Абдурахман Абсалямов - Белые цветы
Вдруг Гульшагиде неудержимо захотелось побыть одной в этом весеннем раздольном поле, чтобы наедине отдаться своим чувствам. Близ урочища, прозванного в народе «Ягодником Джамили», она сказала своему неизменному вознице Аглетдину:
— Вы поезжайте. Я хочу подышать вволю чистым воздухом.
И вот она медленно бредет тропинкой, недавно вытаявшей из-под снега. С прошлого года по ней еще никто не ходил. Гульшагида сняла с головы косынку, распахнула легкий жакет. Воздух весны кружил ей голову. Гульшагида чему-то улыбалась. У нее легко, вольготно на душе, — чего еще надо?.. Чу, запел жаворонок. Звонко, заливисто поет! Слушая жаворонка, радуется земля. Родная, кормилица, теплая, черная земля, — кажется, нет родней тебя!..
На вершине невысокого, пригретого солнцем холма Гульшагида разостлала жакет, села и, подперев щеки, устремила взгляд вдаль. В ее глазах светилась такая радость, словно она переживала счастливейшие минуты жизни. И вдруг ей почудилось — в голубоватом колыхающемся мареве, где-то вдали, она видит Мансура. Он, единственный, незабываемый! Можно ли не вспоминать о нем!.. В длинные, темные и одинокие зимние ночи были минуты, когда она проклинала его. А сейчас все обиды забыты, будто и не было их, и сердце, полное любви, рвется только к нему…
— Милый, я жду тебя, жду! — произнесла Гульшагида вслух и удивилась своему голосу, прозвучавшему так искренне и призывно, словно она и в самом деле увидела Мансура и он должен услышать, откликнуться.
Долго сидела она на вершине холма, томясь сладким сном наяву, поглаживая ладонью теплую землю. Наконец поднялась, тихим шагом спустилась вниз, но пошла не по дороге, а луговиной. Затем снова поднялась на пригорок. Отсюда хорошо видно: на горизонте собирается туча, — наверное, пройдет первый весенний дождь.
Но дождь так и не собрался. А через два-три дня грянул настоящий ливень. После недолгого ведра опять задождило. Наконец установилась настоящая весенняя погода. Земля покрылась буйной зеленью, цветами. Яблоневые, вишневые сады будто окунулись в молочную пену. Только бы не случились заморозки да не выпал град, — и в поле и в садах урожай будет богатый.
Народ трудился в поле. В Акъяре было тихо. Ничто не нарушало покой вокруг больницы, стоявшей на отшибе села. И вдруг — короткий гудок автомобиля.
Гульшагида вроде бы услышала этот негромкий гудок, но как-то не придала этому значения: ныне в деревне машин больше, чем лошадей.
Да и не до гудков было Гульшагиде. Хотя больных теперь мало, у немногочисленного персонала больницы дел по горло: во второй половине дня все заняты на стройке. После настойчивых хлопот Гульшагида все же добилась своего: Акъяру разрешили строить новую больницу — «с привлечением общественности», — так было записано в решении райисполкома. Если бы не помощь местных комсомольцев и рабочих совхоза, стройка могла затянуться до морковкина заговенья.
В больнице в этот час не, было никого из персонала, кроме дежурившей Бибисары. Она и вышла к воротам, чтобы встретить приезжего. Это был горожанин, солидный, хорошо одетый человек.
— Благополучно ли прибыли, не знаю, как вас называть-то? — обратилась Бибисара.
— Зовут меня профессор Янгура, — с достоинством ответил гость.
— И-и, профессор! Вот кого довелось увидеть! К нам еще не приезжали такие большие люди.
— А кто приезжал? — воспользовавшись случаем, как бы шутливо спросил Фазылджан у простоватой женщины.
— Всякие бывали. И председатели, и секретари, и разные уполномоченные. Вот недавно был карицпадент, статью написал про нашу больницу… А профессора впервые вижу… Вы поставьте машину во дворе.
— Ничего, пусть постоит здесь… Доктор у себя?
— Вы спрашиваете о Гульшагиде или о ее помощнице Нафисе?
— О Гульшагиде.
— Все они работают на стройке. Сейчас позову.
— Не затрудняйте себя, пожалуйста, сам найду. Это ведь совсем рядом, я проезжал мимо. Жилой дом строите или больницу?
— Больницу. Наша Гульшагида весь район на ноги подняла. Завели стройку, а сил мало. Врачи тоже работают.
Янгура снял перчатки, бросил их в кабину и пошел вдоль палисадника в ту сторону, откуда доносился шум стройки. «Ничего не скажешь, хорошее место выбрали для больницы: на пригорке, а рядом сосновый лес. Не худо бы здесь отдохнуть с месяц», — невольно подумал Фазылджан.
Открыв калитку, Янгура ступил на территорию стройки, обнесенную временным забором. Людей здесь — как на большом воскреснике. Откуда-то доносится песня. У проходной две женщины месят раствор, две другие просеивают песок. Платки у них спущены до самых глаз, обнаженные до плеч руки обгорели на солнце.
— Скажите, где сейчас товарищ Сафина? — спросил Янгура.
— Там, в корпусе, — одна из женщин неопределенно махнула рукой, успев окинуть представительного Янгуру быстрым взглядом.
По деревянному настилу Янгура осторожно поднялся на второй этаж здания. Внутри уже велись штукатурные работы. Сторонясь брызг разведенной извести и мела, Янгура переходил из комнаты в комнату. В нос бил острый запах купороса. В будущих палатах и врачебных кабинетах трудились добровольные строители.
Янгура заглянул в полуоткрытую дверь последней комнаты. Две молодые женщины, стоя на козлах, ловко бросали мастерками на потолок густую штукатурку. Фазылджан, чтобы обратить на себя внимание, громко поприветствовал мастериц:
— Удачи вам в работе!
Гульшагида мгновенно обернулась и, узнав гостя, зарделась, воскликнула:
— Ай, Фазылджан Джангирович!.. — Она спрыгнула на пол. — Как вы очутились здесь? Извините, пожалуйста, что в таком виде. И руки…
Янгура внимательно посмотрел на нее. Она была хороша и в этом неуклюжем синем комбинезоне, перепачканном раствором. Капельки извести, словно маленькие родинки, прилипли ко лбу, к щекам.
— Вот соскучился по вас, взял и приехал, — с улыбкой сказал Янгура.
Гульшагида словно не расслышала шутки, повернулась к напарнице:
— Нафиса, милая, ты уж заканчивай… — И попросила Янгуру пройти пока в сад. — Пожалуйста, подождите, я сейчас переоденусь.
За десять — пятнадцать минут Гульшагида успела умыться и переодеться. Нашла Янгуру в саду, пригласила в старое помещение больницы.
— Вы удивлены? Не ждали? — не переставая улыбаться, спрашивал Янгура. Но в голосе его чувствовалась настороженность. Он заметно похудел и как-то поблек, прежнего здорового румянца уже не было на лице. В то же время во всем его облике, в движениях чувствовалась внутренняя напряженность и решимость.
— По правде сказать, не ждала, Фазылджан Джангирович, — призналась Гульшагида, открывая дверь больницы. — Проходите, будьте гостем… Не мудрено и удивиться. Отсюда ведь, не близко до Казани. Каким попутным ветром вас занесло?
— Именно попутным, — многозначительно произнес Янгура, шагая рядом с Гульшагидой по узкому коридору, наполненному привычными больничными запахами.
Двери палат были открыты. С любопытством выглядывали больные.
— Не знаю, — продолжал Янгура все так же многозначительно, — насколько эти ветры коснулись вас…
Гульшагида промолчала. Открыла дверь кабинета.
— Здесь мое рабочее место.
— Что же вы скажете относительно попутного ветра? — странно дрогнувшим голосом настойчиво проговорил Янгура.
Да, теперь уже ясно — Фазылджан Джангирович приехал недаром. Смятение и тревога охватили Гульшагиду. Она ни словом не отозвалась и на слишком откровенный повторный вопрос гостя. Разговор трудно вязался. Янгуре очень хотелось сообщить, что ему наконец присвоили звание профессора. У него на работе были кое-какие недоразумения, но теперь, кажется, все миновало, он снова чувствует себя «на коне». Однако он сдержался, опасаясь, как бы Гульшагида не приняла это за похвальбу.
В кабинете стояла тишина. И в эту тишину ворвался режущий звук — это Бибисара доставала воду из глубокого колодца, а ворот был не смазан.
Янгура был непривычно смущен. У него не хватало привычной находчивости, чтобы продолжить беседу в прежнем, непринужденном и в то же время обязывающем тоне. К тому же он опасался: если начнет еще более откровенный разговор о своих чувствах к Гульшагиде, их могут услышать — кабинет отделен от коридора тонкой дощатой перегородкой.
В порядке вежливости Гульшагида пригласила было гостя зайти к ней — перекусить с дороги, выпить чаю.
— Спасибо, ничего не хочу, — отказался Янгура. — А вот сад ваш посмотрю с удовольствием. Я люблю сады.
Через поросший травой больничный двор прошли прямо в сад. Земля под яблонями была густо усыпана белыми лепестками, будто снег выпал.
— Какой богатый цвет!.. И вот — осыпался! — как бы сожалея, заметил Янгура. — Вы, Гульшагида-ханум, как в раю живете. В городе только по утрам бывает относительно чистый воздух. Уж не переехать ли и мне работать в деревню? — Склонив голову набок, он загадочно взглянул на Гульшагиду.
