Петр Павленко - Собрание сочинений. Том 3
Итти, согнувшись, было очень трудно. Палец и вся рука ныли немилосердно, и очень жгло голову. Тюбетейка не спасала от солнца. Кроме того, никаких колосков не попадалось. Боясь, что он просто не замечает их, Сергей терял много времени на копанье в стерне и все больше и больше отставал от своей тройки.
Скоро неясные круги заходили в глазах Сергея, и он стал чаще разгибаться, чтобы отдохнуть, хотя отлично понимал все неприличие своего поведения. Когда, скажем, ползут в атаку, никто ведь не отдыхает, не разминается, это же ясно.
Зерновозки то и дело подъезжали к комбайну и на ходу ссыпали зерно из его бункера через широкий шланг. Толстая Пашенька, за которой вчера вечером ухаживал Вольтановский, стоя на боковой площадке, следила за ходом зерна. Ее смеющееся лицо сегодня было повязано платком, и казалось, что она забинтована. Она покрикивала на возчиков и даже на комбайнера, спрыгивала с комбайна наземь и сама оттягивала в сторону коней или бралась за вожжи, чтобы соразмерить ход комбайна с ходом подвод. Ей, как и Мусе, наверное, казалось, что хлеб убирается плохо, и она искала случая придраться к любому пустяку.
— Алексей Иваныч! — кричала она комбайнеру, и если он не слышал, по-мальчишески свистела, вложив пальцы в рот. — Ветер справа набегает, не слышите? Может, левую заслонку пошире откроете?
И Гончарук, махнув рукой, открывал левую заслонку. А когда комбайн приближался к взгорку, которого Алексей Иванович мог не заметить с мостика, она обеспокоенно кричала:
— Алексей Иваныч! Не получится быстрый сход зерна с решета? Вы уж доглядайте, пожалуйста!
И Гончарук, пожевав губами, что-то поправлял в решете. Но Пашенька не доверяла ему:
— Яша, прыгни до Алексея Иваныча, скажи ему про решето!
И Бабенчиков влетал на мостик и что-то докладывал Алексею Ивановичу, а тот серьезно слушал его и успокоительно кивал головой.
Сергею тоже очень хотелось бы что-нибудь подсказать или что-нибудь выполнить по приказанию Паши, но она ни разу не обратилась к нему, хотя и видела, что он тут.
Сергей, тараща глаза, чтобы в них перестали мелькать водянистые круги, тяжело дышал открытым ртом, торопясь за Зиной, голые пятки которой мелькали уже далеко впереди. Степь колыхалась от зноя, как экран в летнем кино, когда дует ветер.
И вдруг заволокло в глазах. Он придержался рукой о землю. Холодный пот побежал по его лицу и закапал на руки, тоже почему-то ставшие потными.
Тяжелая, мокрая, горячая голова не держалась, шея устала поднимать ее.
Ребята, шедшие слева, прокричали «ура». Он хотел узнать, в чем дело, выпрямился и вдруг упал лицом вниз.
4— Сережа!.. Емельянов!.. — услышал он издалека и, кажется, улыбнулся. Чья-то рука теребила его за плечи.
Он почувствовал, как его поднимают и несут. Было легко, прохладно и спокойно, даже палец — и тот перестал болеть. Его положили на что-то сыпучее.
— Чумакова, поезжай с ним, присмотришь! — расслышал он приказание Бабенчикова, и легонькая рука Зины коснулась сережиной щеки.
— Какой он бледный! А может, уже помер?
— Да ну! — сказал кто-то. — Солнце ударило, только и всего. Скупаешь в ставке — и делу конец.
И, точно в сказке, сразу же легкая струя откуда-то взявшейся воды высвободила голову из тисков и пробежала по шее.
Сергей удивленно открыл глаза.
Он полулежал на берегу маленького ставка, по краям заросшего низкой осокой. Несколько белых уток, покрякивая и шевеля хвостами, деловито точили носами влажный прибрежный песок.
Зина Чумакова пригоршнями лила воду на голову Сергея, а какая-то незнакомая старуха, в синей мужской куртке с блестящими пуговицами и в железнодорожной фуражке, придерживала его за спину.
— Живой? — спросила Чумакова и остановилась с пригоршнями, полными воды.
— Живой, — ответил Сергей. — Где это мы?
— Да на селе, где же! — удивилась женщина. — Что ж тебя батька одного бросил? Я б ему все ребра поотбила.
— Он не бросил, он наш хлеб поехал сдавать, тетя Нюся, — сказала Чумакова.
Сергей равнодушно оглядел новое место, где он так неожиданно очутился. Пруд врезался в гущу старого сада с яблонями, на двадцати ногах каждая. Не сразу можно было сообразить, что яблони стоят на подпорках. Без них им не удержать на себе плоды — так их было много и так они были крупны.
— Зинка, выбери яблочко, какое получше, дай ему, — сказала женщина.
И, следуя взглядом за девочкой, Сережа увидел разостланный под деревом мешок, а на нем горку яблок, берданку и рядом мирно дремлющую собаку.
— Тебе какое дать, Емельянов? — деловито спросила Чумакова, как будто ему было не все равно.
Равнодушно оглянулся он на ее зов.
Горка яблок, падалицы, или, как тут говорили, ветробоя, сначала не привлекла его внимания. Яблоки как яблоки. Сергей делил их на кислые и сладкие и понятия не имел, как их зовут. Мама всегда признавала только дешевые яблоки; а если они дешевые, то как они называются, уже не имело значения. Но тут перед ними лежали яблоки, не похожие одно на другое.
— А это какое? Как зовут? — спросил он, показав пальцем на небольшое, шаровидно-приплюснутое яблочко с золотисто-желтой кожицей, покрытой ржавой сеткой и желто-бурыми точками. Солнечный бок был слегка зарумянен.
Чумакова робко взглянула на тетю Нюсю, задумчиво курившую свой «беломор».
— Это, Емельянов, будет «золотое семечко». А это «шафран». На, попробуй!
Оранжево-желтая кожица «шафрана», испещренная красными точками, была маслениста на ощупь. Казалось, яблоко вымазали маслом, как крашеное яичко.
— А это «белый кальвиль», зимний, — и Чумакова протянула ему такое красивое, прямо-таки игрушечное яблоко, что Сереже захотелось им поиграть. Золотисто-желтая кожица издавала нежный запах.
— А эти румяненькие — «синапы», — продолжала объяснять Чумакова. — Они у нас до самой весны сохраняются. Мы ими на Новый год елки убираем…
Но Сергею надоело ее слушать, и он перебил ее:
— А куда вы деваете яблоки?
— Да сдаем же, чудак какой! В Москву, в Ленинград посылаем, на консервный завод сдаем, у нас же план какой огромадный. А что на трудодень получаем, то сушим, узвары варим, в шинкованную капусту закладаем.
— Квас и брагу варим, — деловито добавила тетя Нюся. — Дай ему «Наполеон», сочней будет.
Чумакова протянула ему самое некрасивое яблоко.
— А почему «Кутузова» нет? — спросил Сергей, поднимаясь на локоть. — «Наполеон» почему-то есть, а «Кутузова» нет.
Тетя Нюся искоса глянула на него и, вынув из кармана своей синей куртки папиросы, опять закурила, лихо сдвинув на ухо фуражку железнодорожника.
— Потому как это французское яблоко, — нехотя сказала она, затягиваясь дымом.
— Какое же оно французское, если растет в Крыму? — не унимался Сергей. — А «гитлера» у вас нет? — сострил он.
Чумакова хихикнула, а тетя Нюся отвернулась от него, как от пьяного.
— Дрозды и скворцы прямо меня замучили, — как к взрослой, обратилась она к Зине. — Сегодня штук сорок настреляла, плов приготовила, — заходи, угощу, — а всё летят и летят, окаянные.
— Уй, тетя Нюся, тебе что ни говори, никогда не слушаешь! Говорили тебе — ставь силки.
— Да ну вас! У меня же не тот… не заповедник. С зари самой как начнут ходить то бригадиры, то агроном, то председатель, то из района кто-нибудь… Чтоб они так за своими детьми смотрели, как за моими яблоками! То им покажи, то расскажи… Эй-эй! Тут ходу нет! — погрозила она кулаком кому-то, вероятно нездешнему человеку, пытавшемуся пройти в сад берегом пруда. — Понаехали помощники, — пробурчала она неодобрительно, — а чему помогать? Черешня отошла, вишня — то же самое, яблоки, груши не доспели, а косить они разве обучены? Нам бы косцов и жней десятка два, был бы толк.
Хрустя сочным и до боли в скулах остро-прохладным яблоком, Сергей рассеянно слушал тетю Нюсю.
— Понадеялись на машины, — продолжала она, — а кого ни спроси: «Жать умеешь?» — «Что вы, что вы!» — говорят. Заместо того чтобы жать учиться, только в кино и заладили. Я твоему батьке, Зинка, который раз говорю: «Добегаешься ты, Борис, с драмкружком, что выгонят тебя со всем твоим театром».
— Зин, а мы много колосков собрали? — перебил Сергей рассказ сторожихи, показавшийся ему скучным и длинным.
— Чего там собрали! — пренебрежительно отмахнулась Зина.
— Эта наша Муська знаменитая чего только не выдумает! — покачала головой тетя Нюся. — Все ей мало, все ей чего-то не хватает. Взяла по сто тридцать и помалкивай…
— По сто тридцать пять, — поправила Зина.
— Ай, идите вы! Сроду у нас таких урожаев не было. А тут еще суховеи замучили — запалилось зерно. Это ж учитывать надо тоже… Степь же, глядите, — одна степь, жара, ветры. Да на такую природу какую хочешь скидку надо дать… Твой-то когда вернется? — спросила она Сергея. — Узнать бы, как хлеб сдали.
