Владимир Добровольский - Текущие дела
Она оглушила его, ослепила, но он не мог показать ей, что оглушен или ослеплен.
— Это у нас запросто. — Чуток ввернул он регулировочный болт, чтобы зазор был поменьше. — Ставьте магарыч — будет одобрение. Только на фига это вам нужно? С каких это пор техбюро стало подписи собирать под своими нововведениями?
Она гордо вскинула голову, глаза ее, смеющиеся, сузились.
— Начнем с того, что это моя инициатива, — помахала она ледериновой папкой. — Моя личная, ни с кем не согласованная. Прежде чем переводить стрелку, я хочу посоветоваться. Вам кажется это странным? По-моему, это разумно. Вы что-нибудь подскажете, я надеюсь.
Подсказать он ничего не мог, — это нужно было влезать в статистику, считать проценты брака по каждой модификации, заниматься канцелярщиной. Подлепич завлекал его, теперь — она, но что Подлепич в сравнении с ней! — захватывало дух. Ради нее он согласен был на все: копаться в браковочных актах, щелкать на счетах, обслуживать тельфера, сливать масло, вывозить брак, таскать вручную дефектные блоки, стоять у цеховых ворот вахтером, скрести шваброй рифленку, шастать с метлой по участку. Его обожгло сумасшедшее желание признаться ей, что готов на все, — так и сказать. Так и сказать: велите, приказывайте — будет сделано; ведите — пойдет с закрытыми глазами; свои приказы и запреты вышвырнет вон и растопчет. Ему ничего не стоило так сказать, и так говорили — в других стенах, в другие времена, в другой жизни, но он не имел права так говорить, и, значит, его приказы и запреты оставались в силе.
— Если по-нашему, по-рабочему, — сказал он, — то никакой слесарь ничего вам с кондачка не одобрит. Положьте расценочки на кон, пересмотренные, тогда и поторгуемся.
Ни с кем торговаться он не собирался, куркульских замашек не имел, да и расценки эти, сниженные, на заработок не повлияли бы: меньше контрольных операций — больше двигателей за смену, так на так оно и получилось бы. Велите, приказывайте! — этого сказать вслух он не мог и вообще не мог сказать ничего такого, что закипало, клокотало в нем, и говорил одно, а думал о другом: продлить бы эти минуты, прочувствовать их, запомнить, не дать им уйти, — когда еще повторятся?
— Не будьте, Владик, мелочным, — заметила она ему, но нестрого, словно бы и не придав значения его словам. — Расценками ведает ОТЗ. А технологией — главный технолог. Решаем не мы с вами, решают объективные показатели. Я сама из рабочей среды, — сказала она вскользь, как бы скромничая, — и дорожу рабочим мнением, для меня это первейшая виза. Я разговаривала с редактором заводской газеты: они будут рады поместить что-то вроде отклика, или размышление, или просто мысли о целесообразности, с точки зрения непосредственного исполнителя, в самых общих чертах. Если вы не возражаете, я оставлю вам материалы, — помахала она ледериновой папкой. — А потом уж мы с вами обсудим, какую форму избрать. До тридцатого успеете? — спросила она, словно бы напоминая ему о том, что приказал себе забыть.
— До тридцатого? — Ну как же, крупный деятель, каждый час на учете! Он полез в карман, вытащил десятку. — Между прочим, пай. А то уже склероз.
— Рано, рано, — посмеялась она. — Ну, спасибо. А это куда?
Папка была чистенькая, ледериновая, а кругом — не так уж чтобы очень, и руки в моторном масле. Он засуетился, открыл дверцу тумбы, где хранились у него про запас инструменты.
— Сюда? — наклонилась она. — Ну, есть. Ну, пока. — И пошла, будто юбка узка, своей семенящей походочкой.
24
Маслыгину пришлось огорчить Светку: тридцатого числа его не будет, — а сам торжествовал: посылали на семинар по командировке райкома, и представилась счастливая возможность повидаться с Ниной. Только то было скверно, что планы сдвигались, а он терпеть не мог откладывать, переносить, — под гнетом жил, когда задуманное не делалось в срок.
Комиссия, обследовавшая участок Должикова, письменно доложила выводы парткому, копия в партбюро была, и полагалось бы до отъезда выкроить время, собраться, обсудить это у себя.
А он, не зная еще об отъезде, рассчитывая все спланированное провернуть к концу месяца, ввязался-таки не в свое дело, достучался до тех дверей, за которыми беззвучно покоилась неразрешимая будто бы в этом квартале проблема оксидированного крепежа. Когда же достучался туда, стали оттуда стучаться повыше, и так — по цепочке, после чего нашелся поставщик в одну неделю. «Тебе, Маслыгин, просто повезло, — сказал Старшой. — Чтобы влёт, да еще без пристрелки!» Пожалуй, повезло, но почему не стучались те, в чьи служебные обязанности это входит? Стучались? Значит, не так стучались, как надо бы. «С твоим стуком, за который, конечно, благодарствую, ты мне, однако, моих подчиненных разбалуешь, — сказал Старшой. — Усвоят, что если пожар, можно не торопиться: парторг примчит с огнетушителем, это по его части». Проблема крепежа отпала, проблема функциональной целенаправленности парторга осталась.
Он вытащил из сейфа кипу бумаг — протоколы, постановления, и памятку свою положил перед собой, задумался. Была какая-то инертность в цехе, когда сталкивались с огрехами поставщиков. Крепеж пошел нормально, зато не шли муфты — поставщик не отгружал; вдосталь становилось муфт — не хватало пусковых двигателей, пускачей, как их называли; с пускачами налаживалось — подводил завод, поставляющий стартеры. Ему, Маслыгину, конечно, повезло: выбил крепеж, достучался или, иначе говоря, показал, как надо стучаться, чтобы достучаться-таки. Но ведь и в самом деле — не пожарник же он, не ему же бежать с огнетушителем! И не вечно же быть пожарам, не вечно же стучаться куда-то! Инертность, пожалуй, была у людей потому, что свыклись с пожарами, психологически приучили себя к ним. Производственная кооперация — благо, но если она приводит к пожарам — зло. Есть умная кооперация и есть дурная, — разобраться, где какая, в компетенции ли цехового партбюро?
Он взял со стола черновик — прикидку рабочего плана на месяц: отчеты по партпоручениям, прием в кандидаты, ДНД — дружинники, профилактика правонарушений, трудовая дисциплина, агитпункт и агитколлектив, набор в школу рабочей молодежи, занятия в системе политического и экономического образования.
Чего-то недоставало, — того ли, над чем он больше всего задумывался? А задумывался он и над тем, и над этим, хотя был общий стержень, должен был быть, нужно было найти. Он принялся выписывать на черновичке: во-первых, компетенция — в самом широком смысле и узком; компетенция партийного бюро, компетенция его секретаря, компетенция каждого коммуниста на своем участке; он подчеркнул: качеству продукции — рабочую гарантию. Не было крепежа — Булгак обратился с претензией к секретарю партбюро. Следовательно, во-вторых: хозяйствование и политика, административная практика и партийный контроль. Стало быть, в-третьих: инертность и как с ней бороться, — выбивать дефицит? выколачивать? сидеть на телефоне? стучаться во все двери? Сменные конвейерные мастера, начальники участков и смен так и поступали, телефон в аквариуме был занят круглые сутки, заедала текучка, пригибала, приземляла, отнимала силы, направляла мысль не на поиски нового, а на изобретательство иного рода, требующее особой изворотливости: как выйти из положения сегодня, сейчас, сию минуту; где раздобыть детали, недоданные поставщиком; у кого их выпросить, вымолить, обменять на что-либо другое; каким образом использовать бракованные или пустить в ход не предусмотренные технологией, — то есть выкрутиться, любым способом спасти производственный план. Во-первых, во-вторых, в-третьих…
Он все это почеркал, начал сызнова: во-первых, перспективы цеха, технические и моральные; реконструкция конвейера — одна из основных, задач пятилетки; надо зарядить людей именно этим — перспективой. Он взял свой черновичок и сверху надписал: «Перспективное планирование и роль парторганизации».
Но вошел Подлепич.
По правилам хорошего тона полагалось бы каждого встречать приветливо, но он встретил Подлепича хмуро. Во-первых, во-вторых, в-третьих… Во-первых, Подлепич оторвал его от дела, во-вторых, на столе лежала та самая докладная, копия, где Подлепич упоминался нелестно, а в-третьих…
Полагалось бы пригласить Подлепича присесть, но он не пригласил, а тот и не собирался садиться и кепки своей, неизменной, давненько отслужившей свой срок, не снял, стал, изогнувшись неловко, рукой опершись на край стола. Что делать со связью? Связь же ни к черту! Какая связь? Если о перспективах, то это надо — на партсобрании, на общем, и докладчиком, конечно, Старшого.
— Телефонная, — ответил Подлепич, опираясь на край стола. — Внутренняя. Нужно звонить, а ни черта не дозвонишься! Толкуем о резервах времени…
Это, наконец, переходило всякие границы, но он, Маслыгин, сам был виноват: поставил себя так, и вот — затаскали, — пришло на ум такое унизительное словечко. А не затаскали еще, значит затаскают; какое уж тут перспективное планирование!
