Николай Дементьев - 3амужество Татьяны Беловой
— Ну, разомнем косточки! — И начинает делать зарядку.
Я тоже поднимаюсь, натягиваю халат, иду в кухню. Софья Сергеевна, чуточку постаревшая, но такая же быстрая и живая, уже возится у плитки, приветливо говорит мне:
— Доброе утро, Танечка!
— Доброе утро, Софья Сергеевна.
И я начинаю помогать ей. Не то чтобы я не могла или не хотела сделать завтрак сама, но пусть уж Софья Сергеевна хоть в этом сохраняет прежнее свое главенство. А так как мне валяться в постели, ничего не делать как-то нехорошо, я и помогаю ей.
Проходит в трусах и с полотенцем на плече в ванную Анатолий, так же бодро говорит матери:
— Доброе утро, мама!
— Доброе утро, Толечка!
Из ванной начинает доноситься мерный, густой шум открытого душа.
После Анатолия появляется Кузьма Михайлович в пижаме, здоровается с нами, обязательно шутит. Иногда у него получается даже искренне. С ним мне, во всяком случае, легче всего.
Затем завтракаем, сидя вчетвером за аккуратно накрытым столом. Обязательно разговариваем, часто интересно и умно. И я уже не слежу, в какой руке держу нож или вилку, — привыкла. К концу завтрака общий разговор уже прост и весел. Кузьма Михайлович начинает беззлобно подтрунивать над тем, как я воспитываю сына. Софья Сергеевна принимается очень серьезно обсуждать меню предстоящего обеда. Анатолий спрашивает, куда бы нам лучше пойти с ним сегодня вечером, напоминает, чтобы я не забыла сходить к портнихе. После целует меня в прихожей, а я заботливо поправляю его шарф, и они с Кузьмой Михайловичем уходят на работу.
Софья Сергеевна торопится на кухню мыть посуду, а я иду к кроватке Олешки. Он спит, раскинувшись и раскрывшись, родной, розовый и самый-самый близкий! Я целую его, он таращит глазенки и медленно просыпается, с радостью обхватывает меня за шею. Я вытаскиваю его из кроватки и веду мыться. Я чувствую в своей руке его маленькую, доверчивую ручку, и мне уже почти совсем легко и радостно.
Потом я кормлю Олешку, мы сидим с ним вдвоем за большим столом, он лопочет что-то свое, детское, я отвечаю ему, и оба мы счастливы. Меня он любит больше всех, я сама знаю, что балую его, Локотовым это не нравится, но они пока не вмешиваются. Все мы четверо отлично понимаем, почему это происходит, почему я настояла, чтобы сына назвали Олегом. И когда он смеется, я, глядя на его милую, только что умытую рожицу, стараюсь отгадать, будут ли, когда он вырастет, появляться у него на щеках эти противные, кроличьи желваки, как у Анатолия.
Потом мы одеваемся и идем с ним гулять. Оба мы одеты как на картинке, оба здоровые, краснощекие, красивые: на нас поминутно оглядываются, и мне это немножко лестно.
Софья Сергеевна за это время успела сходить на рынок и по магазинам, приготовить Олешке обед. Мы с ним возвращаемся домой, я кормлю его, укладываю спать. После этого мы с Софьей Сергеевной перехватываем, что нибудь «вкусненькое»: я стала гурманом. И я помогаю ей готовить обед для взрослых или отправляюсь по магазинам, к портнихе.
После возвращения мужчин с работы у нас, по священному распорядку, начинается обед. Олешка сидит рядом со мной за столом, выспавшийся и свеженький. Мы снова все разговариваем, опять интересно, даже весело, и после спокойно проведенного, как на курорте, дня у меня уже нет и тени утренней отчужденности. Анатолий тоже чувствует это, мы оба ласковы, даже нежны друг с другом, полны единой любви к сыну, старшие Локотовы с удовольствием и облегчением поглядывают на нас.
Вечерами мужчины работают, и тогда я читаю или вместе с Олешкой и Софьей Сергеевной смотрю телевизор. Или мы с Анатолием идем в театр, в гости. Оба очень хорошо одетые, подтянутые, и на нас тоже многие обращают внимание.
Вечером я укладываю Олешку спать и рассказываю ему сказки, сидя на его низеньком стульчике около кроватки. И мне снова так хорошо, как бывает только с ним наедине.
Потом все вчетвером пьем вечерний чай; в столовой — уютный, мягкий свет лампы, тепло, тишина и покой. Неправдоподобный, оглушающий до звона в ушах.
В нашей с Анатолием комнате я поспешно раскрываю постель на тахте, быстро раздеваюсь, ложусь и отворачиваюсь лицом к стене, чувствуя, как на затылке и спине подбирается, холодеет кожа…
Когда в то утро, после праздника, мы с Анатолием вышли к завтраку из его комнаты, говорить, собственно, уже было нечего, и старшие Локотовы со свойственным им тактом сделали вид, что ни о чем не догадываются, ничем не намекнули на случившееся. Но я-то, надеясь, что, может, и впрямь ничего еще не произошло, со страхом и болью ждала встречи с Олегом отчаянно ругала себя. И все-таки где-то в глубине сознания мелькала мысль, что благополучие достигнуто, покой обретен. Как-никак я ведь именно к нему и стремилась с таким упорством. Но если бы Олег тогда позвал меня, — стыдно говорить, но в какие-то мгновения мне казалось, что это еще возможно, — ушла бы снова к нему.
День проработала молча, в чертежке со мной почти не разговаривали, смотрели как на чужую: все уже, видимо, знали, чем кончился для меня праздник у Анатолия.
После работы вышла на улицу и стала, как обычно, ждать Олега. С таким нетерпением и потерянностью, что совсем забыла про Анатолия, даже удивилась, когда они появились вместе. Я сразу же поняла, что Анатолий все рассказал Олегу. Как заведенная, подошла я к Олегу, протянула руку, но он сморщился, как от сильной боли, коротко сказал:
— Все, Танька-Встанька! Все, поняла? — Секунду еще смотрел мне в глаза, резко повернулся, быстро побежал и прыгнул в проходивший мимо трамвай.
Мое увольнение из КБ Анатолий устроил без меня: я только подписала заявление.
В первые месяцы мне нестерпимо хотелось видеть Олега, я думала о нем днем и ночью. Однажды тайком пошла к КБ, следила из-за угла за выходившими. Все прошли, а Олега не было. Я ждала долго, закоченела на морозе. А когда вернулась домой, Анатолий внимательно посмотрел на меня и сказал, что Алексеев уехал в командировку.
Шло время. Я прочно вошла в эту колею: магазины, портниха, покупка мебели — Локотовы решили заново обставить комнату Анатолия, — развлечения по вечерам — после защиты диссертации Анатолий занят меньше.
Вот так я и живу: у меня есть все и в то же время нет ничего! Когда-то, давным-давно, Олег и Вагин в Комарове разговаривали о чудаках. Тогда я толком не поняла их. А теперь вижу, что и сама отношусь к той, третьей категории чудаков, которые хотели бы и с донкихотами быть, и кашу пожирнее есть…
После того как Олег сказал мне: «Все!» — и в последний раз назвал Танькой-Встанькой, я не видела его больше двух лет, пока не народился Олешка и я стала гулять с ним. Шла как-то по улице и вдруг на другой ее стороне увидела Олега с Женей. Они шли под руку и смеялись. И Олег был все такой же красивый, а Женя — очень счастливая, за версту было видно. И несколько дней после этого я ходила подавленная, плакала без видимой причины и придиралась к Анатолию, а он терпел, конечно. А сейчас у нас с Анатолием еще хуже. И я и он окончательно поняли, что я не люблю его и даже никогда не привыкну. Оба нервничаем, злимся, часто без всякой причины: меня раздражает всякая мелочь в Анатолии. Как он завязывает галстук, ест, улыбается. Анатолий сдержаннее меня, воспитаннее, а я часто срываюсь и тогда кричу на него, плачу, у нас происходят стыдные скандалы. Я бы ушла от Локотовых. Но куда?
Олег защитил диссертацию. Они с Ксенией Захаровной уже получили квартиру. А еще через год Олег и Женя поженились, Анатолий был у них на свадьбе, а я не пошла. Теперь они живут втроем с Ксенией Захаровной и, по рассказам Анатолия, совершенно счастливы. Я могла бы не поверить Анатолию, если бы не знала Женю, а так, должно быть, им хорошо вместе: ведь у них так много общего, да Женю и трудно не полюбить, она такой хороший человек. И Олегу с ней лучше, чем со мной, хотя то, что было между нами, он тоже никогда не сможет забыть. А я-то уж наверняка не полюблю никого другого…
Год назад умер Снигирев, Олег теперь начальник научно-исследовательского сектора, у него почти готова докторская диссертация, так что Снигирев не ошибся. И роли поменялись: теперь уже Анатолий под началом у Олега, Вот как все получилось… И Олег еще, может, вообще академиком будет: Кузьма Михайлович как-то проговорился. Но дело-то вовсе не в этом, хотя и тут я, выходит, ошиблась. Уже сейчас Олег — автор новой теории сыпучих тел, и Анатолий в своих расчетах пользуется его формулами. Какую жизнь, какую по-настоящему интересную, полную, яркую жизнь я потеряла!..
И вот теперь ищу и ищу выход…
Уйти к родителям? Но там стало совсем невыносимо. Анатолий пришелся ко двору. Он сделал все, чтобы укрепить убеждение моих родителей в правильности их жизни. Я боюсь возить туда Олешку. И родители не позволят мне порвать с Анатолием, да и он не оставит нас с Олешкой у них в покое.
И не только в жизни Олега, самого дорогого для меня человека, с тех пор произошли большие изменения. Туликов окончил институт, теперь он старший научный сотрудник, готовит диссертацию, а врачи наконец разрешили Любе иметь ребенка, и у них с Борисом очаровательная девочка с таким же нежным лицом, как у них, и лучистыми Любиными глазами. А Яков Борисыч сейчас секретарь райкома партии. Павел работает начальником цеха вместо отца, который ушел на пенсию. Лидия Николаевна — заведующая нашей чертежной, они с Кларой на свои две комнаты выменяли двухкомнатную квартиру, и Лидия Николаевна ставит на ноги Клариного Вовку. Даже Колик Выгодский стал человеком: вернулся из армии, работает в нашем КБ на должности инженера и учится в вечернем институте, как когда-то Туликов. Но самое непостижимое для меня: Николай Ильич по-прежнему работает в цехе! Вот уж, действительно, ничто человека не берет, нет ему износа! И с того вечера — это Анатолий рассказывал — Николай Ильич так ни разу и не был у Игната Николаевича, так и не простил ему!..
