Булат Окуджава - Бедный Авросимов
Павел Иванович словно даже несколько потучнел за эти дни. Рыхловатая тучность его производила грустное впечатление, да и в лице была грусть, а может, даже потерянность, лишь маленькие глаза были холодны по-прежнему и, только когда он обратил их в сторону нашего героя, подернулись легким теплом.
Авросимов опустил голову. Павел Иванович отвернулся.
"Этот рыжий великан здесь, — подумал он с легким вздохом… — Слава Богу…"
В течение нескольких минут мятежный полковник и члены Комитета молча разглядывали друг друга, словно вели беззвучный разговор.
"Идеи ниспровержения монархии носятся в воздухе, — словно говорил полковник, пожимая плечами, — сие не мое изобретение, а стало быть, и не моя вина… Просто я по складу своей души, по направлению своих интересов увидел это и воспринял. Деятельность моя была следствием исторической неизбежности, а не злого умысла".
"Вы прикрываете высокими рассуждениями неудавшуюся попытку цареубийства, словно твердили судьи с упрямством. — В вашей Русской Правде этого нет, но об этом вы не могли не мечтать. Не отпирайтесь".
"Господа, — продолжал полковник, — я же отлично понимаю, что обвинение меня в попытке цареубийства — это ширма. Не это вам страшно, а свержение монархии и установление республики, которой до вас нет дела. Не царя вы жалеете, но себя".
"Нет, мы жалеем царя, ибо связаны с ним духовными узами из поколения в поколение".
"Нет, вы не жалеете царя, ибо живут и здравствуют убийцы Павла Петровича… А что до меня, можете считать, что я сам предал себя в ваши руки, хотя у меня были многие возможности избежать ареста. Но я совершил сие под давлением печальной мысли о несовершенстве революционного пламени в России. Пожалуй, это и объясняет мою с вами откровенность".
"Вы признаете, что пошли по ложному пути, именуя самодержавие тиранством?"
"Неограниченная власть — всегда тиранство. Я не шел по ложному пути. Я несколько поторопился. Уравнение с многими неизвестными требует, очевидно, большей усидчивости".
"…И вовлекли в свое злодейское предприятие десятки неискушенных сердец, которые теперь расплачиваются за ваш холодный умысел".
"Бог рассудит всех по высшей справедливости. История знает тому множество примеров…"
Вот что расслышал Авросимов, участвуя в их молчаливом диалоге, как вдруг различил наяву сказанное генералом Чернышевым:
— Кто же склонил вас к увлечению политическими науками?
Павел Иванович кротко глянул на генерала, что было даже странно при его холодных глазах, и ответил, пожимая плечами:
— Никто. Их знание требовалось для поступления в верхний класс Пажеского корпуса.
Тут произошло легкое движение, и судьи переглянулись между собой. И не то чтобы замешательство, а некоторое их недоумение не укрылось от синих глаз нашего героя.
— Что же вам удалось почерпнуть из них? — тихо спросил генерал Чернышев.
— Что благоденствие и злополучие царств и народов зависит по большей части от правительств, — ответил Павел Иванович.
"А от кого же еще?.. — подумал наш герой, выводя бешеные свои строчки. Берегись, полковник!"
Настенька продолжала маячить на плацу. Бедное тоненькое создание.
— Не понимаю, — рассердился генерал. — И это навело вас на преступные мысли?
— Я имею честь, — сказал Павел Иванович, разглядывая свой палец, — со всей чистосердечностью сообщить Комитету, что сии занятия возбудили во мне намерения самые патриотические, а именно установить: соблюдены ли в российском политическом устройстве правила, диктуемые политическими науками… Я стал обдумывать, как изменить и усовершенствовать различные государственные уложения…
— Зачем?.. Зачем? — торопливо поинтересовался военный министр.
Павел Иванович ответил все тем же тихим и бесстрастным голосом, будто все уже кончилось и его самого уже не существовало и не существовало борьбы за жизнь, а просто это душа его, не ведающая ни лжи, ни правды, ни гордости, ни страха, однообразно и монотонно исповедовалась где-то:
— Рабство крестьян всегда сильно на меня действовало, а равно и большие преимущества аристокрации, стоящей меж монархом и народом и скрывающей истинное положение народа ради собственных выгод…
— Для чего ж создавали вы Русскую Правду вашу?
— Чтобы предложить ее правительству и государю на рассмотрение.
Генерал Чернышев хотел было возразить на это, но поперхнулся и долго кашлял. Павел Иванович терпеливо ждал. Наш герой даже подумал, что, случись здесь та самая железная кружка и упади она сейчас на пол, полковник бы за нею не бросился, чтобы поставить ее перед судьями.
— Зачем же вы вывели, что нужно извести монарха, ежели вина лежит, как вы утверждаете, на аристокрации? — вмешался генерал Левашов, глядя при этом не на Павла Ивановича, а почему-то на старого князя Голицына, спящего в своем кресле.
— При чем цареубийство? — поморщился Пестель. — Я ничего не утверждал. Время… Я же говорю, время выдвинуло сию необходимость. Монархия — тормоз в развитии стран. Это же подтверждено историей.
— Стремление к цареубийству было главным в вашей деятельности! — крикнул генерал Чернышев.
— Да нет же, — снова с досадой поморщился Пестель. — Я же имел честь сообщать вам, что стремление к совершенству…
Тут Павел Иванович прервал сам себя, будто устал, повел головой и остановил взгляд свой на нашем герое. Рыжий молодец глядел не волком из-за своего столика, а, наоборот, с грустью и даже с отчаянием… И все тотчас же, проследив взгляд Павла Ивановича, посмотрели на Авросимова.
"Да что же это вы!" — кричали изумленные глаза нашего героя полковнику.
— Справедливым будет добавить, — вдруг громко сказал Павел Иванович, — что в течение всего двадцать пятого года стал сей образ мыслей во мне уже ослабевать, и я предметы начал видеть несколько иначе, но поздно было совершить благополучно обратный путь…
Военный министр шумно вздохнул.
"Ложь!" — вскричал про себя Авросимов, негодуя.
Неожиданное признание Павла Ивановича престранно подействовало на нашего героя, будто слабость полковника его оскорбила, будто самому Авросимову не этого хотелось. А чего же ему хотелось? Чего вообще могло хотеться нашему рыжему мученику, в воображении облачившему себя в нанковый халат?
Сумерки скрыли фигуру Настеньки на крепостном плацу.
"Ах, кабы не ушла, — заволновался он. — Кабы дождалася!"
В следственную комнату неслышно вошел изящный Павел Бутурлин и принялся докладывать что-то графу Татищеву, при этом успевая подмигивать нашему герою.
В этот момент генерал Чернышев спросил у Пестеля:
— Каким же образом революционные мысли укреплялись в умах?
"Да, действительно, — подумал наш герой, — каким же это образом?"
Стояла томительная тишина. Пальцы Пестеля поигрывали краем красной суконной скатерти. Полковник сидел в своем кресле ровно и неподвижно, но вот пальцы его…
— Политические книги у всех в руках, — сказал он тоном усталого наставника, и все посмотрели на него как равнодушные ученики, — политические науки везде преподаются, политические известия повсюду распространяются, история, а особливо происшествия недавней войны показали столько престолов низверженных, столько других постановленных, столько царств уничтоженных, столько новых учрежденных, столько царей изгнанных, столько возвратившихся или призванных и столько опять изгнанных, столько революций совершенных, столько переворотов произведенных, что все сии происшествия ознакомили умы с революциями, с возможностями и удобностями оныя производить…
Да, да, милостивые государи, все сие и ознакомило с возможностями и удобностями…
— Кто из высокопоставленных лиц думал и желал другого устройства в государстве? — спросил генерал Чернышев.
— Ничей из них образ мыслей мне неизвестен, — отозвался Павел Иванович. Это просто мы рассуждали, что, когда революция возьмет свой ход и будет иметь хороший успех, тогда многие к ней присоединятся, даже и из высших чиновников.
— Ну как же так? — удивился граф Татищев.
Вдруг дикая мысль блеснула в голове нашего героя о том, что женщина в сумерках очень просто могла бы выйти из крепости и никто бы ее не хватился… Она даже могла бы перейти ров, покрытый льдом, меж равелином и крепостью. А ежели часовые крепко бы спали, она могла бы просто пройти насквозь все коридоры равелина и тоже выйти вон… Незаметные дровни с сеном в безлунную ночь неслышно пересекут Неву, лишь легкий скрип раздастся в морозном воздухе либо будет и вовсе заглушен свистом метели… О, ежели метель, так тут и вовсе ничего невозможно будет различить… Бабье лицо плац-майора Подушкина, освещенное тревожными факелами, будет мелькать на плацу под звон ключей и грохот набата, и его инвалидам придется попотеть на морозе да пострелять в ночную темень, проклиная свою судьбу и козни злодеев.
