Валентин Гринер - Выше полярного круга (сборник)
— Беда случилась? — спросил я.
— В том-то и дело, что видимой беды никакой, а проблема жуткая. Бывает же так: вроде бы радоваться надо, но вместо ликования — конфликт.
— Это уже из области драматургии…
— Вот именно. — Саша озабоченно вздохнул, стал подробно рассказывать: — Прихожу к Потаповым, они сидят в разных комнатах, как сычи на своих ветках. Мария Петровна спрашивает, по какому делу я пожаловал. Говорю, партком послал разбирать ее заявление на мужа. Она в слезы. Кричит в истерике: «Выходи, Николай! Выходи, выходи! Покажись, какой ты есть… А то люди думают, что ты самый порядочный, самостоятельный человек… Кодекс соблюдаешь… Ты не поверишь, Саша, что он на меня с кулаками кидался… Храбрый, когда вдвоем…» Не поверю, говорю. Не похоже это на Николая Николаевича…
Тут вышел из соседней комнаты Потапов, нехотя поздоровался, присел на диване, стал смотреть в окно. Чувствую, говорить ему не хочется. Но уж если прислали человека из парткома, то никуда не денешься, надо подчиниться.
«С чего ж у вас все началось?» — спрашиваю. А самому как-то неловко влазить в чужую семейную жизнь. Ведь я этим Потаповым, можно сказать, в сыновья гожусь.
«Началось с того, что он не хочет отсюда уезжать, — затараторила Марья. — Он уже три года горняцкую пенсию получает, но продолжает работать. Мне полтора месяца осталось. Можно вещи паковать, а он и ухом не ведет… Мы ведь, Саша, домик купили в Одесской области. С садиком. И машина там. Жить и радоваться после двадцати лет Воркуты. Нет же, упирается! Потому, Саша, упирается, что тут у него баба!..»
Потапов возмутился:
«Замолчи, дура! Не стыдно тебе при посторонних такую чушь городить?!»
Марья плачет, жалуется:
«Я, Саша, печенью болею. Каждый год в Трускавец езжу. А он без меня всякие безобразия выделывает. Мне люди рассказывают… Прошлый год в Одесской области всех баб перекатал на „Волге“. Люди зря наговаривать не станут. Они видят…»
Николай в контратаку:
«Потому и не хочу ехать в твою Одесскую область, где люди все видят. Ничего они не видят! Отгородились от мира трехметровым забором, на воротах табличек навешали „Осторожно, злая собака!“, и выглядывают в щелки, собирают материал для сплетен. А в щелку, знаешь, сильное искажение фактов получается. Почти тридцать лет мы прожили, Марья, и ты мне не веришь. А соседке в Одесской области, которую и знаешь-то через щель в заборе, поверила…»
Я стал их успокаивать, говорить прописные истины о том, что государство предоставило нам, горнякам, большие льготы, что в квартире у них достаток полный: дорогая мебель, свой домик куплен на юте, «Волга» в гараже, да и на сберкнижке, видимо, есть, что прочитать.
И тут старый проходчик Потапов взорвался:
«В том-то и несчастье, что это единственная книжка, которую она всю жизнь читает. Потому и сама жизнь видится ей размером в сберегательную книжку. Я, дело прошлое, тоже думал когда-то, что в этой книжке счастье. Стоит купить домик, потом машину, получить пенсию 120 — и плевать в потолок. А это, оказывается, самое большое несчастье. Мне скоро пятьдесят три, получаю горняцкую пенсию, а вот с работой расстаться не могу, хотя и трудновато под землей в моем возрасте. Может, не столько работа держит, сколько люди. Ведь с ними прожита вся главная жизнь. И потом опять же — север! Вот ведь зараза какая! И холодный, и темный, и здоровье отбирает, а держит людей клещами. На юг приеду, месяц-полтора отдохну — и начнет ныть сердце. С чего это, думаю, когда на медкомиссии у меня все показатели, как у космонавта. А тут так колет — хоть к доктору беги! Потом додумался: на Север просится сердце… А она мне зарядила: домик, садик, огородик… Да я там через полгода чокнусь, помру…»
Я спрашиваю: какой выход? Ведь это ждет каждого, кто прожил на Крайнем Севере многие годы. Когда-то надо уезжать. Государство предусмотрело всякие льготы. Не хочет Николай Николаевич жить в частном доме — пускай вступает в кооператив, там веселее, и заборов друг от друга не ставят, и есть с кем постучать в «козла» за общим столом…
«В кооператив — это ты верно говоришь, — лукаво соглашается Потапов. — Но туда тоже попадешь не вдруг, набегаешься по разным конторам, подождешь не один год… Я придумал проще и умнее. У меня есть на этот счет доктрина, или как там назвать, не знаю. Короче говоря, дельное предложение. Почему, скажем, тянет меня из отпуска? Думаешь, так сильно нравятся мне морозы или пурга, или голая тундра, где глазу не на чем зацепиться? Нет, Саша. Меня тянут сюда люди. Что там ни говори, а здесь они особенные. Вроде бы такие самые, как в Курске, Львове или той же Одессе, но не такие… Бывает, встретишь на юге земляка — будто родному брату обрадуешься…»
«И сразу бежишь за бутылкой. Или тащить его в ресторан», — перебила Марья.
Потапов отмахнулся, как от мухи:
«Бутылку, Маши, можно выпить с любым: хоть с бродягой, хоть с попом. Не в этом дело. Но с бродягой и попом говорить мне не про что. Стану я им про Воркуту рассказывать, или про свою шахту, или друзей вспоминать? Интересно им это? Знают они моих друзей? Видали они мой город? Да что там говорить…
Вот ты подумай, Никулин. Сам ведь горняк. Скажем, на юге, или в любом другом городе страны, проработал человек всю жизнь и ушел на пенсию. Пускай он больше не работает: сил нету, здоровья нету, желания нету. Зато у него есть возможность хоть каждый день бывать на своем производстве, интересоваться делами своего цеха или участка, станок свой осмотреть — и то великое дело, не говоря про знакомых и близких товарищей. А если человек проработал всю жизнь на Севере, а потом уехал в чужой город — значит, обрубил концы всей прошлой жизни. На новом месте никто его не знает. Заводить новых друзей — возраст не тот, да и трудно выбирать их под старость. И в этом, Никулин, самая главная драма. Тут не поможет ни машина, ни сберкнижка с многими нулями, потому что в душе — круглый ноль…»
Я спросил, что же он предлагает, какую «доктрину»?
И он, понимаете, высказал удивительно дельную вещь.
«Я предлагаю построить город специально для северян. Думаешь, фантазия? Нисколько! Скажем, на берегу Оки, или Волги, или любой безымянной речушки выделить площадь и застроить ее многоэтажными домами за счет тех же северян. Разве мало у нас земли? Разве мало красивых мест, где можно построить город для людей, которые многие годы прожили в суровых краях, не видели деревьев, цветов и времен года? И разве эти люди не достойны под конец жизни наслаждаться прелестями благодатной природы и находиться среди своих старых друзей вместо того, чтобы искать новых? И улицы такого города надо называть: Воркутинская, Норильская, Магаданская, Мурманская, Северодвинская… Любой северянин отдал бы полностью стоимость своей квартиры сразу, без рассрочек, не стал бы покупать домик с высоким забором и отгораживаться от других людей. Вот это было бы по-коммунистически…
Это один вопрос. А сколько пользы мы могли бы еще принести государству?! Наш брат, горняк, уходит на пенсию в пятьдесят лет, работники других профессий — в пятьдесят пять. Можно сказать, в расцвете творческих сил, горы еще могут свернуть. На Севере или в шахте им работать трудно. Но почему бы рядом с городом, о котором говорю, не построить какое-нибудь не очень пыльное производство и не использовать здоровых пенсионеров для создания материальных ценностей? Уверен, редко кто из нашего брата отказался бы работать на таком производстве. Ведь это одно удовольствие! И знакомых — друзей видел бы каждый день. Получали бы свою воркутинскую газетку, читали, узнавали все новости о тех, кто еще трудится на шахте, волновались бы за свои прежние коллективы, жили бы, можно сказать, полноценной жизнью. А что я знаю о людях, которые уехали отсюда под назад? Ничего не знаю! Потому что разметались они по свету, кто куда, как отбившиеся от стада олени, а может, поселились в своих особняках и уже приколотили к воротам таблички с собачьей мордой… А ты, Никулин, пришел разбирать жалобу женщины, у которой мозгов не хватает, чтоб это понять…»
— Мне нечего было возразить Потапову. Я ушел в скверном настроении и по пути продолжал развивать его мысль. Думал о том, что в своей «доктрине» Николай Николаевич не учитывает еще много важных моментов, например, экономических… На недавней сессии горсовета говорилось, что в настоящее время в Воркуте проживают шесть тысяч пенсионеров, которые уже не работают, но занимают квартиры, как правило, наиболее благоустроенные. Эти люди годами ждут окончания строительства кооперативов или какой-то другой возможности, чтобы уехать. А пока семьи молодых горняков, строителей, геологов, у которых маленькие дети и которым еще многие годы трудиться на Севере, нередко живут в деревянных, барачных домах, подлежащих сносу. Впрочем, это одна из причин, по которой люди частенько уезжают в другие края, создают проблему неприживаемости кадров или, как говорят, проблему миграции. Сколько такое движение стоит государству? А ведь за счет переселения пенсионеров в теплые края можно было бы резко сократить жилищное строительство на вечной мерзлоте, где каждый квадратный метр площади обходится примерно в три раза дороже, чем в средней России. Так не лучше ли построить вместо одного дома в Воркуте — три дома в Калуге или Туле? Есть экономический эффект в государственном масштабе, а не в каком-то ведомственном, есть!
