Михаил Зуев-Ордынец - Вторая весна
— Совсем плохо Кожагула знаешь, жан. Кожагул хитрый. Я ночью зерно в землю бросал. Какой земля зеленый стал, когда хлеб вылез! Це-це-це! Я шибко рад был! — Его глаз улыбнулся, но сразу помрачнел. — На другой ночь опять жигиты Узбахана приехали. Я спал. Опять плеткой били. Мало! Ногами били. Еще мало! Шокпар били! Апырмай!
— Шокпар — все одно дубинка. Один конец толстый и тяжелый. По башке трахнешь, как арбуз лопнет! — сердито объяснил Джумаш.
— По башке бил — шею ломал, глаз ломал, зубы к шайтану! По рукам бил — пальцы ломал. — Кожа-гул поднял руки и поглядел печально на изуродованные пальцы. — Все мало! На аркан цепляли, к лошади вязали, по полю таскали: «Кушай свой хлеб, сыволочь!!» Узбахан, да не будет праху его покоя, верно говорил: кости ломали, спина ломали, совсем меня портили, — прошептал горько Кожагул.
Он сидел сгорбившись, нахохлившись, как старая больная птица, и смотрел одним глазом в глубину потемневшего леса, в тьму своей страшной жизни. И пугающей была застывшая улыбка его разбитых, изуродованных шрамами губ. Ребята перешептывались, не решаясь почему-то заговорить громко.
Кожагул встал, покряхтывая, поглаживая вывихнутую поясницу, и тронул ногой отпиленное бревно:
— На машину кладешь?
— На машину, дядя Кожагул, — ответил Виктор.
— Ой-бой, смотри машину не ломай, — заботливо сказал старик и пошел, опираясь на пастушью гер-лыгу.
Виктор, глядя ему вслед, сказал горячо.
— Неувядаемый какой старик!
— Погоди-ка, — остановил его румяный. — Нехорошо чего-то кричат.
Кричали в глубине леса, разноголосо, испуганно, сразу спутав мирный и веселый шум работы. Затем раздался короткий, как выстрел, треск надломившегося дерева, и одновременно взлетел тоненький предсмертно-пронзительный человеческий вопль, всегда встряхивающий душу.
— Ой, боюсь! — взвизгнула Тоня и уткнула лицо в перевязанные ладони.
Затем стало тихо. Слышно было, как в глубине леса скрипит надсадно сухое дерево.
— Человека убило! — схватился за голову Борис и побежал в сторону крика.
Виктор, Джумаш и румяный ремесленник побежали за ним.
Глава 25
Кожагул со знанием дела говорит о паршивой овце
Люди, стоявшие над человеком, пришибленным деревом, были молчаливы и угрюмы, две девушки плакали, третья торопливо уходила, с лицом испуганным и побелевшим.
«Значит, смерть! — решил подбежавший Борис и возмутился: — Почему же они не снимают шапок? В таких случаях полагается обнажать головы». Он пытался протолкаться через толпу, во никто не обратил внимания, как было до сих пор, на специального корреспондента, никто не освободил ему дорогу. Он поднимался на цыпочки, хватался за плечи стоявших впереди, но видел только высокого ленинградца Левку Сычева, возбужденно и обиженно оправдывавшегося:
— Повисло оно на соседнем дереве. А потом сорвалось. Какая наша вина? Ну скажи?
— Не вы, дитенки, виноваты, руки ваши неумелые виноваты, — вздохнул стоявший рядом с ним Ипат Крохалев.
— Я от що кажу! — послышался в толпе голос Шполянского. — Мы данный лес нэ сажалы, нэ полывалы и рубать нэ будэмо! Каличат людэй, черт зна за шо!
— Помолчи, трепло, три минуты подряд! — грубо оборвал его Сашка-спец. — Кто его калечил? Чего, спрашивается, он у нас под ногами крутился? Он же не работал, верно, ребята? Стоял, в носу ковырял, и вот тебе на!
— Постыдился бы? — возмущенно крикнула плакавшая девушка. Это была Лида. — Человек, может, жизни лишился, а он про него такое!
Сычев оробел и отер потное лицо снятой шапкой. Руки его дрожали.
А Сашка-спец заорал:
— Ну, судите нас теперь! Расстреливайте!
— Без истерики, милая дамочка! — строго посмотрел на него Зубков.
К толпе рысью подбежали двое ребят с носилками. За ними бежала Шура с сумкой инструментария через плечо и с ящиком аптечки под мышкой. Борис выхватил у нее аптечку и вместе с Шурой прошел через толпу.
На земле лежал с обнаженной головой Помидорчик. Шапка его отлетела в грязную лужу, и Борис печально и жалостливо удивился: оказывается, размазня и тихоня Помидорчик носил мужественную спортивную прическу «бокс», с голыми висками и боевым хохолком. А под хохолком — страдальчески успокоившееся и какое-то постное лицо, закрытые глаза и вымазанный грязью нос. Борис потрясенно отвернулся. Мертв! Умер Помидорчик, неплохой, возможно, парнишка, не слишком, правда, трудолюбивый и храбрый, немного, правда, ловчила и белоручка, но такой незащищенный, неприспособленный.
— Вот очочки его. И не разбились даже, — всхлипнула Лида. — Интеллигентный был. Ужасно вежливый.
Она отерла ладонью слезы и положила осторожно на грудь Помидорчика его черные очки.
Квашнина встала на колени и взяла руку Помидорчика, отыскивая пульс. Борис тоже наклонился и увидел, как медленно, с опаской приоткрылся один глаз Помидорчика, но не мертвый, остекленевший, а живой, мигающий, смотревший сердито и капризно.
— Ох, глаза открыл! — обрадованно прошептала Лида.
— Где больно? Куда вас ударило дерево? — ласково и участливо спросила Шура.
Помидорчик покашлял, надел для чего-то очки и расслабленно ответил:
— При чем здесь дерево? Я побежал и ногой в яму попал. Ногу начисто сломал.
— Положим его, товарищи, на носилки, — попросила Шура.
А когда Виктор Крохалев и Сычев бережно приподняли Помидорчика, она вскрикнула болезненно:
— Осторожнее! Ради бога, осторожнее!
Затем снова опустилась на колени и спросила:
— Какая нога? В каком месте?
— Левая, — простонал Помидорчик, — в пятке.
Шура осторожно потянула сапог с левой ноги, стянула его до половины, как вдруг лицо Помидорчика исказилось и он дернул ногой. Виктор, тоже стоявший на коленях, надулся, будто сдерживая дыхание, и, не сдержавшись, захохотал. Шура, вынимая из сумки ланцет, укоризненно посмотрела на него. Разрезанный сапог она стащила медленно, закусив губу, слоено сама испытывала при этом страшную боль, и передала стоявшему ближе всех Сычеву. Тот принял его на обе вытянутые руки, будто это был не сапог, а отрезанная Помидорчикова нога. На лице Шуры, ощупывавшей ногу Помидорчика, появилось сначала недоумение, а затем радость.
— Перелома нет, кости целы, — весело сказала она. — Видимо, у вас вывих стопы, но тоже очень благополучный. Разрыва связок не обнаруживается.
Помидорчик вырвал ногу из Шуриных рук и приподнялся на локте:
— Вы короче. В город не отправите?
— Конечно, нет, — улыбнулась успокоительно Шура. — С таким пустяком мы и здесь справимся. Не бойтесь, с целины не уедете.
Помидорчик завозился на носилках, потом решительно поднялся и сел.
— Значит, не отправите? — угрожающе свел он поросячьи бровки. — Значит, хотите неприятность нажить? Я пятку сломал! Травма на производстве! Должны отправить в больницу! КЗОТ я хорошо знаю! Отправляйте в город немедленно!
— Хм… Что-то слышится родное! — понимающе поджал губы Сашка-спец.
— Я вас положу в санавтобус. Хорошо? — сказала мягко Шура. — И буду лечить. А отправить в город не могу. Мы без санитарного автобуса останемся.
Помидорчик молчал, громко шмыгая носом.
— Совесть у тебя есть? — строго опросил Воронков. — Мы в такую глушь заехали. У нас серьезные больные могут быть. А в город и обратно не меньше четырех дней езды.
Помидорчик молчал, только шмыгал по-прежнему носом.
— Уперся как бык! — засмеялся Ипат. — Гляди, дитёнок, веселей!
— Погодите, товарищи, вы совсем его затуркали! — сказал Зубков, опускаясь на корточки перед носилками. Насмешливое и заносчивое его лицо стало добрым. — Он же свой парень, ленинградец. Он понимает. Остаешься, земляк?
— Отправляйте в город! — тоном забалованного ребенка ответил Помидорчик.
— Вот субчик! — возмущенно поднялся с корточек Сергей. — Ему плевать на триста человек!
— Отправьте его, Александра Карповна, — прогудел рядом строгий голос Корчакова.
Борис не заметил, когда подошел директор совхоза.
— Немедленно отправьте в своем санавтобусе.
Помидорчик сразу перестал шмыгать носом, опрокинулся на носилки и сложил по-покойницки руки на груди.
— Но не в город, конечно. — Усы директора чуть дрогнули. — Прикажите шоферу, чтобы он довез его до школы. Я напишу записку Варваре, она наймет для него в колхозе лошадь за наш счет, до райбольницы.
— Я жаловаться буду, — сказал умирающе Помидорчик. — Обязаны отправить в город.
Директор дотронулся до плеча Помидорчика снятой рукавицей:
— Жалуйтесь, молодой человек. КЗОТ я тоже неплохо знаю. Мы обязаны отправить вас в больницу, что и делаем.
— С тем и до свиданья, милое созданье! — неожиданно появилась около носилок Галя Преснышева. — Катись, воздух будет чище!
— Чистого воздуха вам на целине хватит, — опасливо покосился на нее Помидорчик. — Нравится здесь? Оставайтесь! Головой работать не умеете, ну и вкалывайте! А я не для этого аттестата зрелости добивался.
