Алексей Бондин - Лога
Каллистрат чутко прислушивался к рассказам Гриши, удивленно говоря:
— …Земля круглая? Значит, люди на ней торчат, как гвозди на мячике. Гхм, ловко. А раньше нам никто об этом не говорил, да где и слушать! В лесу родились, пню молились, венчали нас вокруг ели, черти пели.
У него появилась ненасытная любовь к книгам. Он их брал где только было можно. Каллистрат прочитал все Гришины учебники. Больше всего ему понравилась история. Читал он ее запоем, просиживая до рассвета. Утром, встретив Гришу, говорил:
— Раньше цари-то как жили! Воевали да свадьбы играли. Поэтому видно ничем и не занимались хорошим, что народ-то был темный. А вот теперь не то, стало быть. Царь пока пировал — терпели, а как войну затеял — шуганули с престола-то.
Он посещал собрания и после каждого собрания рассказывал своему товарищу-подростку, что слышал:
— Вчера был в школе… Ты не был?.. Я был… Ой, и резались здорово большевики с меньшевиками. Иду я с собрания и думаю: моего бы хозяина Макара Яковлича туда бы — послушать… Хлестко!… Люблю на собрания ходить… Поучительная штука. Гляжу я на людей, и думаю: как люди умеют пользоваться разумом. Совсем еще молоденький — прямо еще парнишка, а говорит! Как по-писаному читает. Расхлестал вчера меньшевиков в доску. Умеет на людей словом действовать.
Гриша решил тоже побывать на собрании. Он выпросился у матери к товарищу, а сам пошел с Каллистратом. Поздно вечером они возвратились домой. Каллистрат спросил:
— А что, если твоего отца потревожат?
Гриша задумчиво посмотрел на Каллистрата, а тот, улыбаясь, добавил:
— А ведь потревожат. Дело-то к тому гласит!
Собрание произвело на Гришу сильное впечатление.
Он как-то притих и будто повзрослел.
Вечерами, когда отец был дома, он внимательно следил за каждым словом и движением его. Макар, не замечал сына. Вообще, сын рос в стороне и не чувствовал привязанности к отцу. Как-то Гриша смело подошел к отцу и спросил:
— Ты, папа, — буржуй?
— Что-о?..
— Ты буржуй? — повторил сын.
Скоробогатов позеленел. Он схватил сына за руки.
— Ты откуда это взял?
Прикусив нижнюю губу от боли в руке, мальчик смотрел на отца и молчал. Макар, встряхивая Гришу, спрашивал:
— Ну, кто этому тебя научил?.. Говори… Каллистрат? Выгоню… сейчас же выгоню!
Скоробогатов отбросил мальчика и направился к выходу. Гриша ухватился за отца. Макар остановился и, взяв подмышки сына, старался его оторвать от себя. Гриша неистово вскрикнул и вцепился острыми зубами в руку отца.
— Уйди прочь, стервец!
На крик прибежала Татьяна. Она, бледная, взяла Гришу и отвела в сторону.
— Этого еще не хватало, чтобы дитя бить! — проговорила она, прижимая к себе дрожащего сына.
— Убью и спросу мало будет! — не своим голосом крикнул Макар.
Как-то Скоробогатов, въезжая во двор, увидел Гришу с деревянным ружьем на плече. На фуражке его была пришита красная лента.
— Это что значит? — спросил Макар.
— Я — красногвардеец!
Гриша маршировал под открылком сарая.
— Красногвардеец, а штаны крепкие, — насмешливо сказал отец. — Ты худые надень, у них у всех штаны-то безо вток.
Гриша не обратил внимания на насмешку. Он выбежал на улицу и с ребятами стал играть в «Красную гвардию». Отец, стиснув зубы, крикнул Татьяне:
— Полюбуйся, чем твой сынок занимается!
— Это должно быть, — Каллистрат, — ответила жена. — Но ты не трогай его. Я почему-то боюсь этого человека.
— И бояться нечего, — выгоню и все тут!
На другой день Каллистрат, забрав свой сундучок с пожитками, ушел из скоробогатовского дома.
Провожая Каллистрата, Яков укоризненно качал головой.
— Совсем белены объелся… Ну, с какого это угару Каллистрашку прогнал?
Спустя несколько времени Макар, выглянув из окна, увидел Каллистрата, — тот шел в отряде красногвардейцев под винтовкой.
— Достукался, — проговорил Макар. — В кошомное войско попал. — Он ядовито усмехнулся, говоря Татьяне: — Полюбуйся-ка, — солдат! Стрелок кривоглазый!
Каллистрат посмотрел на скоробогатовский дом, что-то сказал товарищам и расхохотался.
XXXI
Прииск замирал. Скоробогатов ходил хмурый. Телышков бегал по увалу смотря, как разрез снова наполняется водой.
Зато ниже разреза жизнь так и кипела. Там ходили спутанные кони, позвякивая боталами, а у правого берега котловины земля бугрилась свежими кучами песков. У одной из шахт на воротке работал Никита Суриков. Скоробогатов, слоняясь возле своего погибшего хозяйства, зашел как-то раз к шахтам и спросил Сурикова, указывая на квадратную яму:
— Там кто?..
— Пал Максимыч, — не глядя, ответил Никита.
— Как?..
— Пал Максимыч, говорю. Не знаешь, что ли, какой? Костяной да жиляной, — Суриков при этом недовольно взглянул на своего прежнего хозяина. У Скоробогатова на лбу вздулась жила. Заглядывая в шахту, он крикнул:
— Эй, — кто там, вылезай-ка!
— Пошто? — отозвался голос из шахты.
— Ну, надо, стало быть!
— А ты кто такой?
— Макар Яковлич, — сообщил Суриков.
— Принимай!
Зацепившись одной ногой за бадью, из шахты вынырнул Суханов.
— Ну, в чем дело? — сердито спросил он Скоробогатова.
— Кто разрешил тебе здесь работать?
— Сам разрешил.
— Это как так?
— А просто так…
— Выметайся! Мое это место.
— Не твое, — а наше — народная земля. Не стало теперича вашего брата — хозяина. Все мы одинаково теперь хозяева. Недосуг с тобой балакать… Давай, Микита, спущай!
Суханов, бойко вскочив в бадью и ухватившись за веревку, стремительно спустился в квадратный зев шахты.
Глядя на затопленный разрез, Скоробогатов мысленно подсчитывал свои запасы, и раздумывал о том, как бы поправить дело. Наконец, он напал на новую и как будто верную мысль. Макар оседлал лошадь и поехал на Глубокий.
— Драгу… паровую драгу поставлю на разрез. Лучше еще будет, дешевле, — соображал он, пробираясь узкой тропой к деревне Прохоровке.
Дорожка вилась в лесу узкой полоской; то ныряла в мелкую сосновую веселую поросль, то шла меж стройных смолистых колонн, а иногда, вырвавшись из бора, устремлялась на плешивый шихан горы и оттуда убегала в темные трущобы долин. Ясный июльский день опахивал лицо легким дыханьем ветра. Пахло жженой хвоей. С гор можно было видеть в разных местах смутные дымовые завесы: горела глухая уральская рамень.
Огромной котловиной протянулся лог Глубокий. На гладкой, горящей на солнце, запруде дымила драга. Она, как угловатое тяжелое животное, запустив в воду свой стальной хобот, высасывала лучшие соки земли, вздрагивала от удовольствия, жадно выла, сбрасывая по транспортеру назад смытую гальку. Мутная вода позади нее булькала, вскидывалась вверх.
Макар приостановил лошадь и долго следил за работой этого чудовища. Раньше почему-то он не знакомился с этой машиной, хотя знал, какую огромную пользу она приносит. Вдруг он заметил, что у трубы на высоком шесте колыхается большое красное полотнище. «Везде натыкали красных тряпиц…» — подумал Макар.
Он прошел в контору прииска к управителю Моржевичу. Это был рослый русый инженер в мундире и больших болотных сапогах.
— Драгу строить? Это можно! Если у вас есть лишние, ненужные вам деньги, — валяйте! — говорил Моржевич.
Движения его были торопливы, беспокойны. Разговаривая с Макаром, он быстро что-то писал. Перо бегало по бумаге, скрипело, мазало. Скомкав листок, он бросил его в корзину, взял новый, кинул ручку, схватил карандаш, крикнул:
— Клим!.. Клим!..
На зов торопливо вошел суетливый низенький мужичок.
— Сколько раз я вам говорил, чтобы карандаши были отточены. Чорт знает, на что это похоже!
Клим схватил карандаши и ушел, а Моржевич продолжал рассказывать Скоробогатову:
— Канитель… Старатели совершенно отбились от рук. Лезут в дражный район, где им совершенно запрещено работать, а рабочие… Вы где ехали? Через Веселый Камень?
— Да.
— Вот… Видали на Глубоком драгу?
— Видел…
— А тряпицу красную видали на трубе?
— Видел.
— Вы как думаете, что это?
Макар промолчал.
— Новые хозяева нашлись, — сказал Моржевич.
— Кто?
— А кто на этих драгах работал — рабочие — и на втором номере, и на четвертом, и на восьмом… Зараза… Объявили себя хозяевами.
— Гнать!..
— Гнать? Попробуйте! Меня выгнали с драги на Глубоком.
Моржевич, подписав бумажку, торопливо вышел. Скоробогатов услышал его голос:
— Гони, не жалея ни себя, ни лошади…
Скоробогатов понял, что делается на Глубоком. Тяжело вздохнув, он поднялся с кресла… Как-то неестественно усмехнувшись, Макар проговорил глухим, потухшим голосом:
— Значит, и я теперь пролетария!..
***На драге номер первый, что стояла в логу Глубоком, шел митинг.
