KnigaRead.com/

Виктор Потанин - На вечерней заре

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Виктор Потанин, "На вечерней заре" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

— Куда вы?

— Замолчи, мать. И ты замолчи! Все замолчите… — очнулся Гриша, повел больными глазами, потянулся за рюмкой. Рука задрожала и сшибла рюмку. Она грохнулась на пол. Сын вытащил сигареты. Они были длинные, с золотым ободком на конце. Курил торопясь, сильно сжав сигарету зубами и раздувая ноздри, локти разъезжались в сторону, он все хотел собрать их вместе, но они не давались, сшибли на пол тарелку. Она тихо звякнула и разбилась. Гриша вздрогнул, смутно погрозил в угол пальцем, потом на дядю Мишу, тот понимающе захихикал, полузакрыв глаза. Потом тяжело склонился под стол, поднял осколок, близко поднес его к очкам и понюхал.

— Григорий, к удаче… Мамаша, не огорчайтесь, стекло-то уж старое.

— Давнишнее… — ответила Катерина и закрыла глаза от боли. Посуду эту подарил ей Иван на день рождения за год до свадьбы, когда жизнь их была еще проста и счастлива, а их согласью завидовали люди. Но за все долгие годы сбереглась из того подарка только эта тарелка, и она ее ставила на стол только раз — в приезд сына с женой.

Дядя Миша протер очки изнутри большим пальцем, зевнул и расстегнул ворот.

— В общем, мамаша, мы спать. А вечерком поедем. Хорошо поохотимся — с удачей в город махнем. Плохо — тут ночуем… Все, поди, обойдется — не впервой… Колеса свои…

Дядя Миша лег на кровать, сын на пол. Сразу уснули. У Гриши из-под губы вышла слюна. Катерина ее стерла платочком и сунула его сыну в карман. Села рядом. Ей вдруг стало боязно сидеть в избе, то ли от духоты, то ли от этого страха сорвалось сердце, забилось толчками. Вышла в ограду, опустилась на лавочку. У Катерины заболела спина, ноги стали не свои, в глазах замелькали темные бабочки. «Сохнет Гриша…» — и от бессилия, от жуткой жалости к сыну, от какой-то неправоты его, от навязчивых больных глаз, напоенных водкой досыта, в голове ее стало пусто и тихо, как перед концом, перед смертью. Стала себя осуждать. Надо было задержать Гришу дома, не отпускать в город. Женить на своей, деревенской, и в глазах поднимался он, маленький худой мальчик, с голодными просящими глазами, которые хотели молока и хлеба, а их у ней никогда не хватало в те дни и достать было негде. Вспомнила, как радовалась, что сын нашел место в городе с даровым хлебом, с готовой одеждой, как поставила свечу за сына перед большой желтой иконой у деда Петра, соседа, и он молился за него целый вечер, листая толстую пыльную книгу, — сама молиться не знала. Она ушла от иконы спокойная и жить захотелось дальше, все заботы угасли, раз сын пристроился к делу, которое дало и еду и одежду. Теперь казнила себя страшными строгими словами, чувствуя себя совсем одинокой и слабой, хотела зажить сначала и снова родить Гришу.

Над бором поднималась туча, сверху — синяя, внизу — совсем темная. Она шла быстро на деревню, поглощая все свободное небо, все ниже спускалась к земле. Залаяли громко собаки, но как-то с визгом, нарочно… Дышать стало труднее, тяжесть толкала в спину, и спереди — в грудь. Но в избу Катерина не зашла, боялась смотреть на Гришу.

Сидела так часа два. В избе уже разговаривали. Скоро вышли оба.

— Ну, мать, не прощаемся. Может, вернемся, — сказал Гриша и чуть затронул ее за локоть.

— Поклон вам за хлеб, за соль, — вставил дядя Миша. — Откровенно — у вас хорошо! Воздух легкий. Так и подымает. Чего больше нам, старикам? И бор, и река — вон. Летом — рыбка. Щуки? Окуни?

— Всего вдоволь.

— Почем?

— Не продажна, сами едят.

— Продают, мамаша. Только не знаете. За рыбу — штраф. Власть все видит, все знает… Ну, Григорий-Трегорий, приглашаем в седло.

— Кончай трепаться! Компаньона бог дал, — сказал злобно Гриша и закурил.

Катерина встала к пряслу, закусила платок, хотела сказать что-то сыну, но удержалась. Дядя Миша залез в машину, с трудом вошел под руль, сзади сел Гриша. Катерина шагнула вперед и потрогала ладонью тугие рубчатые колеса.

— Королями вы. Остерегайтесь — темно будет. В ложбинах у нас мостики налажены…

— Но-о, антилопа! — крикнул дядя Миша, и голос сорвался, как вздрогнул. Захлопнул дверцу.

Катерина зашла в избу, хотела поесть. Кусок не шел в горло. Стала прибирать на столе, мыть посуду, потом прилегла на кровать, но от одеяла пахло плохим запахом, видно, дядю Мишу тошнило. Она поднялась и подошла к окну. Смотрела на улицу, в голове было пусто и тихо.

Куда-то делись люди, не лаяли собаки. Садилось солнце, очень красное, стояло вокруг него кольцо. «Скоро зима, совсем одна оглохну», — подумала Катерина и вздохнула.

Стало темно. Она вспомнила о Волнуше и пошла на степь. В степи холодно, голова под платком зябла, и дрожь опускалась на спину. Коров давно пригнали. Она шла потихоньку, вдруг вспомнила мужа: как-то ему живется на чужой стороне. Что бы сделал теперь Иван с сыном, куда бы повел его, но мысли сбивались на другое. Решила поехать в город, узнать, как живет Гриша, почему они детей не рожают. В голове на миг стало хорошо и свободно, ушла из тела боль, полегчало дыханье. Ее давно уж тянуло съездить к сыну, походить по большому городу, подышать его густым, неспокойным воздухом и что-нибудь купить в магазинах веселое, яркое для мелкой хозяйской нужды. Она давно не покупала ничего для себя, а теперь у ней был свой дом, свой порог, свои полы и окна, и ей не терпелось расстелить под ноги какой-нибудь махровый половичок и повесить шторку, как у людей.

Глаза у ней потеплели. «Может, сноха-то и не узнает…» — и от этой мысли снова заныли скулы, и в лоб ударила больная кровь.

Волнуши не было у тех сосен. Она стала звать ее, вначале тихо, легонько, потом закричала на полный голос — сколько хватило дыханья. Она не отзывалась. Там, где она лежала, по ровной широкой яме проехала чья-то машина. Узкий рубчатый след сдавил песок и пошел дальше. У ямы что-то белелось. Она подобрала это и вздрогнула — в руках был платок, который она сунула в карман сыну. Подняла его к губам — опахнуло табаком и кислым. Опять нагнулась: след вел в сосняк. В небе проглянуло окошко — означились лучше деревья. Катерина шагнула сквозь него, отгребаясь от веток. Запнулась о сухой ворох чащи, глянула на землю. Под чащей означились ноги Волнуши — седые пятнышки у копыт. Кругом была кровь, пахло кислым. «А мы у вас мясо не купим?» — пронеслось в Катерине, и она схватилась за сосенку. Глаза наклонились ниже к земле: везде валялись длинные окурки с золотым ободком.

«Поохотились…» — поняла последнее Катерина и подняла с земли ноги Волнуши. Выкопала ямку и схоронила. Постояла на месте. Усмехнулась: «Чё, сынок, ноги-то не взял, поморговал…»

Начался густой снег. Он засыпал след от машины и маленький холмик земли возле Катерины. Она подняла глаза. Сырая туча шла над головой. Снег летел косо. Вблизи земли он был светлей и реже, вверху сплотился в белую сплошную стену, которая склонялась все ниже, ниже к земле, пока совсем не легла. Начался ветер.

Он родился возле деревьев, у тех круглых огромных сосен, стоящих сзади и устремленных в небо. Ветер был сухой, зимний, дул в сторону деревни, дул как-то низом — ноги слышат, а возле головы пусто и тихо.

Катерина шагнула вперед, но дальше не смогла. Села на твердую землю и завыла. Снег засыпал плечи.

В БЕРЕЗОВОЙ ТИШИНЕ

Матери моей — Анне Тимофеевне

Шли двое тихими полями. Пахло прелыми листьями. Вечерело, березы клубились. Рос туман над полями, растекаясь внизу сизым молоком.

Они долго задержались в лесу, несли корзины с белыми грибами. Грибы в сумерках матово горели. Анна Ефимовна удивлялась всему, замирая от каждого звука, радуясь спокойной осени в полях, туману. Мария была молчалива, серьезна.

В густом нескошенном овсе вдруг застонал кулик, и Анна Ефимовна вздрогнула, напряглась в слухе. Звезды уже вспыхнули на всем небе, и она запела странную далекую песню:

Мимо рощицы дороженька торна,
Что торным-торна, пробита до песка.
Знаю, знаю, кто дороженьку торил, —
Добрый молодец ко девице ходил.

Пела она проголосно, как поют в одиночестве, щемяще растягивая слова. Песня была старая, как и сама она, потому нравилась Анне Ефимовне.

— Эх, Мария, теперь не поют так!.. И любят хуже… Н-да… А ты скоро замуж? В девках, что ли, вековать?

— Я уеду отсюда. Вы же знаете…

— Не чуди, Мария. Все твои обиды — сухая трава… Дунул — и нет. Э-эх, да что…

— Анна Ефимовна, послушайте, сил нет, хочется ходить без оглядки, а Кокин в рабочие планы суется…

Замолчали, пришла ночь, поля спали. Березы тоже спали, и трава — тоже, и кулик заснул. Туман в свете месяца качался медленно, сонно, и казалось, что в полях всегда ночь, тишина, никогда не рвал березы грозовой ветер, никогда не настигал овсы град, не кричали в овраге дикие гуси, никогда здесь не ходили комбайны, машины, не ругались шоферы. Хотелось идти и идти тихими полями, чтоб никуда не приходить, переживая в себе ночь, тишину, нерожденные думы. Не хотелось в такую ночь обижать человека, говорить ему злое, хотелось говорить милое, тихое, чтоб смыть с него всю боль, заботы, чтоб стал человек светлым, забыл печали.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*