Лев Давыдычев - Трудная любовь
Валентин постучал в дверь с табличкой «Директор».
— Не могу запретить, указаний нет, — объяснил директор, толстяк с добродушным мясистым лицом и вороватыми глазками. — За порядком мы следим, дежурный милиционер имеется, можете проверить. Вообще, должен поставить вас в известность, что шахтерам нельзя не пить. Так называемая рудничная пыль оседает на легких, и необходимо выпить, иначе перебои в сердечной деятельности, отсутствие аппетита, упадок сил.
— А водка что, из горла в легкие идет, смывает рудничную пыль? — спросил Валентин. — А вы хоть раз в шахту спускались?
— Дважды, — с гордостью ответил директор. — Из любопытства. Прикажете накрыть вам стол? У нас есть специальная комната для… — он широко улыбнулся, — есть комната для инженерно-технического состава и… еще одна комната. Отдельный вход. Гости всегда бывают довольны.
— А шахтеры?
— Что вы?! — директор в сердцах махнул рукой. — Среди них нету ни одного культурного человека. Я вам скажу: у меня есть скатерти, но разве их можно постелить? Запакостят. Им только водку подавай, им больше ничего не надо. Пьяницы.
— Проведите меня на кухню.
Отсюда Валентин ушел часа через два, исписав полблокнота. Обедал он в другой столовой, на краю поселка. На обратной дороге зашел в молодежное общежитие.
Это было одно из тех общежитий, куда не заглядывает начальство, о которых не знают многочисленные комиссии и представители. Здесь никто не бывает.
На кухне возле плиты толпилось человек десять. Половина из них стояли с кастрюлями и чайниками в руках, чтобы не прозевать, когда освободится место. Тут же играли в «пятнашки» дети.
— Это семейное общежитие? — спросил Валентин.
— Всякое, — ответили ему, — для всех, кому не повезло.
Действительно, в иных комнатах вместе жили одиночки и семейные. Воспитатель на воскресенье уехал в деревню к теще. Газет не выписывают. В красном уголке живут две семьи.
До вечера выслушивал Валентин разные горькие истории людей, попавших в общежитие, за которым никто не смотрит.
Потом он отправился в клуб. Самым шумным местом здесь был буфет. Отсюда изрядно выпившие парни шли в кино или на танцы.
Материала было собрано не на одну статью, но точных выводов Валентин не делал.
Утром Синегов встретил его недружелюбно:
— Замучаете вы меня. Все еще не разобрались? — спросил он. — Недоверчивый вы.
— Доверчивые часто ошибаются.
— А что тут ошибаться? Дело ясное.
— Я вчера был в шестом общежитии… — начал рассказывать Валентин, но Синегов перебил:
— Эх, сгорело бы оно, что ли! Пятно! Позор!
— Неужели ничего нельзя сделать?
— Ребенок вы! — бросил Синегов. — Вот вы часто нас, комсомольских работников, ругаете. В газетах. Правильно. А ведь, если разобраться, то в половине своих грехов мы не виноваты. Вот это общежитие к примеру. У нас ведь прав никаких нет. С нас только спрашивают. А чего мы можем сделать? Ничего. Сто раз жаловались, тыщу бумаг написали, а толку?.. Через пять лет, говорят, общежитие новое строить начнут.
Синегов был взволнован, видимо, общежитие испортило ему немало крови.
— Я из-за этого стола встать не могу! — вдруг крикнул он. — В горком сегодня сводку о кроссе надо представить, в обком справку о рационализаторах. На носу смотр художественной самодеятельности, с физкультурой у нас плохо, надо актив проводить. В горком партии сводку требуют о помощи селу. А у меня две руки! Вот! Больше нет!
Синегов сбросил со стола на диван подшивки газет, передвинул телефон и немного успокоился.
— А тут еще Кошелев. И ему подобные. Понастроили пивных на каждом шагу…
— Я согласен с вами. Но мне важен не сам факт, важно не просто наказать Кошелева. Нашей газете необходимо знать, почему передовой шахтер превратился в пьяницу.
— Не умеет себя держать, вот и потянуло к стоечке. Его все продавцы знают, даже в долг дают, можете проверить. Его и девушка бросила. Стыдно стало за такого кавалера. И чего вы копаетесь?
Надо было разыскать эту самую девушку — Марусю Егорову, которая считалась невестой Василия и уехала от него на другую шахту.
Валентин сел на попутную машину. Шофер оказался разговорчивым и всю дорогу рассказывал о Кошелеве, которого хорошо знал. Он уверял, что Вася — парень ничего, только зря его передовиком сделали.
— Как это сделали?
— А вот так. Должен на каждой шахте передовик быть? — иронически спросил шофер. — Должен. А если нет? Берут более или менее подходящего, создают условия, и он всех обгоняет. Тут тебе и слава, тут тебе и почет. А чего в нем передового? А сорвался парень — заели. У нашего Синегова две заботы: взносы собирать да накачки давать. Чуть оплошаешь, до того навоспитывает, что волком взвоешь.
Марусю Валентин разыскал лишь к вечеру. В комнате общежития, где все было отутюжено, отглажено, вымыто, где на стенах висели портреты кумиров девичьих сердец — Кадочников, Лемешев, Бернес — и коврики с полнотелыми русалками, царила суматоха. Кто-то вслух зубрил алгебру, кто-то заводил патефон, кто-то на кого-то кричал, а громче всех издавал звуки репродуктор.
В коридор вышла высокая, статная девушка, розовощекая, с черными косами до пояса. Про таких говорят: кровь с молоком, красоты нет, а залюбуешься.
— Сплетни, — равнодушно ответила она, играя косой. — Не из-за него я уехала. Была нужда. Ой за мной и не ухаживал. Мало ли что болтают. Языки-то ведь не привяжешь.
Ее равнодушие показалось Валентину напускным.
— А почему он пить стал? — спросил Валентин строго.
— У него спросите, — Маруся перекинула косу через плечо, взяла другую. — Я тут ни при чем.
— Я не верю, — Валентин улыбнулся, догадавшись, что Маруся боится его. — Вы знаете, зачем я с вами разговариваю?
— Чтоб потом описать все, — дрожащим голосом проговорила Маруся. — А что про меня писать, если я непричастная.
Из комнаты в коридор выглядывали любопытные девичьи физиономии, раздавалось хихиканье. Маруся еще больше смутилась и пробормотала:
— Синегов велел воздействовать на него. Смешно.
— Вот что, — остановил ее Валентин, — даю вам честное слово, что о вас я писать не буду.
— А об нем?
Валентин замялся.
— Не надо, — умоляюще протянула Маруся. — Он напуганный. Синегов ему говорил, что в газете статью большую напечатают. Вася снова и начал.
— Значит, он бросал пить?
— Сколь раз!.. Жизнь у него неудачная.
— А вы с ним почему поссорились?
— Мы не ссорились, — возмущенно поправила Маруся. — Тут… Неловко говорить, но полюбил он меня, не знаю, за что. А я к нему равнодушная. Ну, не виноватая я, если… А все на меня напустились: воздействуй да воздействуй, Я и попробовала… Он и выгнал меня. «И ты туда же», — сказал. Я здесь нормировщицей устроилась. А дураки сплетню пустили, будто я Васи застыдилась.
— Словом, в трудную минуту вы его и бросили?
— Получилось так.
— Когда с ним увидитесь?
— Не знаю… Выгонит он меня…
— Не выгонит. Привет ему передать?
Обратно Валентин шел пешком. Факты накапливались, думал он, а ответа по-прежнему не было. У него была надежда, что в воскресный вечер он застанет Василия трезвым, но это была робкая надежда. Он постучал в дверь тихо.
Василий сидел без огня и как будто даже обрадовался приходу Валентина; зажег свет, включил плитку.
— Тебе привет от Маруси, — словно между прочим сказал Валентин, — ждет, когда ты ее навестишь.
— Чего? — оторопело спросил Василий, и лицо его неожиданно стало ласковым. — От Маруси? Да ну?
— Ставь чайник. Хорошая девушка, умная, сразу все поняла, не то что ты.
— Сравнили! Маруся, она, конечно, не я… Ругала меня?
— Хвалила…
Теперь Валентину оставалось только ждать. Он наблюдал, как Василий накрывает на стол, и не выдержал:
— Разве так чай заваривают?.. Хлеб надо тоньше резать. Сыру много не режь — не съедим, засохнет. Надо тебе шкафчик какой-нибудь смастерить для продуктов.
Хозяин беспрекословно подчинялся гостю. Валентин снял пиджак и стал пить чай стакан за стаканом. Василий заговорил сам:
— Я вот сидел и ждал, когда ты спросишь: а что же ты, Вася, в воскресенье и трезвый? Недавно в магазин ходил, так каждый встречный и поперечный спрашивал… Я почему пью? Да делать мне нечего, все мои дружки пьют. Все пьют, всем делать нечего… Передовиком я одно время был. Смешно. В газете меня описали, с портретом. Грамоты дали. На собраниях вызывали и везде говорили, что я, мол, передовик. А какой я передовик? И никто не посмотрел, как у меня внутри, на что я годен. Сейчас, говорят, пьяницей стал, и опять никто в душу не заглянет. Наплевать, мол. Надо было — передовика из меня сделали, пьяница получился — заклевали… Очень мне хочется человеком стать, а не получается… Уму-разуму никто не учит. А все эти выговоры — есть они, нет их — ерунда. И не во мне дело. Не я один пью.
