Лев Правдин - Бухта Анфиса
— Да. Это ведь ты ее нашел и привел в дом.
— И не вижу причин для страхов. Я только очень жалею, что доставил тебе столько волнений.
— Мои волнения? Если бы только в этом было дело?..
— Поверь мне, я не зря заговорил о характере нашего Артема. Ему нужна такая жена, которая могла бы постоять не только за себя, но и за их общие интересы. С ней он станет сильнее и практичнее, но своими принципами он никогда не поступится. За это можно поручиться. Он добрый и честный мальчик.
— Да. — Она помолчала. — Послушай, а мы не очень перестарались, воспитывая в нем эту доброту? Время сейчас не совсем подходящее для этого.
— Время? Наше время не хуже, чем было прежде. В конце концов доброму человеку легче живется. Так было во все времена. На добрых стоит мир. Доброта, красота и правда, как утверждал Эйнштейн, возрождают не только радость, но и мужество. Нет, за нашего Артема я спокоен, и совесть моя чиста. А твоя и подавно.
— Все равно. Может быть, ты и прав. Но я сказала, что она пугает меня. Она жестокая.
Пружины под ним затрещали, он поднялся и сказал ей, как маленькой, проснувшейся от страшного сновидения:
— Ну что ты, что ты? Это уж ты перехватила. Просто она лишена сентиментальности — современная девушка и очень самостоятельная. Да ты и сама замечала, что Артем тоже бывает грубоватым и даже резким.
— Он мужчина…
Это замечание, такое естественное для нее, которая всегда и во всем была прежде всего женщиной, заставило его нежно улыбнуться и нежно проговорить:
— Милая, не надо ничего бояться. Артем — наш сын, и мы никогда не дадим его в обиду.
— Да, — сказала она. — Иди ко мне.
Они одновременно погасили лампочки у своих кроватей. Положив голову на плечо мужа, она прошептала:
— Ты даже не знаешь, как успокаивает меня твое плечо, такое надежное и всегда мое…
Олег Артемьевич улыбнулся в темноте: он-то знал это.
5А в это время Артем никак не мог уснуть на диване в своей комнате. Поцелуй, неожиданный, но такой томительный и ошеломляющий, долго горел на его губах, как ожог. Потом это прошло, вернее, ушло куда-то глубоко, осталось в памяти и еще где-то. На совести, что ли? Хотя, при чем тут совесть?.. У него было такое чувство, будто он обманул Нонну. И не то что обманул, а позволил ей обмануться. Наверное, она решила, что он любит ее. Он и сам так сначала подумал, но оказалось что-то совсем другое. Любовь — это радость, а он испытывает только угрызения совести. Нет, не современный он человек. Его товарищи еще, кажется, по первому курсу похвалялись своими похождениями, рассказывали, что они там проделывали. Привирали, конечно, больше половины. Не выносил Артем подобных разговоров и презирал болтунов, а заодно и себя за то, что слегка завидовал им.
Сам он только однажды испытал что-то вроде любви и все, что с ней связано. По крайней мере, так ему казалось, и даже теперь, когда он вспоминает свою «Неизвестную» или смотрит на ее портрет, у него сжимается сердце. Она так и осталась неизвестной, хотя он знает, что ее зовут Аллой и что она жена Андрея.
Глупое предположение. У «Неизвестной» не может быть имени, потому что она живет только в мечтах. Но на свадьбу-то он все же не пошел. Испугался. А вдруг он узнает ее — тогда что? Нет уж, лучше жить так, как он жил до этого. И Андрея Фомича с тех пор он тоже не встречал, так что ничто, никакие силы не мешали ему тешиться выдуманной любовью и посвящать ей свои стихи. И эта выдуманная любовь тоже ничуть не мешала ему жить, работать и не помешает даже, если придется полюбить другую, вполне известную девушку. Если придется…
Он встал, зажег лампу на столе и задумался над листом чистой бумаги. Он только посмотрел на иглу дикобраза, не надеясь даже, что в его голове может возникнуть что-нибудь достойное увековечения. Часы в столовой пробили двенадцать. Удары были мягкие, задушевные, домашние, как будто кто-то большой и доброжелательный потрепал его светлые волосы, и это было последнее, что пришло ему в голову. После последнего удара он уснул, положив руки на чистый лист бумаги и голову на руки.
6И Нонна крепко спала в своем старом доме на тихой улице тихого городка. Никакие сомнения, ничего похожего на угрызения совести не беспокоили ее. Все ее поступки были продуманы, четки и направлены к совершенно определенной цели, как и ее любовь к Артему. Она тоже была продумана и направлена к определенной цели.
Она всегда все знала: свой предмет, что от нее хотят и, главное, чего хочет она сама. Этому хотению она подчиняла все остальное. И Артема она полюбила только для себя и только потому, что хотела его любить и хотела, конечно, чтобы и он ее любил. И только ее одну. Ей нравились его глаза, его улыбка и его стеснительность, за которыми угадывались мягкий, уступчивый характер и, кажется, жесткая принципиальность.
Пока что она не вполне была уверена в его чувствах и надеялась только на порядочность, которая не позволит ему так просто уйти от нее. Если, конечно, она не будет дурой и привяжет его к себе, и не только одними поцелуями.
Нет, дурой она не будет. Ей нужен хороший, верный муж, твердый камушек под ногами.
Все было рассчитано и продумано: она станет женой литератора и поэта. А может быть, он, подчиняясь воле отца, пойдет в науку, станет преподавателем, защитит кандидатскую, а там, смотришь, и докторскую. Но, может быть, хватит в семье и одного ученого? Даже еще лучше: неученый муж, и к тому же не очень загруженный работой, всегда будет в зависимости от ученой, очень занятой и много зарабатывающей жены. В общем, пусть все будет так, как хочет его отец. Ему-то перечить она никогда не станет, ведь только от него и зависит ее благополучие и ее карьера. И еще долго будет зависеть. Имя профессора Ширяева нужно поднимать, шлифовать до невиданного блеска, стирать с него пыль и оберегать от плесени до тех пор, пока ее собственное имя не утвердится в ученом мире. А это будет, уж она постарается!
Только не надо торопить события — это она сразу поняла. Не такой человек Артем, чтобы безотчетно кинуться в ее объятья. Да и его родные этого ему не позволят. Придется тянуть канитель, потому что поспешностью можно все испортить. Надо дать им время, не слишком, конечно, много, но достаточно для того, чтобы они поняли, что лучшего им и желать нечего.
Жаль, что нельзя действовать прямо, Артем этого не поймет и, пожалуй, еще испугается. Он должен очень поверить в ее любовь, прежде чем догадается о своей любви, которой, по правде, пока что она не замечала. Чувственность? Ну, к этому он совсем не готов. Как его ошеломил ее первый поцелуй! Неужели он никогда еще не целовался с девчонками? Добродетель, перерастающая в уродство. Ходячий монастырь. Верно, потом выяснилось, что поцелуи были, но они не оставили у него никаких воспоминаний. Дуры же были эти девчонки! Ее-то поцелуи он никогда не позабудет, если даже она ничего и не добьется. Ну уж этого Нонна не допустит! Она никогда не упускала того, что ей еще не надоело и что досталось ценой упорных стараний.
Отца она не успела узнать — ей шел пятый год, когда началась война, и не исполнилось семи, как пришла похоронная. Запомнились ей только материнские рыдания, такие бурные, что все соседи приходили утешать и жалеть ее. Мать вообще была очень откровенна и в горе, и в радости, за что зять — муж ее старшей дочери — часто выговаривал ей:
— Нельзя, мамаша, жить столь откровенно и самоотверженно. Зачем людям играть на наших болячках?
Был он инвалидом, играл на баяне в Доме культуры и считался в семье самым образованным человеком. Может быть, так оно и было на самом деле: второй зять до войны работал трактористом, мать и обе старшухи — санитарками в госпитале. Поэтому он взял себе за правило учить их всех уму-разуму в свободное от работы время. А так как в те годы свободным временем располагали только он сам да его малолетняя свояченица, то он учил ее.
— Поскольку никаких особых талантов за тобой не замечается и богатых родственников нет, то надо самой пробивать карьеру. Отлично учиться и дружить с детьми начальников и ответственных работников.
Болтая ногами, Нонна спрашивала:
— А что это: карьера? Там песок добывают?
— Там все добывают, — солидно отвечал зять. — Карьера — это разумное устройство жизни. И ногами зря не болтай.
Он заплетал ей косы, кормил перед школой и давал мелочь на завтрак. К этому делу он относился добросовестно, как и ко всему, что делал и говорил. Человек он был добрый и тщеславный. Своих детей у него не было. Он следил, чтобы Нонна одевалась лучше всех в школе и чтобы в день рождения учительницы она принесла самый лучший букет. Когда Нонна, нарядная, гордая, шла по улице с букетом, он смотрел ей вслед и моргал белесыми ресницами, разгоняя слезы умиления.
И Нонна тоже любила его и, пока была маленькая, внимательно выслушивала его нравоучения. А когда выросла, то поняла, какой он неумный, хотя и очень добрый человек, но правила жизни, внушенные им, уже стали и ее правилами. Да она и сама убедилась, что только блестящие отметки ставят ее на почетное место в школьном мире. Всегда быть отличницей не только приятно, но и полезно, и при этом учитель должен видеть, как ты потрясена всем, что он говорит, и как тебе это интересно. Вот так и начинается не очень прямой, но зато верный путь к благополучию. Карьера.
