Владислав Николаев - Мальчишник
— Да ты не волнуйся, малыш. Сейчас приедем на место и поставим тебя на ножки, — успокоительно произнес Коркин и тут же криво усмехнулся: — Поставим на ножки, а дальше что? Прибегут на берег ребята, возликуют, увидев лосенка — столько мяса! Повар засучит на ходу рукава, вытащит из-за голенища длинный кухонный нож — и песенка твоя спета, малыш. Не гулять тебе больше по Уралу, не переправляться через реки, не щипать траву, не обгладывать кору с тальников, не вырасти в царственного могучего лося с ветвистой короной на голове… Расхотелось что-то Коркину лосиного мяса.
Вскоре за очередным поворотом встала на левом берегу тяжелой темной громадой Росомаха. На этот раз она вся была на виду — от подножия до разваленной вершины. Облака не то чтобы ушли из долины, а как-то поредели, полегчали, поднялись выше, и впервые за много дней не сыпался из них ни дождик, ни снег. Посвежело в воздухе. А над изломанной кромкой дальних гор, заполняя зазубрины, расплавленным металлом растекалась огнистая заря — предвестница сухой ветреной погоды.
— А что, Григорьич, — сказал вдруг Коркин, — может, отпустим лосенка-то на волю? Какое сейчас из него мясо? А пропитанием мы и без него обеспечили себя на несколько дней, и погода, смотри, налаживается — вон какая заря разгорелась, не сегодня-завтра и вертолет прилетит, — довод за доводом приводил Коркин, и похоже было, что он уговаривал не столько Александра Григорьевича, сколько самого себя, ибо проводник уже с первых слов одобрительно закивал головой, а в заключение произнес набожно:
— Богоугодное дело сотворим, Петрович.
— Ежели мы тут его высадим на берег, не заблудится, поди, в лесу?
— Пошто заблудится? — успокоил проводник и стал подправлять лодку к левому берегу, по которому, по его предположению, должна была двигаться за кустами лосиха-мать.
Резина шабаркнула о камни, стукнуло по ногам, и лодка остановилась в двух шагах от берега. Коркин поднял лосенка на руки, поставил в воду. Одним прыжком лосенок выскочил на сухое и остановился. Обернувшись вполоборота к реке, озадаченно посмотрел на людей, точно вопрошал: что же это вы, куда? А мне теперь как быть?
А люди поплыли дальше. Когда они отплыли на безопасное для лосенка расстояние, к нему вышла из кустов мать. Она не обнюхивала, не облизывала малыша — внешне не проявляла никакой радости. Подтолкнула его мордой в бок, и оба они — крупная мышастая лосиха с ходившими из стороны в сторону, словно локаторы на вертлюгах, большими разверстыми ушами, и тонконогий лосенок — потрусили размашистым шагом в тальники, от греха подальше.
А лодка уже проплывала мимо Росомахи, справа на мысу показался лагерь — темные влажные крыши палаток, костер между ними и навес над костром, пронизанный в разных местах сизыми струйками дыма. Дым поднимался прямо вверх — тоже к погоде.
Увидели лодку из лагеря. Лева с Вениамином наперегонки бросились к берегу. Лева на бегу вытащил из-за голенища длинный кухонный нож и закричал во все горло:
— Ну, охотнички, показывай свою добычу! Мы ее сейчас в дело употребим!
К его ногам вывалили из рюкзаков хариусов.
— Вот это да! — ахнул повар и, присев рядом с лодкой, принялся потрошить и чистить над водой рыбу.
— Ну как, есть ответ на радиограмму? — спросил у Вениамина Коркин.
— Нет, — покачал головой тот.
Глава пятая
Вертолет прилетел через сорок дней после первого обусловленного срока, прилетел уже в сентябре.
Партия к тому времени перебралась на новую стоянку в междуречье Кожима и Каталомбы. Лагерь разбили на берегу крохотного ручейка, не имевшего из-за своей малости даже названия. Воду из него можно было черпать только кружкой. Зато тут вволю было дров: на правом берегу далеко разросся по мшаникам глухой еловый лес, на его опушке и поставили палатки. На левом же берегу было голо, светло, росли неприметные карликовые березки, которые замечались лишь тогда, когда приходилось брести по ним.
В горах уже многие дни хозяйничала осень — Приполярный Урал. По ночам выпадали заморозки. Утрами все березки были в серебряном иглистом инее. От холодного воздуха ломило зубы и, как наждаком, обдирало горло. Казалось, иней никогда не растает, превратится в снег. Но поднималось над холмами солнце, иголочки инея ломались, свертывались в сверкающие жемчужные зерна.
А к полудню и зерна скатывались с листа, и березка представала в роскошном своем осеннем убранстве — глаз не оторвешь: и красная-то она, и бордовая, и голубая, и лиловая, да тут и там вкраплены в нее свежая прозелень елочек, лимонная желтизна лиственниц. Разливанное море красок!
Но люди не шибко на них заглядывались. Люди не на шутку заголодали.
Один Александр Григорьевич не ослаб на ноги и неутомимо бегал с ружьишком по уремам и лесным колкам. Ежели ему удавалось настрелять с дюжину куропаток или при переправе через какую-нибудь речку натаскать с десяток хариусов, на другой день Коркин и Герман уползали в маршруты. А вот прожорливого Вениамина таким нерегулярным питанием, да еще без хлеба, на работу уже было не поднять, да и работа ему назначалась потяжелее, чем геологам, — бить шурфы до коренных, копать канавы на контактах.
В маршрутах, где-нибудь под береговой скалой, по которой опытный геолог мог читать, как по книге, Коркин частенько натыкался на груды свежих каменных обломков — словно мощная дробилка тут недавно поработала. Оглядевшись повнимательнее, обнаруживал и следы людей — либо окурок, либо консервную банку, либо остывшую золу в выгоревшей ямке. Ясно, здесь уже побывал Карпов. Колотили со своим помощником образцы.
В это утро все было так, как много дней подряд: игольчатый иней на березке, морозный воздух и низкое осеннее солнце. И который уже день подряд первым выбрался из палатки Вениамин. Кутаясь в прожженный ватник, он проковылял к остывшему костру, устроился на бревне и, будто восьмидесятилетний старик, выползший погреться на завалинку, поворотил лицо к солнышку. На голову нахлобучена теплая шапка с задранным наушником, и освобожденное ухо насторожено на левобережные холмы, из-за которых должен прилететь вертолет.
И вдруг по длинному исхудавшему лицу Вениамина пробежала судорога, глаза выкатились на лоб… Он вскочил с бревна, взметнул над головой руки, завопил:
— Вертолет! Вертолет!
В ту же секунду весь лагерь был на ногах: спят теперь в одежде, одеваться не надо. Сбились вокруг Вени, запрокинули головы. Через минуту-другую донесся приглушенный звук, похожий на гудение запутавшейся в паутине осы. Потом в этом гудении появилась металлическая нота и уже ни у кого не осталось сомнений: не оса, не пчела, вертолет летит.
У Вениамина откуда только и силы взялись — перемахнул через ручей, выбежал на посадочную площадку, расчищенную среди березок, и, упав на колени перед кучей хвои, зашаркал спичками. А вот вынырнул из-за холма и сам вертолет — большая зеленая стрекоза с голубым брюхом. Машина с ревом летела прямо на лагерь.
Над сигнальным костром встал белым столбом дым.
Вертолет был уже совсем близко, за стеклом кабины можно уже было рассмотреть черноволосую курчавую голову летчика, когда машина вдруг круто повернула и полетела над лесом вдоль ручья.
Коркин застыл с поднятой кепкой и недоуменно смотрел вслед вертолету. Вениамин заскочил на костер и принялся затаптывать его сапогами. Герман грозил кулаком и матерился:
— Гады! Куда прете? Разве не видите — площадка здесь! Александр Григорьевич, садани ты им в хвост дробью!
А вертолет между тем выписывал над лесом совершенно непонятные кренделя: то зависал на месте, то, как борзая, метался вправо-влево. Или вдруг спускался так низко, что чудилось: вот-вот зацепится раскоряченными лапами за острые макушки елей.
Можно было подумать, что машина потеряла управление или тот, кто сидел за штурвалом, был в дым пьян или же просто сошел с ума. Другие соображения и в голову не приходили.
Вертолет наконец перестал кружиться на месте, развернулся и полетел в обратную сторону — к вершине холма, из-за которого выскочил несколько минут назад. И геологам стало понятно, в чем дело: по карликовой березке, опередив слегка вертолет, бежал большой изжелта-бурый лось с горбоносой мордой и многоперстыми рогами на широких коричневых пластинах, бежал ровно, невозмутимо, будто и не было за ним никакой погони.
И только теперь Коркин разглядел, что правое стекло в кабине вертолета отодвинуто и в проем высовывается чья-то фигура в белом, и тут же услышал хлопки выстрелов, которые раньше, верно, перекрывались шумом мотора.
Запрокинув тяжелую корону на спину, зверь бесшумно стлался над багряными березками, и даже не было заметно, чтобы они вздрагивали, гнулись, ломались под его копытами, точно он и земли вовсе не касался. Зато позади зверя под бешено ревущим винтом вертолета березки ходили штормовыми волнами, валились набок, дыбились, обнажая еще зеленую подкладку листьев.
