где встретимся, но напротив упорно выплясывал трезвый Сыч, сверля меня глазами и всякий раз преграждая дорогу. «Сбить его под шумок, что ли?» – подумал я и вдруг заметил, что Касянчук, а вслед за ним Рацуков незаметно исчезли. Значит, злодей взят под жесткий контроль. Рацуков упорно не выпускает его из виду. Капстач свое дело знает.
Добравшись до выхода, я вывалился наружу в распахнутые двери и сразу очутился в прекрасном мире северной ночи, уже по-осеннему холодноватой, хорошо отрезвляющей.
Темноты не было. Над тундрой стояло зыбкое сияние, в котором хорошо различались строения, блестела гладь озерка, слегка парившего в холоде ночи.
Нигде никого. Но когда я вывалился, то краем глаза заметил смутно мелькнувшую тень у одинокой дощатой кабины-парилки. Закурив, я беззаботно направился туда, ступая как можно тише. Впрочем, эта предосторожность была излишней – мягкий мох пружинил под ногами, словно поролон.
