Александр Лозневой - Крепость Магнитная
— Леонид Мойсенович, учитель танцев, в общем, борец за новую соцкультуру.
— Я вас знаю по клубу ЦЭС.
— Да?..
Второй был монтажником — невысокий, с воловьей шеей и звали его — Аполлон Ведерников.
Порфишка дивился необычной обстановке, в которую попал. Ему еще не приходилось бывать в каменных домах, где вместо печи — паровое отопление, а в стене кран для воды — цеди сколько влезет. Ни дров рубить, ни ходить к колодцу — красота!
И еще одно не укладывалось в его понятии: в семье три человека, а занимают две большие комнаты. В бараке на такой площади тридцать мужиков проживают.
Он сперва не заметил пианино, но когда Лина, откинув белое покрывало, уселась на вертящийся стульчик и стала играть, застыл в ожидании хорошей, душевной музыки, но вскоре понял — у нее ничего не получается: много грома и совсем нет души. Лина, однако, не унималась, колотила по клавишам, а Ленька «артист», подхватив Тосю, кружился с нею по комнате.
Побарабанив еще немного, хозяйка хлопнула крышкой, видимо, исчерпав репертуар, и сняла со шкафа патефон. Покопалась в стопке пластинок, выбрала нужную и громко, будто в клубе со сцены, объявила:
— Танго «Дождь идет»!
Сама подала руку Леониду, и он бережно повел ее в танце на середину комнаты. Вслед за ними выступили на пару Аполлон с Тосей, а черненькая, чем-то напоминающая цыганку, Варя лишь поглядывала на Порфирия, дивилась, почему он не приглашает ее. Не знала она да и не могла знать, что бывший крестьянин из Неклюдовки, а ныне строитель Порфирий Дударев, никогда в жизни не танцевал.
Кончилось танго, и Леонид сам занялся патефоном:
— «Брызги шампанского»… Прошу!
Опять подхватил Лину, зашаркал длинноносыми ботинками по полу. Аполлон и в этот раз танцевал с Тосей. А Варя скучала. Наконец поднялась, подошла к Порфирию:
— Думала, пригласите… не дождалась.
— Не умею. Честное слово, — уперся Порфирий, и лицо его покрылось краской.
— Я сама не умею.
— Нет, вы танцуете, по глазам видно.
— Не упирайтесь: не умеете — научитесь!
Он робко пошел вслед за нею, неуклюже переставляя ноги, обутые в тяжелые яловые сапоги. На первом же круге задел за стол, сбился с ритма и вдобавок наступил партнерше на ногу. «Артист», заметив, ухмыльнулся, не переставая кружиться. Порфирий хотел было сказать — больше не танцует, но отступление — будь то в большом или малом — не в его духе. Решил, значит, так и будет! И пусть этот Ленька думает о нем что хочет: танцорами не рождаются. Мысленно обозвал себя медведем: это ж надо, такой девчонке на ногу наступил! А Варя будто ничего не замечала, улыбалась. Наконец сказала, что он — врожденный танцор, и этим еще более смутила его.
Пользуясь тем, что музыка стихла, а гости присели отдохнуть, в комнате появилась мать Лины:
— Извините, — сказала она. — Отец задерживается. Займитесь чем-нибудь. Линочка, покажи гостям фотографии.
— Мама, ты гений! — воскликнула Лина. — Но мы еще потанцуем. — И, увидя, что Леонид роется в пластинках, потребовала завести входившую в моду румбу. Тот поднял голову:
— Слушаюсь, Сталина Аркадьевна!
«Вот у нее какое отчество», — подумал Дударев.
Вслед за румбой пошли вальсы «Голубой Дунай», «Сирена». Порфирий сам подошел к Варе, и она удивилась, как он легко повел ее. «Замечательно», — прошептала она почти в ухо, хотя новоиспеченный танцор тут же споткнулся и чуть было не упал на Аполлона.
— Не обращайте на это внимания, — подбодрила она. — Вы способный ученик!
— Пока я вижу только способную учительницу.
Вместо ответа Варя подала ему обе руки, приглашая на круг. Он не мог не заметить, как она приятно взволнована, ей, видимо, очень нравился этот семейный вечер с музыкой и танцами. А еще, было заметно, она собиралась что-то сказать ему и не решалась. Почему-то спросил, что она делает на заводе.
— Я машинист коксовыталкивателя.
— Девушка — машинист — это же здорово!
Пластинка остановилась, и в эту минуту послышался стук в дверь.
— Отец пришел! — оживилась мать Лины и вышла в коридор, чтобы открыть ему.
Именинница тотчас распорядилась выдвинуть стол на середину комнаты, накрыла его белой скатертью и принялась расставлять тарелки, раскладывать ножи, вилки. Поставила на стол несколько бутылок с вином и грушевым напитком. Девчата принесли из кухни большую эмалированную миску с холодцом, тарелку с ветчиной, сыром, сладостями.
Все уже сидели за столом, когда в комнату вошел отец. Он слегка склонил голову, поздоровался с гостями. Подняв глаза, Порфирий увидел… Сарматова. Того самого, который отчислил его из цеха под предлогом того, что «одна паршивая овца может испортить все стадо». Заколебался: как поступить — уйти или остаться? Холодный, явно враждебный взгляд хозяина ничего хорошего не предвещал.
— Пап, знакомься, это Дударев. Помнишь, я говорила тебе, он трехзначные числа в уме множит. Математик.
— Мы знакомы, — буркнул отец и повернулся к Леониду.
Разлили вино, и Леонид, избранный тамадой, предложил тост за именинницу — достойную из достойных, несомненно, талантливую медсестру, которая, ну конечно же, как и ее уважаемая мама, обязательно станет хорошим врачом!
— Итак, за молодую хозяйку!
Все встали. Дударев опять уловил недружелюбный взгляд Сарматова, однако поднял рюмку вместе со всеми.
— Фиша, ну что же ты, — потянулась именинница через стол. — Давай чокнемся!
Нескрываемой злобой сверкнули глаза отца.
Стуча вилками и ножами, гости набросились на закуску, совершенно не замечая, да и не интересуясь, что происходит с Дударевым, почему он такой грустный. Лишь Варя, взглянув на его невыпитую рюмку, нетронутую закуску, покачала головой.
Порфирий отродясь не видел такой снеди и таких вин, которые были на столе, но не прикоснулся к ним, не отщипнул даже крошки хлеба, хотя и хотел есть. Лишним, чужим почувствовал он себя в этом доме. Неприглядным, отталкивающим показалось ему все: и эти, выкрашенные в ядовито-зеленый цвет стены, и желтые тяжелые шторы, и даже Лина, которая изредка удостаивала его беглым, ничего не говорящим взглядом.
Хозяйка дома Августа Бенедиктовна пошепталась с мужем и стала просить Аполлона, который сидел напротив, что-нибудь спеть. Тот не заставил себя ждать, вышел к пианино, однако Лина не могла ему аккомпанировать, нервничала, бросала пальцы по клавишам, играла не то, что требовалось. Наконец хлопнула крышкой, села на свое место. Мать поспешила сказать гостям, что дочка сегодня плохо спала и вот, как видите… Аполлон махнул рукой: ладно, в другой раз!
Чтобы до конца сгладить неловкость, Леонид принялся показывать фокусы. Рюмка, взятая со стола, то исчезала, то опять появлялась у него на ладони. Наконец, положив рюмку в карман пиджака, попросил желающих извлечь ее оттуда. За это взялся сам хозяин: осторожно, не торопясь, опустил руку в глубокий Ленькин карман и вынул… стакан с горчицей. Смех. Удивление… Где же рюмка?
— Да вот же она! — воскликнул Леонид, вынимая ее из заднего кармана Аполлона.
Тот покраснел. Гости однако не обратили на это внимания. Их поразил сам фокус. Шум, смех, возгласы удивления наполнили комнату. И когда послышались голоса: «Повторить!», Дударев незаметно шагнул в переднюю, оделся и, прикрыв за собой дверь, пошел вниз по лестнице.
31
За минуту до отправления поезда Москва — Магнитогорск в мягкий вагон, где уже были в сборе все пассажиры, неторопливо вошли двое мужчин и так же спокойно, не спеша, заняли свои места, которые оказались в разных купе.
Дорога была длинной, томительной, мужчины время от времени выходили в тамбур, курили, стояли в коридоре у окна, но за все эти дни не сказали друг другу ни слова.
Если бы они заговорили, то наверняка бы узнали, что их пути обязательно сойдутся в молодом уральском городе, а точнее, на заводе, который поднялся всего за несколько лет и уже гремел на весь мир. Оба они — крупные специалисты, с той лишь разницей, что один из них давно работал в системе завода и сегодня возвращался из очередного отпуска, другой, — получив повышение по должности, ехал на новое место. Этот, другой, с виду богатырь, в огромных яловых сапогах, с рабочими ручищами, походил более на молотобойца или грузчика, чем на инженера. Над глазами — кустистые черные брови, и он, казалось, постоянно смотрел себе под ноги.
Лет ему было, примерно, тридцать, и ехал он пока без семьи. Из вещей ничего лишнего — небольшой черный чемодан, портфель, набитый газетами. Он знал: на новом месте для него уже выделена квартира, но перевозить семью пока не решался — жилье это еще не все, есть и другие, не менее важные стороны жизни — школа, например, где должны учиться дети; далеко она или близко. Да и вообще хотелось немного приглядеться к новому городу, к заводу, где, наверное, придется работать не год, не два, а возможно, что и всю жизнь. С семьей успеется.
