Владимир Коренев - Амгунь — река светлая
— Венички березовые самое время заготовить, — оказал Фомичев.
— Все надо, — вздохнул Клюев и насупил брови.
— Мальцев идет, — оживленно сообщил Шалабин, — сейчас трепанет что-нибудь.
— С ним не заскучаешь, — сказал Клюев.
А Мальцов, стрельнув на ходу папироску, уселся среди монтажников, опросил как бы между прочим:
— Парни, кто знает Ивана Колесникова? На монтаже пролетов работает. Он по туристической путевке за границей был.
Фомичев невольно улыбнулся. Кое-кто уже хихикнул, предвкушая смешную историйку, кто-то крикнул:
— Знаем, давай!
Мальцев будто ждал этого, надул важно щеки, многозначительно сдвинул белесые брови, подражая Колесникову.
— Так вот, прихожу я к нему после поездки, он сидит чаи гоняет. Колесников увидел меня: «Проходите, садитесь, мсье Мальцев. Что вам угодно?» Я на него вот такие шары вылупил. Думаю: «Что там, за границей, сделали с нашим Иваном?» А он гундосит на французский манер: «Может, кофе выпьем?» А у него собачонка есть — такса не такса, болонка или еще какая, может, даже зарубежная порода… Так вот она…
Что дальше сказал Мальцев, Фомичев не расслышал. Парни зашлись в хохоте. Фомичев тоже смеялся — от одного вида Мальцева разбирал смех. И откуда что берет! Вот человек! Скучно будет в гараже без него. Скучно…
Фомичев сорвал травинку. Он подумал, что Мальцев и шофер неплохой, и машину знает, любит. Только сейчас, размышляя об этом, Фомичев вдруг увидел в Мальцеве-шофере то, на что раньше не обращал внимания. Он понял, что и за баранкой он кого-то копирует. Но кого?
Фомичев стал перебирать в памяти всех знакомых шоферов в мостоотряде, но так и не нашел похожего на Мальцева. Мальцев садился за баранку только в кожанке. Когда-то, года три назад, тогда Мальцев только пришел в мостоотряд, кожанка блестела и скрипела, но скоро пообтерлась основательно и еще лучше стала облегать широкий торс хозяина, придала ему вид бывалого человека.
В кабине Мальцев сидел прочно, чуть больше обычного припав к баранке. Машину он водил виртуозно и любил большую скорость. Его любимая присказка — какой же русский не любит быстрой езды — и манера водить машину создали ему славу аса, а он сам получил кличку Бесстрашный. Да взять хотя бы ту рискованную дорогу.
Утром они шли перевалом, и впереди, как всегда, Мальцев. Остановились у скального обрыва в Амгунь.
Мерек. Узкая дорога, пробитая бульдозером, похожая на козью тропу, робко петляла по скале на высоте пятиэтажного дома от реки, рухнешь — костей не соберешь. Посмотрел Фомичев вниз, и в дрожь бросило.
Начальник колонны Клюев прошел этой козьей тропой, вернулся пасмурный. Тяжелым взглядом уставился на водителей.
— Ну что? — не выдержал Мальцев.
— Что. Другой дороги все равно нет, — сказал Клюев, и все притихли.
А Мальцев вдруг по коленке хлопнул ладошкой.
— Эх, однова живем! — Сел в кабину и включил скорость. Вел машину как по ниточке, а за ним пошла вся колонна. На повороте Фомичев успел увидеть Мальцева.
Больше обычного припав к черному колесу рулевого управления, Мальцев влился глазами в дорогу. Лицо его было напряженное, белесые, брови насуплены, будто он вел машину под жестокой бомбежкой и играл со смертью.
Кто-то из водителей сказал однажды, что Мальцев деньгу зашибает: ишь как носится, никого вперед себя не пускает. И Фомичев верил этому. Верил. Только сейчас не верит. Дело не в деньгах — в характере. Не мог Мальцев, чтобы кто-то впереди него маячил. И сюда поехал все потому же, хотя Клюев не хотел брать его с собой — отвечать за его буйную голову своей придется. Но вот уговорил, правда, прихвастнул при этом: путевку-де достал комсомольскую. От жены уехал, оборвав сладкий медовый месяц. Опять же перевал. Он-то первым прошел, Сашка-то…
За мыслями не заметил Фомичев, как поднялись монтажники по знаку Шалабина. Не заметил, но почувствовал что-то неладное и поднял голову.
— Отдыхай, отдыхай, — сказал Шалабин. — Нам нужно разгрузить прицепы с лесом. Справимся сами. Не успеем сегодня, доделаем завтра. У бога дней много, и все наши!
Эти слова почему-то остро резанули Фомичева. Ему показалось, что Шалабин хотел поддеть его. Отрезанный, мол, ты ломоть, временный человек! И потому поднялся Фомичев неуклюже и тяжело.
Вот так открестились — иди отдыхай. А на кой черт ему отдых… Сидеть за баранкой не им… А ему помощи не требуется, если на то пошло.
— Ты чего это приуныл?
— Да так, — неопределенно ответил Фомичев и быстро пошел к машине, чувствуя в груди обиду и вдруг подступившее смятение. Только непонятно ему было: с чего бы это. Завтра поутру он уедет отсюда в отряд. Так было решено с самого начала: отвезет груз и вернется… Хватит, откочевал свое, пусть другие, кто из комсомольского возраста не вышел, кочуют.
У машины он оглянулся: монтажники, переговариваясь, толпой шли за Клюевым. Сзади хлопнула дверца мальцевского КрАЗа. Сашка бросился догонять монтажников, виляя между осин, легко перемахивая через валежник.
По склону, вгрызаясь в грунт, упрямо полз бульдозер. Из глубинки потянуло дровяным дымком, с соседней поляны вспорхнул выводок рябчиков, ворвался в желтый осинник, и там с потревоженных веток посыпались листья, и, медленно кружась, они устилали землю. Такие же золотистые листочки лежали у ног Фомичева. Подчиняясь какому-то внутреннему движению, Фомичев, чтобы не наступить на них, широко шагнул на подножку, ухватился за ручку дверцы, втиснулся в кабину.
Тяжело опустившись на сиденье, он положил руки на баранку и некоторое время неподвижно и бездумно сидел.
А солнце клонилось к закату, край неба заалел, лишь на хребтах гор, вытягиваясь в тонкую змейку, высветлился до оранжевого. Через поляну широкими, длинными полосами пролегли тени, а в распадках, прежде синих, нахмурилось.
До первых звезд рассыпалась колонна по яру, облюбованному Клюевым: рычали КрАЗы, лязгали металлом бульдозеры, нудила мотопила, впиваясь в охватистые осины, стеной обступившие яр. А потом мало-помалу угомонилось все, тихо стало до звона в ушах.
Там и сям зажигались костерки, а Фомичев все еще возился около своего КрАЗа — смывал нажитую за недельный переход копоть и грязь. Зачерпнув очередной раз из реки, выпрямился, да так и застыл с полным ведром в руке — по реке плыли промытые до чистого голубого свечения звезды. Сталкиваясь в сплетениях струй, они как-то тонко взвенькивали, вспыхивая ярче прежнего, и гасли в глубине, а на их месте появлялись новые звездочки, и все повторялось сызнова, и неумолчный серебряный звон стоял над рекой.
Вдруг, заглушая этот звон, за спиной Фомичева раздался дикий рев мотора, дрогнула земля. Оглянувшись, Фомичев увидел, как по склону яра несся, поднимая густую пыль, КрАЗ Мальцева. Несся он прямохонько на его, Фомичева, машину. Ослеп, что ли?
— Стой! — заорал Фомичев. — Стой!
Мальцев остановил машину впритирочку — между бортами не больше ладони, колесо в колесо, бамперы — хоть проверяй линейкой. Разулыбался на все тридцать два зуба, высовываясь из кабины.
— Ты что, свихнулся? — заорал Фомичев.
— Труханул? Все как в аптеке, глянь.
Мальцев спрыгнул с подножки.
— Как насчет курева?
— Сигареты есть, — сказал Фомичев, заметно поостыв, — Давай. И как ты такую дрянь куришь?
— Не нравится — выброси. А с машиной баловаться не смей.
И Фомичев, плеснув из ведра по радиатору, пошел в воду. Сзади ворчал Мальцев:
— Будто кто-то балуется… Вот люди! Если у тебя нет настроения, то люди тут ни при чем! Зачем зло срывать на других?.. Будто кто виноват…
«Чего пристал?» — подумал Фомичев. Ему показалось, что Мальцев разгадал его состояние, увидел то, что он тщательно скрывал не только от других, но и от себя.
А Сашка меж тем мыл, чистил свою машину, изредка поглядывая в сторону Фомичева.
— Фомич? — позвал он. Но ответа не получил и больше уже не заговаривал.
Фомичев привел в порядок машину, захлопнул дверцы и с полотенцем через плечо спустился к реке, зашел по щиколотку в воду, зачерпнул полную пригоршню, спутав звезды. Фыркая, он вымылся по пояс и все так же молча пошел наверх, к вагончикам, на дразнящие запахи кухни.
После ужина у костра Сашка Мальцев копировал Фомичева. И до того здорово у него выходило, что все, кто сидел у костра, валились от судорожного хохота.
— Иду я к Амгуни, жажда меня что-то замучила, — рассказывал Сашка, — спускаюсь, смотрю, а там Фомичев. Оглядывается, крутит башкой по сторонам, как мелкий воришка, а вокруг него канистры. С чем бы вы думали? С амгунской водичкой. И еще черпает. Ну, я виду не показываю, что вижу его. Мне бы напиться, жажду утолить. Подхожу, значит. Только на коленочки хотел спуститься, а он, дурак, как соскочит. «Стой! — кричит. — Стой! Не трогай, не смей! Моя, моя! Моя вода! Отходи».
![Север Гансовский - Шесть гениев [Сборник]](/uploads/posts/books/86368/86368.jpg)