Владимир Попов - Закипела сталь
Уже с утра небо нависло свинцовым давящим куполом. Из-за горного хребта изредка доносились угрожающие раскаты грома. Низко над землей летали ласточки, всполошенные надвигающейся грозой.
Гаевой мчался по степной дороге, обуреваемый тревогой. Он знал, что автомашины с аммонитом — семнадцать трехтонных грузовиков — выехали еще вечером. Не давала покоя мысль, успели ли подрывники зарядить бурки или аммонит лежит в бумажных мешках под открытым небом. Связь с рудниками, как на грех, была нарушена.
Всякий раз, выезжая из города, Гаевой с наслаждением вдыхал дурманящий степной воздух и, не отрываясь, смотрел в открытое окно машины. Здесь, на выжженных солнцем буграх, росла та же, что и на юге, серебристая полынь, и сочно-зеленая осока стелилась в заболоченных низинах, так же неподвижно висели в воздухе коршуны, высматривая добычу, так же камнем падали вниз и, разочарованно помахивая крыльями, медленно поднимались в вышину. Только пахла эта степь не так, как южная, и звучала иначе. Здесь, сколько мог охватить глаз, лежали не освоенные еще человеком пространства. И в памяти невольно вставала другая степь, донецкая, давно обжитая людьми. Широко раскинулись в ней города и села, глубоко вниз ушли шахты, высоко к небу поднялись трубы заводов, домны, копры шахт. Высились огромные, как пирамиды, горы пустой породы, выброшенной из недр земли, — то остроконечные и черные — действующих шахт, то бурые и округлые, размытые дождями, давно оставленные людьми. И те и другие свидетельствовали об упорном человеческом труде.
Бесконечное количество железнодорожных путей, обрамленных густо посаженными деревьями, прорезали степь, и по ним громыхали тяжеловесные поезда.
В донецкой степи никогда не было тишины, никогда нельзя было вволю насладиться пряным ароматом трав. Свистки паровозов чередовались с гудками заводов и шахт, а ветер порой примешивал к запаху полыни и чабреца легкий, почти неуловимый запах дыма.
У моста через извилистую речушку, заросшую камышом, шофер сбавил скорость.
— Охотничьи места, — мечтательно произнес он. — Уток здесь…
С острой болью подумал Гаевой о Наде. Любила она покататься на лодке, всегда гребла сама и часто вспоминала детство, великолепную Ворсклу и украинский хуторок с двумя рядами убогих, но чисто выбеленных хат с окрашенными синькой ставнями, с неизменной огненной мальвой под окнами. Гаевой знал родные места Нади и разделял ее восторги. Хороша Полтавщина, край множества сказок, легенд и дум, задушевных, неповторимых в своей музыкальной прелести песен! И как по-разному воспели ее; Шевченко — горькую и обездоленную, Гоголь — суеверную и веселую, полную неподдельного народного юмора.
Не доехав до рудника километров двадцать, Гаевой увидел в степи легковую машину и тяжеловесного человека, расхаживавшего возле нее.
— Хозяин. — Шофер узнал директорскую «эмку».
Подъехав, он остановил машину, выскочил из нее, чтобы помочь своему товарищу, склонившемуся над мотором, но Ротов показал жестом: не надо.
— Третий рудник, — приказал он, не спрашивая Гаевого, куда тот едет. И только когда машина тронулась, протянул руку: — Здравствуй, Гриша. Или мы с тобой уже виделись?
— Нет. Сегодня ты мог меня только во сне видеть.
— Я другой сон видел. Будто пошел дождь, и весь наш аммонит промок, — не то шутя, не то серьезно сказал Ротов.
До рудника оставалось не более километра, как оглушительно ударил гром, заскользили в тучах изломанные нити молний и, словно по их сигналу, на пересохшую степь обрушились потоки воды. Казалось, опрокинулась над землей огромная, наполненная до краев посудина. Над накатанной дотверда дорогой от разбивающихся капель дождя встал плотный туман мельчайших водяных брызг. Машина пошла юзом, и шофер остановил ее. Ротов и Гаевой зашагали напрямик к холму, еле видневшемуся сквозь непроницаемую пелену дождя. Ливень сек их нещадно, они мгновенно промокли, но шли медленно, с натугой волоча ноги по разжиженной земле, — ботинки обросли огромными комьями грязи.
Уставшие, словно проделали многоверстный путь, добрались они до барака. В чистеньком, еще необжитом помещении, у пылающей печи сгрудились измокшие подрывники. Поодаль в черном клеенчатом плаще, нахохлившись, сидел старший подрывник Крамаренко. Он походил на моржа.
— Как аммонит? — крикнул Ротов с порога.
Крамаренко поднял влажное от дождя лицо.
— Укрыт брезентом.
— А брезент откуда?
— У шоферов отобрал. Зачуял грозу.
— Молодец, — с облегчением сказал Ротов, сел на скамью и тотчас вскочил: мокрые брюки прилипли к телу, как холодный компресс.
— Что же ты нос повесил? Аммонит, говоришь, останется сухим? — подбодрил Крамаренко парторг.
— А куда мы его закладывать теперь будем? В воду, что ли? Бурки-то зальет водой…
— У, холера твоей бабушке! — вырвалось у Ротова. — Голову вытащили — хвост увяз! — Он опустился на скамью и уже не поднимался. — Что нужно? Насосы?
— Какие там насосы! Сто бурок, по восемь метров глубиной. Неделю откачивать придется…
— Так что будешь делать?
— Да погодите, подумать надо, — отмахнулся Крамаренко. — Сразу ладу не дашь.
Гаевой смотрел в окно на завесу дождя. Ничего не различишь — сплошная муть. Ливень усиливался, в бараке нарастал гул. Казалось, крыша не выдержит такого мощного потока.
Дверь распахнулась, и в барак влетел, отряхиваясь и фыркая, молодой рабочий. Он сбросил промокшую куртку, вытер ладонью лицо.
— Ну, как там? — спросил Крамаренко.
— С аммонитом хорошо. Брезенты держатся, а в бурках полно воды.
— Володя! — крикнул Крамаренко одному из подрывников. — Иди на смену.
Рабочий, выходя, нахлобучил на уши кепку, словно это могло спасти его от дождя. Пришедший занял его место у печки.
— Крамаренко, а что, если перевезем компрессор и будем выдувать воду воздухом? — обратился к подрывнику Ротов.
— Чепуха, — небрежно отозвался Крамаренко, забыв, что с ним говорит директор.
Ротов не обиделся — слишком был подавлен случившимся. На этот взрыв возлагались самые большие надежды, и вот он отодвигается на неизвестный срок.
— Но ведь это же не первый дождь в твоей жизни, — нетерпеливо сказал директор. — Что вы делали раньше?
Крамаренко молчал.
Со скамьи встал один из подрывников. Он ближе всех сидел к печке, и от его одежды шел легкий парок.
— Запаковывали аммонит в непромокаемую оболочку и спускали в бурки с водой. Но сила взрыва не та. И сейчас ведь пятьдесят тонн заложить нужно… Тут неделю надо паковать, и во что?
Крамаренко резко повернулся к подрывникам.
— Хлопцы, сколько у вас брезентов осталось?
— Пять, — глухо отозвался кто-то у печки.
— Айдате! Режьте каждый брезент на двадцать частей. Будем двухкилограммовые пакеты делать.
— Для чего?
— Вот дурные! — рассмеялся Крамаренко и вскочил со скамьи. — Я уже догадался, а они… Опустим такой пакет в бурку и выбросим воду. Взрывом, а не воздухом… Ну, поняли, наконец, чертяки?
Дождь лил уже не с такой силой, грозные раскаты грома сменились далеким утробным ворчанием, вскоре прекратились и вспышки молний.
Подрывники, повеселев, гурьбой направились в другой конец барака, где были сложены брезенты, разостлали их на полу и стали разрезать на части.
Крамаренко подошел к Ротову.
— Это, Леонид Иванович, дунет не так, как компрессор. Видите, иногда чужая неправильная мысль натолкнет на свою правильную.
Выглянувшее в межтучье солнце уже стояло в зените, когда подготовительные работы были завершены.
Вдоль бурок протянули детонирующий шнур, разложили пакеты. Выстроились подрывники. Через каждые десять бурок — один человек. У запала стояли Крамаренко, Гаевой и Ротов. Крамаренко свистнул, и подрывники, перебегая от бурки к бурке, принялись бросать в них пакеты. Закончив свое дело, они отбежали в сторону.
Крамаренко поднес спичку к бикфордову шнуру. Огонь стал медленно съедать сантиметр за сантиметром, подобрался к детонатору — и сто фонтанов воды, пара, мелкой породы, как мощные гейзеры, поднялись вверх на высоту заводских труб.
Подрывники вернулись к буркам, заглянули в одну, в другую и радостно закричали, замахали руками.
Крамаренко не спешил: бурки пусты, теперь можно закладывать основной заряд аммонита. Ротов и Гаевой заглядывали в каждую бурку — хотели убедиться, что в них действительно нет воды.
— Оказывается, директор не только должен советы слушать, но иногда и подсказывать, — поддел Гаевого Ротов.
Парторг улыбнулся. Он настроился миролюбиво и готов был сейчас простить директору некоторые особенности его характера.
— Все это очень хорошо, Леонид Иванович. За график добычи можно не беспокоиться, но чем мы руду возить отсюда будем?
