Юрий Бородкин - Кологривский волок
Сергей иногда оглядывался, следил, чтобы сестренка не обморозилась, она пыталась улыбаться, но сведенные холодом губы оставались неподвижными, только хлопала ресницами; мороз выжимал слезы из ее голубеньких глаз, казалось, и они вот-вот застынут.
Перед селом, где к школе сворачивает тропинка, Сергей передал сумку сестренке, ободряюще подмигнул:
— Ничего, Веруха, доживем до солнышка. Беги поживей, совсем ты закоченела.
Каждое утро они расстаются на этой развилке, а встречаются лишь поздно вечером, дома за ужином. Иногда Верушка засыпает на полатях, не дождавшись прихода Сергея: то в рейсе задержится, то в кино с Татьяной останутся, то простоят с ней у крыльца…
Иван Назаров уже сидел на корточках под своим бензовозом, трыкал домкратом, приподнимая заднюю ось. Прямо из-под машины подал руку, кивнул:
— Снимай левый скат, что-то он спускает.
Достал Сергей из инструмента под сиденьем торцевой ключ и вороток, принялся разбалчивать гайки. Вначале железо прожигало холодом рукавицы, пальцы были непослушными, но скоро согрелся, орудуя воротком, так что даже уши у шапки завязал наверх. Еще сбегал на пруд по воду для заливки радиатора. Пока ведро нагревалось на раскалившейся плите, можно было посидеть в курилке, где всегда собираются перед началом работы шоферы, трактористы, ремонтники. Многие из этих парней и мужиков не думали, что им придется носить промасленные ватники и спецовки, привыкать к гаечным ключам и зубилам. Все они жили в соседних деревнях, крестьянствовали, но в поисках заработка одни примагнитились сюда, в МТС, другие — в леспромхоз…
До станции, откуда возят горючее для МТС, километров сорок. Дорога вьется будто бы руслом канала: накануне прошел трактор, растолкал снег треугольником. Однообразно тянется заиндевелый, скованный морозом лес. В кабине тоже было вначале как в леднике, но постепенно накопилось тепло.
— Садись на мое место за руль, — предложил Иван. — Практикуйся, пока есть возможность, а то летом будет гиблая дорога. Нажимай сцепление, включай скорость, теперь плавно отпускай педаль.
Машина набирала разгон, впервые Сергей попробовал включить третью скорость. Он весь напрягся, подобрался, словно должны были вот-вот врезаться в какое-то препятствие. А вместе с тем дух захватывало, что сам вел машину, как заправский шофер.
— Знаю, о чем сейчас думаешь: как теперь остановиться? Главное — спокойствие, когда привыкнешь, все само собой будет получаться, — подбадривал Иван.
Около нефтебазы постояли в очереди, потом Иван ушел в контору оформлять документы, а Сергей, забравшись на цистерну бензовоза, качал рукоятку насоса: горячая работенка, на любом морозе согреешься.
На обратном пути Иван сел за руль сам, хотя успел заглянуть со знакомыми шоферами в станционный буфет. Ни разу не заводил он разговор о Егоре Коршунове, а сейчас спросил:
— Чего нового в Шумилине? Егор не собирается жениться?
— Не слышно. Баб ему и так хватает, — по-мужицки ответил Сергей. — Только все дивятся, как они живут теперь без хозяйки вдвоем-то с батькой? Мало он после плена поправился, будто бы с легкими у него непорядок. Тогда вся деревня переживала, как началась у вас с ним заваруха.
— Да-а, крепко замотался узелок. С Егором наши дорожки навсегда разбежались, в Шумилине мы с ним все равно бы не ужились. Надо было мне уехать куда-то подальше, да ведь семья, двое ребят, на новом месте не вдруг привьешься.
— Шурка-то знает, что Егор ему отец?
— Знает, это дело никак не утаишь. Егор сам иногда приходит повидаться с ним, правда, в избу не смеет ступить, только у крыльца посидит. Ведь не прогонишь, верно? Имеет право поговорить с сыном. Парню восьмой год, он все понимает.
Иван следил за дорогой с каким-то созерцательным спокойствием, будто машина не мчалась, а стояла на месте. Заметно было, что он отвлекся в свои мысли, Сергей не мешал, считая неудобным вызывать его на дальнейшую откровенность.
Погода резко сменилась. Небо затянуло мглой, над землей запылила, забесилась поземка, словно какие-то едва зримые духи пустились наперегонки. С обочины на колею потекли снежные ручейки, за ночь они сделают свое дело, переметут дорогу плотными косами. И без того куцый день сдался без борьбы, померк раньше срока — самое глухозимье. Впереди, в сутеми, помигала фарами встречная машина, Иван тоже включил свет, расплывчатый, колышущийся, он казался ненадежным, будто каждую секунду пурга могла погасить его. Торосистые отвалы снега теснее сжимали дорогу.
Скверней всего в такую пору пешеходу, а Сергею еще предстояло выкачать бензин на базе МТС и идти к себе в Шумилино сквозь эту свистопляску с подвывом телефонных проводов. Он принесет домой промерзшую буханку и десять ученических тетрадок, купленных в райцентре. Верушка, наверно, уже уснет, опять придется тормошить ее чуть свет.
4
Каждый раз так: после рейса, как бы поздно ни вернулся, подойдет Иван к своему дому, увидит заботливо ждущий свет в боковом окне, и словно бы теплой волной окатит сердце, разом отпадет усталость. Он умышленно сдерживает шаг, стараясь продлить это чувство, любовно оглядывает избу, перевезенную из Шумилина собственными руками и поставленную здесь, в конце сельской улицы, на сосновый подруб. Еще не постучит, лишь крутнет кольцо щеколды, а Настина тень уже чутко качнется на занавеске…
Ребята спали, Настя ушивала Шурику пальтушку. Отложила ее, пока Иван умывался, подала на стол картошку с бараньей почкой и кочанную капусту, сама снова принялась за шитье. Несмотря на поздний час, ее льняносветлые волосы были аккуратно прибраны, обнажая высокий лоб, большие серые глаза выражали всегдашнюю ясность. В халате и полушалке, накинутом на плечи, она казалась такой уютно-домашней, что Ивану хотелось тотчас подсесть к ней, но он не спеша ужинал, вполголоса разговаривая с женой.
— Добрую печку сложил Михей — парок вьется над картошкой, как только с огня.
— Уголья до сей поры мигают.
— Где это рукав-то Шурка отодрал наполовину?
— На горе у аптеки войну затеяли. Что творилось у них там! Как турнут которого с горы, так и кувыркается донизу. Говорю, тебе не только рукав, и руку тут выдернут. Вишь, все пальто мокрехонько, идол, а не парень, все на нем горит.
Сейчас она не сердилась всерьез на сына. Конечно, сгоряча отругала его, может быть, наподдавала — мать имеет право. Ивану трудней: ни разу не прикрикнул на Шурку, не тронул пальцем, боясь отпугнуть установившееся между ними доверие, и без того казавшееся ненадежным, потому что Шурка знал, что настоящий его отец находился в Шумилине у дедушки, и до сих пор упрямо называл Ивана дядей Ваней: так и останется, никогда они не будут по-настоящему близки друг другу.
К счастью, есть еще Андрюшка, этот свой, родная кровь, к нему у Ивана особое чувство привязанности. Вот зашел за переборку, мельком взглянул на раскрасневшегося, будто в жару, Шурку и перевел взгляд на Андрюшку, и тотчас отозвалась в нем какая-то самая нежная струна, лицо прояснилось улыбкой. Андрюшка спинал в ноги одеяло, запрокинув голову, прижался щекой к плечу старшего брата, рот приоткрылся, верхняя губенка смешно вздернулась. Здоровый бутуз растет, весной четыре года исполнится.
— Храпят наши казаки, хоть унеси куда хочешь, не пробудятся, — ласково молвила Настя, поправляя одеяло. Ей-то они одинаково любы, одной руки пальцы.
И все-таки сразу видно, что один — Коршунов, другой — Назаров. Фамилии тоже будут носить разные. Раньше Иван замечал в Шурке коршуновский чуточку приплюнустый нос, пухлые губы, теперь природа дала знать еще в одном: начали русеть волосы. А ведь маленький-то был, как одуванчик, многим казалось, на мать больше смахивал.
Настя ушла с лампой на кухню, Иван лег, поджидая, когда она закончит свои дела. Какое блаженство добраться до постели в такую вьюжную ночь! За стеной, натыкаясь на избы, мечется ветер, хлещет в стекла порошей, улюлюкает в свою осипшую дудку, а в избе дремно.
Свет на кухне погас. Смутно белея в темноте сорочкой, Настя приблизилась к постели, осторожно легла на руку Ивана.
— Непогодь-то какая! Наверно, не пошлют вас на станцию?
— Сильно заметет, так не поедем.
— Сегодня в магазине скандал был на все село: Евстолья Куликова начала, бабы и взвинтились.
— Чего?
— Из-за песку. Эмтээсовским Степановна отпустила в первую очередь, а с колхозников давай спрашивать паевые взносы в членскую книжку: десять рублей — сам песок, да пятерка дополнительная, выходит килограмм-то в полуторную цену. Евстолья швырнула ей эту книжку за прилавок, так и не забрала обратно. В самом деле, для одних — один порядок, для других — другой. Откуда у вдовых баб лишние деньги?
