Лидия Вакуловская - 200 километров до суда... Четыре повести
На ночь девчонки опустили все шпингалеты на окнах, завесили окна простынями, закрыли на оба крючка входные двери, подперли их ломом, забаррикадировали столом и табуретками и, приняв такие меры предосторожности, улеглись спать, решив с утра отправиться в милицию и поговорить с самим начальником.
Но встреча с начальником не состоялась.
Утром, еще затемно, пришел прораб Свиридов и заявил, что бригаде пора приступать к работе. В его сопровождении девчонки отправились сперва в столовку, потом — на объект. Он выдал им под расписку негнущиеся брезентовые комбинезоны, такие же рукавицы, яловые сапоги и телогрейки и объяснил, чем надлежит заняться: очистить от мусора, то есть от кирпичного боя, ненужной арматуры, осколков стекла и прочего хлама весь строящийся Дом культуры и подготовить помещение к внутренней отделке.
— Работа, неквалифицированная, но необходимая, — сказал членам новосозданной бригады прораб Свиридов. — Когда начнем штукатурку, поставлю бригадиром штукатура. Месяца через три получите разряды. Разряд, естественно, поднимет заработок. А пока выбирайте себе бригадира сами.
Девчонки все разом повернулись к Вале и выбрали ее. Валя отнекиваться не стала, а кивнула и сказала:
— Я согласна. Только, девочки, уговор: чтоб все меня слушались.
За три дня адской работы бригада подготовила к отделке лишь верхний этаж. Сгибаясь в три погибели и еле волоча ноги, растертые непривычной обувью, двадцать девчонок таскали вниз по лестницам стальные балки, ржавые батареи, всякие трубы и прочий тяжелющий, но уже ненужный стройматериал.
Прораб Свиридов ходил мрачнее тучи и бурчал, что с такими темпами далеко не уедешь и что он наперед знал, что так оно все и будет.
А еще через три дня корабль «Онега» покинул поселок.
Он покинул его поздней ночью, послав предварительно в черное, обложенное тучами небо три веселых прощальных гудка. Уморенные за день девчонки спали мертвым сном, подсунув под щеки и разбросав в стороны исцарапанные, сбитые до крови руки, и не слышали корабельного прощания.
А когда подхватились по будильнику на работу, обнаружили, что комната, где жили харьковчанки Зина, Соня, Алла и Наташа, пуста. Ни девчонок, ни вещей. Только аккуратно застеленные казенными одеялами кровати, да казенные полотенца на спинках кроватей, да длинная записка на тумбочке — только это и осталось от них.
В гробовой тишине Валя прочитала вслух записку:
— «Девочки, милые, простите нас и не судите строго. Но мы не могли здесь оставаться, потому что здесь неинтересно. Мы решили уехать, как хотели, на большую стройку, и один человек с корабля провезет нас назад без билетов. Так что мы уезжаем «зайцами». Извините, что все это мы скрывали от вас, не мы боялись, что если раскроется, то у нас все сорвется.
Девочки, милые, когда мы устроимся, напишем вам, и вы тоже приезжайте. Когда начнем работать, вернем подъемные. Вы так и передайте секретарю райкома Полунину, пусть он об этом не волнуется. До свидания, девочки.
Крепко вас целуем и желаем успехов. Зина, Соня, Алла, Наташа. Когда вы прочтете нашу записку, мы уже будем в Тихом океане и, наверное, будем смотреть на волны».
— Это предательство, — сказала Валя, кончив читать. Щеки ее горели румянцем, и она была очень взволнованна. — Им не интересно, а нам, выходит, интересно. Самое настоящее предательство!
— А я их не осуждаю, — не согласилась Катя. — Я им завидую. Мы все хотели уехать, и ты тоже.
— Но я хотела честно, а они тайно убежали, — с возмущением ответила Валя.
Страшненькая Шура Минаева вдруг ойкнула и всплеснула руками:
— Девочки, я теперь все знаю: Носова тоже с ними убежала, никуда она не пропала!
— Откуда ты знаешь? — не поверила Катя.
— Я догадываюсь, — быстро заговорила Шура. — Сами подумайте: куда она могла деться? Она раньше их договорилась на пароходе и там ожидала отправку. Она специально и на танцы не пошла.
— А вещи, зачем же она вещи оставила? — возразила Катя. — Кому-кому, а мне бы Нюша сказала.
— Да какие у нее вещи? — доказывала Шура. — Мыльница и зубная щетка. Она нарочно рюкзак не брала, иначе бы мы догадались, что сама ушла. А тебе говорить — какой смысл? Может, ее одну брали.
— Вообще, это похоже на правду, — подумав, рассудила Валя.
— Конечно, правда! — горячилась Шура, гордясь тем, что первой раскрыла Нюшину тайну и глубоко веря в то, что она ее раскрыла. — А мы всяких бандитов выдумали, с ребятами из-за этого поссорились, всю милицию на ноги подняли! Понимаете, что мы наделали?
Поговорив еще немного о беглянках, девчонки окончательно утвердились в мысли, что ничего страшного с Нюшей не случилось, а просто она тайно убежала от них. Они решили сходить в милицию и все рассказать молоденькому следователю. Пусть он не тратит времени, занимаясь поисками Нюши.
— И с ребятами надо помириться! — горячо призывала Шура Минаева, у которой из головы не выходил Алик Левша.
Однако на сей раз девчонки не поддержали Шуру, сочтя, что мириться первыми им не к лицу, так как парни подумают, что они вешаются им на шею. И вообще, получится, что они перед ними унижаются.
— Нет, первыми мы мириться не будем, а в милицию сходим, — подвела итог всем разговорам Валя.
На том они и порешили. И отправились в милицию сказать, что Нюша уплыла на «Онеге».
Часть вторая
1
В октябре в Каменном Сердце во всю ивановскую растрещались морозы. Денно и нощно валил без передыха снег. Улицы превратились в высокие снежные окопы, узкие окопы подступали к дверям каждого дома.
На райцентр надвинулась полярная ночь: светать начинало в одиннадцать утра, а к двум дня опять наплывала темень. С утра до ночи в окнах горел свет, а фонари на улицах не гасли сутками. И сутками из домов, где не было водяного отопления, вытягивались высокие серые столбы дыма. Дым не таял на морозе, не шевелился, и серые столбы казались намертво припаянными к трубам.
Дела на строительстве Дома культуры шли хуже некуда. Все трещало, отваливалось, кололось и лопалось. В зале, возле сцены, треснула стена. Змеевидную щель от пола до потолка затрамбовали кирпичом, залили цементом. Треснула и обвалилась одна из четырех могучих колонн, украшавших фасад — колонну временно заменили железной балкой. Гипсовая лепка срывалась с потолков и стен и разлеталась вдребезги на заляпанном паркете. Штукатурка не просыхала, а примерзала к стенам и время от времени отваливалась пластами.
Словом, с внутренней отделкой был полный непорядок. Не проходило и часа, чтобы где-то что-то не падало, не билось, не трещало. Рабочие грустно подшучивали, что к лету, когда спадут морозы, Дом культуры рухнет полностью и целиком.
Прораб Свиридов ходил злой, как тигр, составлял бесконечные акты боя и безжалостно пинал валенками все, что попадало под ноги, — лепной бордюр, порожнее ведро, так ведро, ящик с цветным стеклом, так ящик.
Отделку вели три бригады, и в обиходе их называли «мужская», «женская» и «девчачья». Штукатуры и маляры первых двух бригад имели высокие разряды и считались «опытными», о девчачьей бригаде говорили — «никакая».
Кузьмич, пожилой дядечка из «опытных», прикомандированный на несколько дней к девчонкам, показал, как готовить раствор и орудовать мастерком. Премудрости в том особой не было, нужна была лишь сноровка. Расторопнее всех оказалась Шура Минаева. За неделю она выучилась так ловко затирать раствор, будто занималась этим с рождения. Кузьмич чрезмерно расхваливал Шуру, которая от его хвальбы горела маковым цветом, и очень положительно отзывался решительно о всех девчонках. Потому положительно, что не терпелось ему поскорей вернуться в свою бригаду — «девчачья» едва вырабатывала полнормы, и в результате почетного учительствования Кузьмич крепко терял в заработке.
Ровно за десять дней Кузьмич закончил обучение, и бригада Вали Бессоновой заработала самостоятельно. Правда, отделку зала и фойе Свиридов девчонкам не доверил, а доверил штукатурить туалеты, курилки, закоулки под лестницами и подсобные комнаты за сценой. На такой пересеченной площади с углами и заворотами не разгонишься и выработки не дашь. Посему заработки у девчонок были плохи, а внимания к ним от Свиридова — никакого.
Но, возможно, так бы и работала новоявленная бригада на Доме культуры до самого его открытия, если бы не случилось «чэпэ» — самое страшное из всех «чэпэ».
«Чэпэ» заключалось в том, что в зале с потолка сорвалась люстра — красивейшая люстра весом в добрую тонну, с медной чашей вверху, с сотней матовых лампочек в плафонах-розочках, вся увешанная цветными стеклянными сосульками, вся искристая и трехъярусная.
