Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести
Позже я узнала, что хозяин жил бобылем, в дом к нему никто не заходил. Видно, соседи недолюбливали его.
Щелкнул замок. Мы остались одни в доме, я и собака. Прошло с полчаса, а я все не решалась вылезти из конуры, хотя мне страшно хотелось пить.
Подождав еще какое-то время, я все-таки вылезла, прошлась по сеням.
В углу стояла кадка с водой: я долго пила и все никак не могла напиться. В сумке, в которой я носила рацию и питание к ней, было яблоко.
Я съела его, предложила кусочек моему другу. Он понюхал, отвернулся и принялся за еду. Плошка была большая: видно, хозяин, уходя в поле, оставлял собаке на весь день что-то вроде супа с большим куском мяса и вареными картофелинами.
Я думала, что при таком росте пес очень много ест. Только потом я узнала, что собаки некоторых пород чем больше ростом, тем меньше едят. Во всяком случае, Дружок — я так назвала пса — не выхлебал и трети того, что было в плошке. Облизнувшись, он вернулся в конуру и заснул.
А я принялась обследовать место моего невольного заточения. Двери в жилую половину, в хлев и на улицу были заперты. На чердак без лестницы я забраться не могла. Даже махонькой дыры в стенах сеней не обнаружила, хотя перебрала все доски. Никаких инструментов, чтобы взломать замок, или гвоздя, чтобы открыть его, я не нашла.
Что мне оставалось делать? Залезла в конуру, подгребла под себя немного сена, под голову положила сумку со своим «Северном» (так назывался тип радиостанции, на которой я работала) и крепко заснула.
Разбудил меня голод. Ведь на рассвете яблоком я только заморила червячка.
Плошка стояла недалеко от конуры, запах мяса щекотал мое обоняние. Но я не знала, как Дружок отнесется к моему желанию разделить с ним еду.
Вылезая из конуры, я нарочно легонько толкнула пса. Он проснулся, взглянул на меня добрыми-добрыми глазами, словно бы спрашивая, зачем я его разбудила. Тогда я вылезла из конуры, нагнулась над плошкой и, зорко поглядывая на Дружка, выловила кусок мяса.
Вот верьте, не верьте, но мне почудилось, что пес усмехнулся. Ничем не выказав своего неодобрения, он поворочался, свернулся клубком и снова заснул.
Я поела мяса и картошки, запила «обед» прохладной, очень вкусной водой, вернулась в конуру, обняла Дружка, быстро согрелась и тоже уснула.
Хозяин вернулся поздно вечером. Я услышала, как щелкнул замок входной двери, вскочила и больно ударилась о потолок конуры головой: мне снилось, что сплю дома, и вот входит мама и зовет меня завтракать.
— Слушай! — сказал хозяин. — Я ничего плохого тебе не сделаю.
— Попробуй, попробуй только!
— Вылезай. Жрать небось хочешь?
— Твоя собака, хотя она и животное, оказалась человеком, добрым человеком и дала мне поесть из своей плошки. А ты скотина! Да нет, любая скотина лучше тебя! Убирайся!
— Ну и подыхай с голоду.
— Не подохну. Собаку ты должен кормить, иначе останешься без сторожа. А раз будет еда у нее, будет и у меня.
— Ишь ты! — пробурчал хозяин.
— Вот тебе и «ишь ты»! И заруби себе на носу: сплю я очень чутко, и, если ты попробуешь подойти ко мне ночью, я брошу гранату. Ей-богу, брошу! Сама погибну, но и ты погибнешь, подлец. Жалко только собаку. Вот погляди, я не вру. — И вытянула из конуры руку с «лимонкой».
— Может, она фальшивая, — проворчал хозяин.
— Подойди, узнаешь.
Хозяин не подошел.
Я сказала:
— Выпусти меня. Даю слово, ничего не скажу хлопцам, которые привели меня к тебе, не зная, что ты такая мразь.
— Это еще неизвестно, вернутся ли они. Дело их смертное. — Он рассмеялся.
А меня пробила дрожь. Ведь могло статься и так.
— Не век тебе прятаться в конуре. Ну ладно, я не спешу. А моей ты будешь, девчонка. Или выдам тебя швабам.
— Это будет стоить жизни тебе и им.
— Посмотрим.
Два дня хозяин не делал никаких попыток вытащить меня из конуры. Уходил он в поле на рассвете, возвращался к ночи. Однако на другой день после нашего разговора он не оставил собаке еду. Целый день мы маялись от голода. Хорошо, что еще была вода. Я пила сама, много пила собака. На третий день хозяин, видно, поняв, что собака отощает и сторож из нее будет никудышный, снова поставил плошку с едой.
Пытался заговорить со мной и в последующие дни. Я показывала ему «лимонку».
Он уходил, страшно ругаясь.
А я крепче привязывалась к Дружку. Он любил, когда я чесала его за ушами или просто гладила. Умильно смотрел на меня, урчал и вилял хвостом из стороны в сторону. А я вспоминала свое детство, как решила пойти на фронт, о маме, братьях и сестре, о моих товарищах в разведывательной школе. И пела. Я слышала, будто собаки не очень любят человеческое пение: начинают скулить и подвывать.
Дружок тихо посапывал, когда я тихонько напевала ему на ухо одну песню за другой, расчесывала свалявшуюся шерсть.
Думаю, ни один человек не ухаживал так за своей любимой собакой, как я за Дружком.
На пятый день хозяин опять заговорил со мной. Он уже не нахальничал, просил меня выйти за него замуж, обещал горы золотые.
А я в ответ твердила одно:
— Пошел вон!
Оставаясь одна, я целый день бегала по сеням, делала гимнастику, играла с Дружком. Спущу его с цепи, и мы бегаем друг за другом. Он обожал наши игры. А то опрокинется на спину — чеши, мол, мое брюхо. Играя, он заливался звонким лаем…
И все-таки мне удалось бежать: я нашла гвоздь, открыла замок. Прощаясь с псом, я исцеловала его морду. И плакала всю дорогу к Игнацу, вспоминая Дружка, — взять его с собой я не могла. Должно быть, он тосковал обо мне, как и я о нем.
Когда я пришла к Игнацу в Чулово, там уже были мои хлопцы. Они только что вернулись, выполнив задание, и собирались идти за мной.
Их расспросам не было конца. Они хотели расправиться с хозяином, из-за которого мне пришлось несколько дней жить в собачьей конуре, но я запретила им поднимать шум вокруг этого дела.
Были недобрые встречи и с другими людьми.
Например, крестьянин-подпольщик Упартый (он умер после войны) очень боялся за свою жизнь и как-то сказал мне с недовольной миной:
— Вот ты пришла, и у меня не стало ни сна, ни покоя.
Надо сказать, что крестьяне не слишком жаловали Упартого, вероятно за трусость.
Позже я узнала, что Упартый советовал моим друзьям убрать меня, то есть убить. Однако преданные своему делу патриоты не дали меня в обиду: они любили в моем лице человека из Советов, представителя великого народа и Красной Армии, воевавшей и за свободу Польши.
Общаясь с людьми, я нередко выступала в роли пропагандиста и агитатора, советовала крестьянам, как устроить побег военнопленных из лагерей или из немецких хозяйственных рот.
В лощине или в глухом лесу собирались, бывало, пятнадцать — двадцать человек и внимательно слушали мои рассказы о Советской стране. Вокруг сидели пожилые и молодые, женщины, подростки, давшие клятву никому не говорить о сходках.
Это была, пожалуй, самая опасная работа, но я не могла отказывать друзьям-полякам. Я как бы платила этим за их ласку, самопожертвование, за их доброту ко мне, за готовность в любой час оказать помощь.
Зная, как мне тяжело прятаться и скрываться, Метек предложил мне выйти за него замуж и обвенчаться в костеле. Мотивировал он это тем, что я могла бы жить в его семье, с его шестью сестрами, ни от кого не прячась.
— Ну, а если захочешь, — говорил мне Метек, — можешь жить со мной по-настоящему.
Возможно, я бы решилась пойти на это предложение. Метек нравился мне, но события, о которых я расскажу немного позже, навсегда разлучили нас.
…Как-то Метек сказал мне, что в селе Санка Кшишавецкого воеводства живет молодой помещик Скомский, владелец лесных и земельных угодий. Он очень хочет учиться в Краковском университете, мечтает стать адвокатом, а пока что служит чиновником в краковской адвокатуре. Я подумала: туда приходят разные люди, ведут разговоры обо всем, что тогда происходило в Польше, на фронтах и так далее. Это может дать мне много интересных фактов и сведений.
— А нельзя ли сделать Скомского моим помощником? — сказала я Метеку.
— Может, и удастся. Скомский ненавидит немцев. Не только потому, что они не пускают поляков в университет. Он патриот, как и мы.
— Во-первых, это надо проверить. Во-вторых, через кого мне связаться с ним?
— У Скомского работает батраком Капуста. Это наш парень, подпольщик. Он поговорит со Скомским.
— Ну да, будет слушать помещик батрака!
— Скомский, не в пример другим помещикам, хорошо относится к людям, работающим у него.
Прошло несколько дней. Франек сказал мне, что Скомский готов встретиться со мной и назначил место встречи в лесу.
— На всякий случай, — добавил Франек, — я и Капуста будем поблизости.
В назначенный день и час я отправилась в лес.
И вот появился высокий молодой человек с серыми открытыми глазами. Я вначале долго смотрела на него из-за кустов. Затем вышла и встала на пенек. Это мне было нужно для того, чтобы при разговоре смотреть собеседнику в глаза.
