Мария Глушко - Год активного солнца
Кира Сергеевна быстро взглянула на него.
— Из-за своего собственного супруга…
Сейчас я ударю его, подумала она. Испугалась, убрала руки, вцепилась в подлокотник кресла.
— Этот деятель, изволите видеть, умудрился попасть в медвытрезвитель. Казалось бы, жена за мужа не отвечает, тем не менее…
Она медленно передохнула. Нельзя же так, нельзя! Мне все время кажется, что вселенная вертится вокруг меня…
Жищенко продолжал — взахлеб, со вкусом:
— Ну, попал, сидел бы не рыпался, а то стал права качать, орал по пьянке, чей он муж и что им будет от его жены…
«Паршивая дубленка…»
— Что вы сказали, Кира Сергеевна?
— Зачем мне все это знать?
— Минутку терпения — и станет ясно.
Кира Сергеевна посмотрела на него. Неприятно было слушать все это, тем более, что она уже догадалась, о какой «даме города» идет речь.
— А там, в вытрезвителе, — увлеченно продолжал Жищенко, — то ли не поверили, то ли не испугались, в результате — пришла соответствующая телега, все вышло наружу, стало достоянием города. А фамилия-то, в скобках замечу, одна!
— Зачем мне это знать? — резко повторила она свой вопрос.
Жищенко вздыхал, кряхтел и вдруг выпалил:
— Скоро в этом уютном кабинете будет другая хозяйка!
Она не поняла:
— Как вы сказали?
Он медленно кивнул — раз и другой.
— Да, Кира Сергеевна, да, именно… Ведь оставлять даму там, — возвел он к потолку глаза, — уже нельзя. И снимать не за что. Дама будет слегка передвинута и сядет сюда, — показал он рукой на кресло.
Какая чушь, подумала Кира Сергеевна. Чепуха. Неплохой человек, неплохой работник, а занимается сплетнями…
Она закурила, встала, вышла из-за стола.
— Вы что же, вычислили это?
— Именно. Сопоставил два события. — Он выставил палец. — Вас по учреждениям культуры будут слушать не в июне, а в мае. К чему бы такая спешка? Теперь, — выставил он другой палец, — скомпрометированная мужем, дама уже не может оставаться на своем посту. Итак, — свел он пальцы, — в мае вас послушают и укажут, где вы недоучли, недотянули, недоглядели…
Она стояла лицом к окну, курила, смотрела, как ветер гонит по мостовой бумажные клочки. Откуда столько бумажек?
Жищенко уже говорил о погоде, о ранней весне, о том, что ремонтные работы пойдут рано, лето не должно быть дождливым…
— Не могут же быть подряд два года активного солнца? С меня хватит и одного, подумала она.
— Николай Иванович, у меня много работы…
— Все-все, исчезаю!
Он ушел. Кира Сергеевна вернулась к столу, оглядела кабинет. Окно с желтыми шторами, отливающий лаком паркет, шкаф с папками, на стене — писанный маслом этюд местного художника — раскрытое окно и густо свисающие ветви белой и лиловой сирени. Ей нравилось смотреть на эту картину. Начинало казаться, что и в самом деле тут, в глухой стене, вырублено окно, за которым буйно цветет сирень. Всегда — снежной зимой и слякотной осенью — можно вернуться в весну, стоит только зашторить окно и долго постоять у картины.
Картину я заберу с собой, ее подарили лично мне, решила она и спохватилась: о чем я? Какая чепуха, эти прогнозы Жищенко — известно, чего они стоит!
Она старалась припомнить, каким образом он соединил разные, несоединимые события, и не смогла. Опять оглядела кабинет. Как он сказал? «Будет другая хозяйка». Вычислил. А что, если не вычислял? Если знает?
Она схватила трубку прямого телефона, нажала клавишу.
Олейниченко не было, секретарша сказала, уехал на строительство стадиона, возможно, будет в конце дня.
Возможно, будет.
Вдруг и она уже знает? — подумала Кира Сергеевна и положила трубку. — И Шурочка знает — секретари всегда знают раньше всех. Сегодня ее словно прорвало, наговорила сладких слов. «Идеал современной женщины». Почему же не наговорить напоследок? Возможно, ужо все знают.
Она вызвала Шурочку.
— Ко мне никого?
— Никого. Звонил театр, но я не сказала, что вы вернулись.
Шурочка посмотрела на Киру Сергеевну, как бы спрашивая, так ли сделала. Кира Сергеевна молчала, и Шурочка решила высказать свои соображения:
— Театр придет с планом летних выездных спектаклей, а это ведь не горит…
С планом летних выездов. Значит, театр не знает. Пока не знает.
— Действительно, не горит, — сказала Кира Сергеевна.
Она отпустила Шурочку и долго сидела, вспоминала, как шла сегодня сюда с ожиданием чего-то хорошего. И всегда шла сюда с предвкушением радостной, трудной работы, всякий раз вставали перед пей проблемы города, судьбы людей, она любила и заседания, которых всегда много, и шоры, ведомственные конфликты, которые приходилось решать, — все, что давно стало жизнью. Как можно отнять все это? Зачем? И куда я пойду?
Вспомнила: Василий Васильевич уходит из гороно, вот прекрасный случай выпихнуть меня туда. Скажут: опыт работы, укрепление руководства. Подслащение пилюли. Но я не мячик, для распасовки не гожусь!
Она подумала, что Олейниченко может сегодня и не появиться. Ждать до завтра — значит мучиться весь день и провести бессонную ночь. И потом — какая бы беда ни ждала впереди, надо идти ей навстречу. Только так.
Она потянулась к телефону. Смутно понимала, что начинает суетиться и вообще делает но то, но остановиться уже не могла.
— Вилен Максимович? Это Колосова. Срочно нужно говорить с вами! — Она все это выпалила сразу, чтобы отрезать пути назад.
— Так-таки срочно? До завтра не терпит?
Она подумала: еще можно отступить, можно отложить и на завтра. Но в голосе первого секретаря ей послышалась насмешка.
Нет, я не мячик, пинать ногами себя не дам.
— Не терпит.
Он шумно вздохнул, будто дунул в трубку.
— Только прямо сейчас, а то мне надо в обком и тоже не терпит.
Кира Сергеевна заметалась по кабинету. Зачем-то открыла шкаф и опять закрыла. Надела плащ, долго искала сумочку, которая висела на стуле, на самом виду.
Навстречу — только так, только так.
В приемной на ходу сказала Шурочке:
— Я в горком.
Уже по дороге вспомнила, что забыла на столе очки. Возвращаться не стала — не заставит же он меня там читать!
47
Он поглядел на бумаги, которыми был завален стол, и сказал:
— Слушаю ваше срочное дело.
Сложил руки на столе, прямо поверх бумаг. Крупное лицо его с тяжелым подбородком выражало озабоченность, но это — понимала Кира Сергеевна — к ней отношения не имело. Он весь еще был в своих делах.
— Слушаю вас, Кира Сергеевна, — поторопил секретарь горкома и постучал пальцами по столу. Видно было, он очень спешил.
— Чем вызвано, что наш вопрос на бюро с июня перенесен на май? — спросила она.
Он ладонью потер седую, коротко остриженную голову и сказал точно так, как она сказала Жищенко:
— А какая разница?
Он весь квадратный, подумала Кира Сергеевна. Седой ежик волос придавал квадратную форму голове, которая сидела на широких квадратных плечах.
— Вы боитесь не успеть? Время есть. Особое внимание уделите кадрам.
Конечно, потому что кадры — самое уязвимое. Помещения, ремонт — за это могут не спросить. Если город не строит библиотеку, не отпускает средств на ремонт. — с кого спрос? Другое дело — кадры.
Она даже усмехнулась, и он, кажется, заметил это, передернул бровями.
— Я еще хочу спросить, Вилен Максимович: если для кого-то потребовалось мое кресло, то зачем ждать бюро?
Он остро взглянул на нее.
— Не понял!
Кира Сергеевна видела, как сразу побагровело его лицо, вспухли бугры на щеках.
— Спрошу иначе: за что меня собираются снимать?
Он посмотрел на бумаги, сдвинул их к краю. Несколько скрепленных листков упало, поднимать он не стал.
— В горком со сплетнями не ходят, товарищ Колосова, — жестко сказал он. — И вы эти дамские штучки бросьте!
Он мог бы и не говорить, она все поняла. Заставила себя выдержать его тяжелый взгляд, и он добавил уже мягче:
— Не похоже на вас, Кира Сергеевна.
Стало очень тихо. В окне билась ожившая одинокая муха, плескалась в батареях вода, был слышен нараставший и опадавший шум улицы.
Что я наделала? — подумала Кира Сергеевна. Зачем-то открыла сумочку, закрыла опять. И вдруг заплакала.
Встала, отошла к окну, закрыла рот ладонью, душила короткие, как кашель, всхлипы.
Секретарь горкома не успокаивал, не бросался к ней со стаканом воды — уже кого-то распекал по телефону. Словно ее тут и не было.
Что делать? Что теперь делать?
Она хорошо понимала, что делать ничего не надо, нельзя сейчас ничего делать, и все равно бился в ней этот вопрос: что делать?
От батареи, зашитой деревянной решеткой, к ногам шло тепло, колени ослабли, хотелось сесть, она постепенно успокаивалась и теперь думала, как выйдет отсюда с оплывшим заплаканным лицом.
