Владимир Садовский - Алмазная грань
Из-за пазухи Костров вынимал маленькую книжку в серой обложке и толкал в руки смущенному соседу. Ковшов по складам читал напечатанное на обложке:
— «Пауки и мухи».
— Хорошая книга, — пояснил Василий. — В ней про нас с тобой пишут. Потом еще одну книжицу дам: «Царь-голод». Прячь поскорее, да не вздумай показывать кому, Ковшик. Доброму хозяину донесут, он не спустит. Ему такие книжечки не нравятся.
Тайно ходили по рукам маленькие книжечки и листовки. С трудом иные добирались до смысла прочитанного, но, когда понимали, словно свежий ветер разгонял туман. И глаза лучше видели, и в голове становилось светлее.
— Я, брат, сам не свой, — однажды признался Ковшов.
— Подожди, Ковшик, я тебе еще газетку достану — тогда не то скажешь, — пообещал Костров.
— Газетку? На станции, что ли, берешь?
— Чудак! Такой газеты на станции не купишь. Ее Ленин выпускает. В ней каждое слово — истинная правда. Называется «Новая жизнь»...
— Новая жизнь... Вот бы дождаться этой самой жизни.
Глава пятая
От зоркого глаза Василия Алексеевича не укрылся неприглядный вид дома, стоявшего неподалеку от пруда.
Придерживаясь своего обычая, Корнилов в воскресенье пошел с заранее подготовленными привычными словами укора, которые должен был выслушать нерадивый хозяин.
Открыв дверь и увидев поднимающегося из-за стола Кириллина, Корнилов немного растерялся.
— Проходите, проходите, Василий Алексеевич!
Хозяин завода протянул Кириллину руку и смущенно промолвил:
— Никак не ожидал, что наш лучший мастер так живет.
Кириллин, слышавший уже про воскресные прогулки, понял, что Корнилов пришел к нему с тем же, с чем приходил к другим, — с предложением помощи.
Мастер нахмурился, чувствуя, как поднимается в нем раздражение.
— Живу как могу, — неохотно отозвался Кириллин.
— Дом-то что же запустил так, Федор Александрович? Кто бы другой сказал мне — я не поверил бы, а сейчас сам вижу...
— ...плохого хозяина, который о своем жилище не заботится, — с едва уловимой усмешкой подсказал Кириллин. — Все недосуг избой заняться, — разливая в стаканчики водку и ставя перед гостем тарелку с огромным куском пирога, пояснил мастер. — Кушайте, пожалуйста, Василий Алексеевич.
— Спасибо, мой друг. Я не привык завтракать так рано.
— Обижаете, Василий Алексеевич! — воскликнул мастер. — Мы по простоте: чем богаты, тем и рады. А пирог у нас по воскресеньям непременно бывает. Так что гостя угостить можем.
Корнилов отнекивался, но Кириллин заставил все-таки выпить лафитник водки и съесть кусок толстеннейшего пирога с печенкой.
«Теперь изжога весь день будет», — огорченно думал хозяин, не зная, как покончить с этим визитом.
— Я завтра пришлю тебе плотников. Кровельщик, может быть, нужен?
— Не беспокойтесь, Василий Алексеевич. Никого не надо присылать, — сказал Кириллин.
— Как не надо? Дом-то думаешь в порядок приводить?
— Думаю.
— В помощи, значит, не нуждаешься?
— Нет, — твердо сказал мастер.
— Странный ты человек, Кириллин. Ему руку помощи протягиваешь, а он ее отталкивает. Не понимаю. Ведь вы, Кириллины, из крепостных наших. Отец твой — знаменитый мастер. Я рад тебе помочь, а ты отказываешься.
— Тут и понимать-то нечего, Василий Алексеевич, — спокойно сказал Кириллин. — Не привык я на даровщину жить. Своим заработанным как хочу, так и распоряжаюсь, а подачек ни от кого не приму.
— Экая гордость! — оглядев Кириллина, иронически заметил Корнилов. — Ну что ж, насильно мил не будешь. Только не пожалеешь ли?
—О чем жалеть-то, Василий Алексеевич? Обидного вам ничего не говорил, дурного не делал. А на этот счет у меня своя гордость есть.
— Да, с таким человеком трудно сговориться. Плохо, оказывается, я знал тебя. Ну, прощай, милейший, спасибо за угощенье.
Кириллин усмехаясь глядел в окно на удаляющегося хозяина:
— Ох, лиса ты, Василий Алексеевич! На копеечную наживку меня взять хотел. «В мире, в братском согласии нужно жить...» Кобыла с волком мирилась, да домой не воротилась! Стелете вы мягко, а спать жестко! Память при нас осталась, хозяин дорогой! Не ваш ли дедушка родителя моего до срока в могилу уложил?.. Весь праздничек испортил Василию Алексеевичу: помешал богоугодному делу. А за избу, верно, надо приниматься. Схожу-ка к Тимофею, поговорю с его квартирантом.
Накинув на плечи парусиновую куртку, Кириллин отправился к своему выученику.
— Батюшки, Федор Александрович! — увидев входящего Кириллина, радостно воскликнул Тимофей.
Катерина тоже обрадовалась, но седобородый мужик, что-то мастеривший около окна, посмотрел на Кириллина с неприязнью. Если бы этот взгляд был замечен Федором Александровичем, он вряд ли повел бы разговор об избе и сегодняшнем визите хозяина. Но Кириллин в первую минуту не обратил на него внимания, а когда все рассказал, Костров одобрительно заявил:
— Здорово ты его умыл, приятель. А я, брат, грешным делом, другим человеком тебя считал.
К немалому удивлению Тимофея, вытерев выступившие от хохота слезы, Василий добавил, что он давно не держал топора в руках, но для Кириллина ему придется вспомнить свое прежнее ремесло.
2Всю весну на посиделки в Боровку и в Старый Шалим отправлялись ватаги буйной мастеровщины. С гармошками, песнями и свистом выходили под вечер молодые парни. Шел с ними и Иван Волков. За этот год он заметно изменился: завел себе голубую атласную рубашку, сапоги бутылкой, красивую венскую двухрядку.
Встречаясь с ним, Антипа таращил глаза, словно не веря тому, что этот щеголеватый парень был его сыном.
— Эх, вырядился, черт гороховый! — восхищался отец. — Разбогател ты, что ли, Ванька, или хозяйка-вдовица своему жильцу мужнино добро подарила?
Сын ничего не отвечал и проходил с приятелями мимо, не удостаивая отца даже взглядом.
В том, что молодые парни ходили на посиделки в соседние деревни, не было ничего необыкновенного. Но люди удивлялись, почему связался с парнями седобородый Тимошкин постоялец. Костров, как видно, подружился с Иваном Волковым. Вместе с ним и его приятелями он частенько ходил на посиделки.
— Совсем спятил, старый дурак! — возмущались иной раз степенные люди.
Но Василия трудно было смутить. Он не хотел отставать от парней.
Венскую двухрядку Иван Волков носил только для форсу: вечно у нее что-нибудь портилось. Пока заводские ребята плясали и пели с девчонками, Волков ходил вместе с Костровым чинить гармонь к приятелю Василия, боровскому кузнецу. Починка занимала много времени. Когда Волков и Костров возвращались к хороводу, знаменские парни уже собирались домой.
Если бы Корнилов знал, что приносят с гулянок некоторые рабочие, он, наверное, давно бы уже принял нужные меры. Но мог ли предполагать хозяин завода, что за голенищами сапог, за пазухой и под картузами доставляются в поселок прокламации, листовки, маленькие книжечки и свертки газет, неведомыми путями попадавшие в глухой лесной край.
Все оставалось незаметным до того дня, когда к Василию Алексеевичу неожиданно заявились четверо рабочих, назвавших себя делегатами, которые от имени всех заводских потребовали новой прибавки жалованья, восьмичасовой работы, свободы собраний и еще каких-то свобод.
— А не то опять бастовать будем, — предупредили делегаты.
Удивленный и перепуганный не на шутку Корнилов пообещал выполнить все просьбы, — язык не поворачивался сказать — требования, — и без промедления послал гонца за стражниками на Фаянсовый хутор.
3Когда нагрянули стражники, в лесу еще шло собрание.
На полянке стояли корзинки с калинкинским пивом, лежали венская гармошка, балалайки, гитаpa. Под сосною дымил медный самовар. Все говорило, что это обычная гулянка в складчину.
Тимофей, сидевший на траве рядом с Костровым, смотрел на собравшихся и шепотом допрашивал:
— Кто это говорил?
— Кузнец из Боровки... Ш-ш, дядя Миша говорить хочет.
— Этого я знаю, — сказал Елагин,
— Знаешь?
— Знаю, — подтвердил Тимофей. — На Светлой Поляне встречался. В доме у него был.
— Машинистом на чугунке работает… Это голова!
— Товарищи, — негромко сказал машинист, обводя взглядом лица сидевших перед ним людей, — я думаю, каждый понимает, что останавливаться на полдороге нам нельзя. Надо продолжать борьбу. Послушайте, что говорит Ленин.
Машинист вынул из кармана газету. Прежде чем начать чтение, он еще раз пристально оглядел из-под очков всех сидевших вокруг него и кашлянул в кулак.
