Виктор Баныкин - Андрей Снежков учится жить.
Неожиданно начавшийся в середине дня дождь застал ее на самой дальней скважине, и в лабораторию она пришла поздно, совсем промокшая.
Дождь лил как из ведра, холодный, осенний, и по оврагу, перегоняя друг друга, с шумом неслись быстрые, грязные потоки. За какие-то полтора часа земля вся размокла и превратилась в жидкую липкую кашицу, в которой по колено вязли ноги. На промысле сразу встали все грузовики.
А дождь все хлестал и хлестал не переставая, и в двух шагах ничего не было видно.
В лаборатории стал протекать потолок. Сначала закапало в углу, у двери, потом вода полилась и над столом, и у шкафа с приборами.
— Караул, утонем скоро! — смеялась никогда не унывающая Валентина Семенова, шлепая босыми ногами по мокрым половицам.
— Ну, чего же тут смешного? — вздыхала заведующая лабораторией, поглядывая на окна с мутными, волнистыми стеклами от сбегавших по ним ручейков. — Теперь сколько буровых, пожалуй, встанут. Все дороги размыло.
Но к вечеру ливень все же стих. Заморосил мелкий, точь-в-точь октябрьский дождичек, и по всему выходило, что нынче не прояснится и ненастной погоде неизвестно когда наступит конец.
Семенова, собиравшаяся было переждать дождь, решила все-таки идти домой.
— Валюша, будь добра, забеги в ясли и скажи, что я не скоро приду за Коленькой, — говорила Маша подруге, тоже выходя из лаборатории, чтобы отправиться на буровую № 27.
Перед крыльцом лаборатории простиралась огромная, словно озеро, лужа.
— Какой ужас!.. Ну что делать? — дурачась, вскричала Семенова, увидев серое, тусклое озеро, беспрерывно прокалываемое тонкими иголками дождя. Она посмотрела на свои еще не просохшие чувяки с красными ободками и схватилась за голову. — Здесь в болотных сапожищах и то утонешь. Прямо хоть по воздуху лети!
— Разувайся, нечего фантазировать. Смотри, как Машенька шагает, — посоветовала, выйдя на крылечко, заведующая.
А в это время Маша, держа под мышкой узелок с обувью, смело шла по луже, высоко подобрав подол платья. Выбравшись на бугорок, она оглянулась и, смеясь, помахала рукой:
— Не бойся. Тут не глубоко. Только вода холодная.
Когда Маша пришла на буровую Хохлова, вахта заканчивала спуск труб.
Как и всегда, спуск проходил в быстром темпе, хотя чувствовалось, что все страшно утомились, работая под проливным дождем. Больше других устал, конечно, Трошин, не покидавший буровую подряд целые сутки. Даже в самый ливень он ни на секунду не отходил от рычагов тормоза.
Лицо Федора, обычно загорелое и румяное, заострилось и побледнело, и бледность эту особенно подчеркивала брезентовая спецовка, вся насквозь промокшая и потемневшая, словно ее облили дегтем. Но, увидев Машу, поднимавшуюся по мосткам, Трошин вдруг весь просиял. В это время Хохлов громко прокричал:
— Майна!
Трошин приподнял рычаг.
Висевшая на талях «свеча» стала плавно опускаться в скважину. Вот над ротором осталась лишь замковая муфта, и Федор остановил инструмент.
В одну-две секунды трубы были свинчены и опять раздалось: «Майна!» И вот уже новая «свеча» опущена в скважину.
Рабочие легко и красиво выполняли одну из тяжелых и трудоемких операций. Особенно же Машу поражал Трошин. Он не делал ни одного лишнего движения. В то же время бурильщик все видел: и то, что происходило перед ним, и то, что делалось на «полатях», с поразительной точностью управляя лебедкой.
«И как это он может так... У него все удивительно естественно и просто получается, — с какой-то даже завистью подумала Маша. — А если бы я встала к тормозу? Разве я смогла бы работать, как он?»
— Марья Григорьевна, зачем вы себя беспокоили? В такую-то погодку! — окликнул ее Хохлов. — Мы и сами сделали бы второй анализ... Идите-ка себе домой.
— Нет, что вы, — сказала Маша. — Сейчас дождь потише стал... Вот каково вам тут в ливень было?
Покачивая головой, Хохлов проговорил:
— Истинный потоп! Чуть с ног не валило. Досталось же нынче моим ребятам. На соседней буровой даже авария приключилась... А грязь какую развезло! Весь транспорт встал. Мне глину должны были подвезти к началу второй смены. Звоню на бурсклад, а там: «Будет завтра!» Как, говорю, завтра? Мне что же, ночью буровую останавливать? Звоню в транспортный, а начальник свое: «По такой грязище лишь гусеничные могут кое-как пройти. А у меня один трактор». Давай, говорю, на чем хочешь, а глину вези! Обещал в скором времени прислать.
В восемь часов Авдей Никанорыч сменил Трошина, хотя тот совсем не собирался покидать буровую.
— Иди в культбудку и отдыхай! — строго проговорил мастер, вставая на место бурильщика. — И выдумал тоже: «На третью смену останусь». Ишь мне, Илья Муромец!
Спустившись с мостков, Федор столкнулся с Машей. Она несла из культбудки, прижимая к груди, приборы, необходимые для анализа глинистого раствора.
Маша была в коротком, намокшем пиджачке и синем с белыми горошинками легком платье.
— Озябнете! Вы очень легко одеты, Мария Григорьевна! — проговорил бурильщик, помогая Маше взобраться по скользким мосткам.
Маша подняла раскрасневшееся лицо.
— Спасибо. — Больше она ничего не сказала.
...Домой Маша возвращалась в сумерках. С Волги задувал ветерок. Мелкий, частый дождичек все еще не собирался переставать.
Маша подходила к складам, когда на дороге из Отрадного показался гусеничный трактор, волоча за собой большую колесную повозку.
Эту машину не страшило даже здешнее бездорожье! Тяжело пофыркивая, лязгая стальными гусеницами, трактор подминал под себя хлюпающую грязь и безостановочно двигался вперед.
На повозке стояли, плотно прижавшись друг к другу, девчата. Они горланили какую-то песню.
«Да ведь это же наши все... Тут, кажется, и Каверина, и Валентина, и конторских полно», — прислушиваясь к голосам, подумала Маша.
Она бросилась навстречу трактору, громко крича:
— Девушки! Подождите, и я с вами!
Трактор встал. Маша подбежала к повозке.
— Залезай, Машенька, — толстушка-чертежница протянула Маше руку.
— Мария, а я тебе пальто везу и сапожки, — затараторила Семенова. — Посмотри, как мы оделись... А Колю твоего Катя взяла из яслей. Она нынче дома... Ну, лезь давай, держись за мою руку!
Десяток рук свесился через край борта. И, смеясь и крича, девушки подхватили Машу и втащили ее в повозку.
Трактор снова тронулся.
— Мы, Машенька, на карьер отправляемся. За глиной для буровой Хохлова. Ты, должно быть, устала? — заговорила Каверина, но Маша ее перебила:
— Я тоже с вами!
Семенова набросила на плечи Маше пальто и, прижимаясь к подруге, зашептала ей на ухо:
— А у вас дома радость. Константин Дмитриевич приехал!
— Кто? — испуганно переспросила Маша.
— Говорю тебе — муж Кати! Он, оказывается, ранен был и в госпитале лежал. С ногой у него что-то... А теперь насовсем приехал.
— Да неужели? — все еще не веря своим ушам, сказала Маша. — Вернулся? Что ты говоришь!
XV
Константин приехал к отцу на пост после обеда.
Дмитрий Потапыч невольно залюбовался сыном. Весь этот необычный для Константина наряд — и поношенная гимнастерка, схваченная пропотевшим солдатским ремнем, и брюки с пришитыми на коленях лоскутками для прочности, и тяжелые добротные сапоги — совсем преобразили молодца.
«А косолапым, видно, так уж на век останется, — глядя, как сын загребает правой ногой землю, подумал, вздыхая, Дмитрий Потапыч. — Ну, да ничего. На лодке бакены зажигать-тушить ему от ноги помехи не будет. Только что-то не очень торопится Константин на пост садиться. Который день дома, а сам и словом о том не заикнулся».
Константин подошел к скамеечке и, поздоровавшись с отцом, сел.
— Солнышко-то... спину так и греет! — сказал он и расправил плечи.
Он не спеша достал из кармана шелковый кисет, так же не спеша скрутил цигарку.
— Закуривай, батюшка, махра-то еще фронтовая, — проговорил Константин.
Разглядывая черный кисет с пунцовым цветком мака, старик спросил сына:
— Нагулялся, что ли?
— Нагулялся. Можно и за работу приниматься, — Константин пошевелил негустыми белесыми бровями. — Нынче целый день шатался. И на промысел наведался, и в рабочий поселок... И в Жигулях-то всего-навсего полтора годка не был, а гляди-ка ты — не узнать Яблонового! Как грибы после дождя, растут буровые.
— В контору заглядывал?.. Насчет дома?
— С самим директором разговор имел.
— Ну, и как?
Константин почесал переносицу, помолчал.
— Дотолковались. На днях перетащат мой дом на Постройку. Я уж и местечко себе облюбовал... Скоро там, батюшка, и электричество и к тому же водопровод...
Дмитрий Потапыч выпустил из рук кисет и весь повернулся к сыну:
— На Постройку? Это к чему же?.. Иль ты тоже в нефтяники метишь?
— Похоже на то, батюшка, — натужно выговорил Константин, не глядя на отца. — К мастеру Хохлову в бригаду поступаю. Вместе с Егором.
Несколько минут Дмитрий Потапыч не мог вымолвить и слова. Кисет соскользнул с колен и упал под ноги, и на землю просыпалась крупитчатая душистая махорка. А старик все глядел и глядел прямо перед собой, на стоявший у обрыва голый еще дубок, и деревцо двоилось и троилось у него в глазах.
