Евгений Наумов - Черная радуга
– Поддадите на каменку воды – вот вам и русская парная, – проинструктировал он и ушел.
Закрыв глаза, я лежал на верхнем полке, а Вадим стоял внизу, растирая свое бледное северное тело, – теперь такое же, без загара, будет и у меня долгие годы… И вдруг я почувствовал запах дыма и понял, что он курит! Преспокойно курит «Беломор», стряхивая пепел на каменку! Молча, мгновенно озверев, я бросился на него сверху, но он оказался проворнее и с гнусным смешком выскочил.
– Это тебе за фальшфейер! – крикнул он.
После того как я основательно изругал его на все корки и не менее основательно проветрил парную, он как ни в чем не бывало появился из раздевалки и набросился на меня:
– Уже и покурить нельзя! Скифская морда…
Рассолодевшие после парилки, не сговариваясь, мы вздохнули:
– Вот теперь бы…
– А в трюме ж у них есть! – оживился Вадим.
– То, что в трюме, свято и неприкосновенно, – наставительно сказал я. – Тут не портовые амбалы – кадровые моряки!
– Еще Суворов говорил: век не пей, а после бани укради и выпей.
– Неужто ты век не пьешь?
– Кажется, что век…
…Утро наступило золотое. Теплоход лежал на глади лагуны, из репродуктора мощным валом обрушивалась бравурная музыка. Я поднялся на мостик, где стоял капитан с биноклем.
– Лорино, – сказал он, передавая мне бинокль.
Глубоко вдаваясь в голубую зеркальную гладь, тянулась Длинная белая коса. От основания косы вверх на крутой берег взбирались дома. Среди одноэтажных деревянных особняков, словно военная колонна, стояли двухэтажные. Справа виднелись приземистые строения зверофермы.
Все это было залито щедрым солнечным светом, и, если бы не ветерок, изредка острой бритвой проходивший по лицу, можно было бы подумать, что это какой-то южный берег, но без пальм.
– Отмякла погодка, – появился Вадим, протирая очки. – Теперь надолго будет тишь. Ну-ка, дай бинокль. Ага! Так оно есть – нас встречают. Пилипок. Видишь черная фигура мечется по берегу и размахивает руками?
– Кто это?
– Директор совхоза.
– А как он узнал?
– Еще вчера позвонил ему.
Мы тепло простились с капитаном, со всей командой судна, совершавшего свой губительный рейс по побережью.
Пилипок встретил нас с распростертыми объятиями. Высокий, стремительный, в мятой кепочке из крашеной в коричневое нерпы, в распахнутом пальто, директор мне понравился. Он работал на контрастах: вот только что кричит, по-военному командует, рассекает – и вдруг спохватится, улыбнется мягко, извинительно.
– Рассаживайтесь – и поехали! – скомандовал он, указывая на два самосвала и автоцистерну, что стояли на берегу.
– Куда?
– В экскурсию по селу.
– Погоди. Где танцевальный ансамбль? Где Уала? – требовательно спросил Вадим. – Узнал?
– Они в Нешкан поехали, потом будут на Горячих ключах. Траур у нее.
– Петрович?
– А то кто же… Вадим сказал:
– Такси отпусти. Нам пройти интересно. Матвей еще не бывал, пусть посмотрит.
– Ну ладно, – Пилипок махнул рукой машинам: – Пока занимайтесь.
По селу бродили большие лохматые собаки, бегали замурзанные ребятишки, у домов на вешалах вялилась красная рыба, пламенея развернутым нутром.
– Бригада ловит гольца на озере, все село снабжает и район, – пояснил Пилипок. – Отменный голец, лучший на Севере.
Он подошел к ближайшим вешалам, отчекрыжил большим складным ножом шмат аппетитно сочившейся жиром мякоти и протянул.
– Угощайтесь.
Мякоть гольца была непередаваема на вкус – нежная, малосольная, ее можно было есть без хлеба.
– М-да… – проурчал Вадим, обсасывая пальцы. – Даже жалко употреблять без…
– Это будет, – бросил на ходу директор. – Деликатес! А раньше собак этим кормили.
– И сушеной красной икрой. Им-то нечего было жаловаться, – он пнул ближайшего пса, обнюхивавшего его ноги.
Так, озираясь, добрели до зверофермы – главного богатства села, как пояснил всезнающий Вадим. В клетках метались пугливые изящные зверьки. Голубой песец – мечта всех модниц. Собственно, они не голубые, просто белые шерстинки у них зачернены на концах. Это оттеняет воздушность меха, придает ему объемность. «Все беды зверей от женщин. Сколько животных мучаем и уничтожаем в угоду этим жадным созданиям… Мужчина убил какого-то овцебыка, мясо съел, шкуру напялил – и доволен. Много ли ему надо? А женщины… То им крокодила подай для сумочки, то ягуара для накидки, то песца на шапку. Давай-давай, поворачивайся, мужичок, зарабатывай гроши, благополучие, ну и ласку тех же женщин…»
Широкий проход разделяет клеточный городок на две части. Справа клетки стоят низко, почти на самой земле, а слева они подняты на высоких сваях.
– Вот эти, свайные, называются шеды, в них песцы зимуют. А низкие – летние, зимой их сплошь заносит снегом.
– Куда же песцы деваются? Уплотняют их, что ли?
– Осенью забиваем. Оставляем только производителей. Из-за клеток появилась девушка в цветастом платьице и танцующей походкой пошла им навстречу.
– Тоня Рагтына, заведующая, – представил ее Пилипок. Нежно-розовое лицо девушки зарделось, черные раскосые глаза робко глянули на нас. Какая же она заведующая? В пятом классе учишься? – так и подмывало меня спросить. Но когда она заговорила гортанным голоском, сразу стало ясно – специалист. Толково рассказала о делах зверофермы, получении приплода, рационе зверей, специально разработанном так, чтобы мех стал пышным и крепким.
Приняв меня и Вадима за высокую комиссию, она рассказала, какая беда постигла звероферму. Половина самочек в нынешнем году не принесла приплода – произошло так называемое саморассасыванне плода.
В биологии это явление хорошо известно. Каждый вид животных внутренними методами борется против собственной перенаселенности, нехватки кормов и других коммунальных неудобств. У кроликов, крыс, белок в обычные сроки не появляется потомство – плод рассасывается в организме. Но самый трагический метод у леммингов. Раз в несколько лет они идут неудержимой многомиллионной лавиной по тундре к морю и топятся в холодных волнах. Мне не приходилось этого видеть, по очевидцев встречал, и от их рассказов мороз продирал по коже.
На выходе из фермы я остановился. Мучила одна мысль.
– Вы упомянули, что скармливаете зверькам пушновит, который способствует росту волос… – я окинул красноречивым взглядом розовую проплешину в кудрявой шевелюре Вадима, о таких говорят: на чужих подушках вытерся. – Если его будет потреблять лысый человек, вырастут у него волосы?
Вадим напрягся. Она ответила деловито:
– Я бы не советовала это делать. Он разочарованно вздохнул.
Некоторое время шли молча. Окрестилов мечтательно протирал очки.
– Прелестна, прелестна, – проблеял он. – Как тундровый цветок. И депутат! Замужем?
– Побаловался один механизатор и – в кусты, хотя кустов тут нет. А Тоня нянчится с ребенком.
– Что механизатор?
– Растворился. Даже алиментов не платит.
– Надо привлечь стервеца! – закипятился Вадим.
– Местные, как правило, на алименты не подают. Гордые. К тому же считается, что ребенок благо, чего же из-за блага судиться? Обычай!
– Для таких стервецов такой обычай действительно благо… Я молчал, лихорадочно соображая. Несколько дней напряженной работы над бумагами, оставленными моим предшественником, не пропали даром. Там я обнаружил один листок, исписанный заказами, цифрами, адресами клиентов. Со стороны обычная бумажонка, а для меня это был ключ. Шифром, известным каждому толкателю, на листке была выписана цепочка преступных связей. Несколько фамилий, характеристики, предположения. Там значилась и Тоня Рагтына, депутат, застенчивая заведующая зверофермой наша знакомая. Правда, против ее фамилии стоял знак вопроса.
Видимо, Петрович уже подбирался к загадке рекламационных актов, но что-то его остановило. Навсегда.
Вот почему я отправился в поездку по побережью, но отнюдь не в увеселительную, как полагали мои беззаботные друзья, с пеной у рта обсуждавшие сейчас достоинства местных девушек;
Вдруг вдали раздались крики:
– Кит! Кит на берегу!
– Ага, – оживился директор. – Наконец-то вытащили. Китобоец «Звездный» шлепнул и бросил на якоре у берега – волна гуляла. А сегодня спокойно, вот и приволокли.
Туша кита аспидно-черным лоснящимся холмом возвышалась на желтом песке берега. В спине ее зияли продольные бело-розовые разрезы. Сделаны они для того, чтобы внутри не образовывались продукты гниения, газы: морская вода прополаскивала и промывала мясо кита, пока он качался на якоре. Кожа усеяна глубоко въевшимися круглыми раковинками баланусов, морских желудей, ошибочно называемых иногда китовыми вшами. Они сидят поодиночке и целыми стадами. Подойдя ближе, видишь, как они раскрывают и закрывают свои створки, обеспокоенные отсутствием воды. Могучее животное, на котором они поселились, причиняя ему тяжкие мучения, мертво, а они еще живут. Но часы их сочтены. Такова участь всех паразитов, примазавшихся. А выбрали бы на дне камешек поскромнее, жили бы весь свой ракушечий век. Нет, лихой езды захотелось, изобилия и блаженства придворного лизоблюда! Доездились…
