Юрий Колесников - Тьма сгущается перед рассветом
Однако машина промчалась, и сигнал замолчал. Хотя автомобильный гудок заглушил звук сделанного в упор выстрела, в ушах Лулу все еще стоял треск и звон… Тем более, что для «верности дела», как приказал Думитреску, пришлось повторить «процедуру нажатия курка в комбинации с автомобильным сигналом».
IX
Когда гонимые ветром густые тучи, случалось, отрывались друг от друга и в открывшееся «оконце», словно украдкой, выглядывал месяц, — тогда было хорошо видно, как в хвосте длинного товарного состава покачивались платформы с выстроившимися в ряд грузовиками без кузовов. По обеим сторонам полотна торопились навстречу деревья, поля, кустарники. Изредка у опущенного шлагбаума мелькал будочник с фонарем. Потом тяжелые облака снова смыкались, закрывали робкую луну, и становилось так темно, что уже ничего нельзя было различить. Могло даже показаться, что поезд стоит на месте, но колеса продолжали тарахтеть, машины вздрагивали на стыках рельс да изредка впереди подавал весть паровозный гудок…
На одной из платформ иногда вспыхивали два огонька: это Илиеску стряхивал пепел в открытую дверцу кабины да Томов за компанию переводил табак.
Илиеску рассказывал о своей жизни.
— Трудные времена и тогда были… Особенно тяжелое было время с двадцать девятого по тридцать третий год. Тогда во многих странах Европы свирепствовал кризис: заводы, фабрики, мастерские прекращали работу, закрывались учреждения, конторы, сворачивались стройки. Миллионы людей оказались без работы, скитались по улицам, голодали… У нас в стране тогда было так, что, казалось, уже дальше некуда: то и дело на улицу выбрасывали новые партии рабочих, пачками увольняли служащих, а пенсионерам и вдовам погибших на войне государство давно уже не выплачивало пенсий. В деревне было не лучше… Крестьян доконали налоги. Большинство продавало свои земли из-за долгов, а помещики за бесценок скупали их. Начались крестьянские волнения. Правительство посылало на их подавление жандармерию, войска. На улицах столицы происходили демонстрации инвалидов войны, старух-вдов. Они направлялись по Каля Викторией к королевскому дворцу, но полиция и жандармерия преграждали им путь. Однако демонстранты не отступали. Тогда их начинали избивать нагайками, резиновыми дубинками, прикладами, но и это не помогало, инвалиды пускали в ход костыли, палки. Полиции пришлось вызвать пожарников и водой из шлангов разгонять народ… По всей стране бастовали рабочие — в Бухаресте, Яссах, Клуже, Констанце, Галаце; они протестовали против увольнений, против снижения заработной платы. Самая крупная забастовка началась в бухарестских железнодорожных мастерских на Гривице. До призыва в армию я четыре года работал в этих мастерских клепальщиком и был на хорошем счету. Незадолго до забастовки вернулся с военной службы, но обратно меня не приняли. Между тем, с администрацией был заключен контракт, по которому она обязана была взять меня на работу после возвращения из армии… Что было делать? Судиться с ними? Пустая затея…
Томов вспыхнул:
— А почему не судиться, если у вас контракт был?.. Закон-то на вашей стороне?
Илиеску похлопал Илью по колену, усмехнулся:
— Закон, говоришь… Да… Адвокаты у них опытные, судьи купленные… Не для нашего брата это дело. Ходил я, конечно, и в отдел кадров, и к инженеру, и в администрацию, и даже в генеральную дирекцию. И все без толку. Месяца четыре сидел без работы, а потом товарищи меня туда же, в мастерские, устроили. Это было незадолго до нового года. Зима тогда, помню, стояла очень холодная. В ту зиму поговаривали, что где-то около Тыргу-Муреш волки съели двух жандармов. Но, что правда, то правда, бураны заносили дороги, а на окраине у нас заборов не было видно, столько снегу намело… Неделю проработал, а получать нечего. Даже не хватало расплатиться с лавочниками за хлеб и подсолнечное масло. Тут как раз жена ко мне приехала из Буфтя, обрадовалась, что меня обратно приняли на работу в железнодорожные мастерские, да еще и сына привезла… А в комнатушке, что я снимал, так было холодно! Помню, свою старенькую шинель продал да немного дров раздобыл, затопили. Со стен потекло… А потом дрова кончились. Тут сын заболел воспалением легких. В больницу не приняли — все переполнено. Так нам и не удалось его спасти.
Стараясь не выдать своего волнения, Томов с силой нажал на ручку дверцы, словно она была повинна в этой несправедливости. Ручка хрустнула и осталась в руке… Захария молчал, погруженный в тяжелые воспоминания, и Илья тихонько спрятал ручку в карман. Расспрашивать он не решался.
— Да… — заговорил снова Илиеску. — Мы тогда тоже повсюду писали. Не только своей администрации, но и в правительство, но… — он махнул рукой. — От профсоюзов тоже никакого толку не было. Там окопались социал-демократы. Эти все нас успокаивали, что надо подождать, не сердить начальство. Ну, им хозяева хорошо платили за то, что они говорили так. Были, конечно, и честные в профсоюзах, они говорили, что рабочие должны бороться и настойчиво добиваться своих прав. Так их прозвали «красной оппозицией».
— Эти уж, наверное, были коммунисты? — спросил Томов.
— Не все… И вот люди из «красной оппозиции» возглавили борьбу рабочих наших мастерских. А я сам к тому времени, — продолжал Илиеску, — хоть и в армии побывал, и пережил немало, но не очень-то разбирался… Знал, что в профсоюзах попадаются шкуры и надеяться на них нечего, но вот как поступить, чтобы сделать жизнь лучше, — не знал.
И вот первого февраля, — с этого дня вся моя жизнь пошла по иному пути, поэтому я и помню его, — в обед подошел ко мне один из наших рабочих и сказал, чтобы к шести часам вечера я был в доме одного из наших. Жил он за Северным вокзалом, по ту сторону моста Гранд. Думаю, раз зовет, значит, надо… После работы пошел туда. Там все наши уже собрались, только одного я не знал. Потом уж мне сказали, что он руководитель Всерумынского комитета действия рабочих-железнодорожников…
— Он был самым главным? — спросил Илья.
— Ну, не совсем, но одним из главных руководителей рабочих. Сам он тоже железнодорожник. Хорошо он говорил! Я многое в тот вечер понял… Главное, понял, что рабочие должны бороться за свои права организованно. На следующий день мы забастовали. Утром пришли все, как ни в чем не бывало, а потом завыла наша сирена, все бросили работу и стали выходить во двор. Вскоре не только двор, но и улица была полна народу. Во дворе организовали митинг, а у ворот проходной выставили пикеты, так что никто не мог нам помешать.
— Здорово! — взволнованно произнес Илья.
— Еще бы!.. Весь день к нам во двор приходили делегации от рабочих различных заводов и все выражали солидарность. А ближе к обеду стали приходить жены, дети, старики-родители, приносили свертки с едой. Такой подъем был! Впервые тогда мы почувствовали свою силу. Избрали доверенных, которым поручили предъявить наши требования администрации. Пошли они прямо в главную дирекцию железных дорог… Ни один рабочий не покинул мастерские. Готовые продолжать борьбу, мы ждали ответа на наши требования…
— У, это совсем здорово!.. Вы их прямо, выходит, приперли к стене!
— Еще бы!.. Мы так дружно поднялись, что хозяева испугались, как бы забастовка не распространилась на всю страну.
— А что, если в самом деле рабочие по всей стране одновременно объявят забастовку? Это же может получиться что-то потрясающее, — все больше возбуждаясь, воскликнул Илья. — Ведь тогда поезда остановятся, ни воды, ни света не будет, а если и служащие магазинов присоединятся, тогда конец всему. Что они сделают со своей жандармерией? Ничего!.. Не хотят люди работать даром, и все…
В темноте Илиеску нащупал руку Ильи и, слегка сжав ее, сказал:
— Главное в таком деле — сплотить народ воедино и действовать организованно. Не только служащие должны примкнуть, но главное — крестьяне… У нас в стране сколько их! Вот если рабочие в городе да крестьяне в деревне поднимутся, — вам, Илие, тогда и в самом деле можно будет стать летчиком здесь, в Румынии!.. А?!
Томов замер. Хоть было темно, но Захария почувствовал состояние своего молодого друга и засмеялся…
— А?! Теперь-то, надеюсь, поняли, как можно стать летчиком здесь? Но вернемся к нашей забастовке. Доверенные пришли из дирекции к полуночи с хорошей вестью. Согласились хозяева увеличить заработную плату на двадцать пять процентов, восстановить дополнительную оплату квартирных, перестать рассчитываться с рабочими по заниженным расценкам, а не в соответствии с разрядом, и самое основное — генеральная дирекция признала наши комитеты!.. Это была действительно победа!
— И вы после этого приступили к работе?
— Конечно! На следующий день вышли на работу, как полагается. Но весть о нашей победе воодушевила рабочих по всей стране. Поднялись рабочие нефтяных промыслов. У них-то жизнь была особенно тяжелая. Представляешь, люди, добывающие сотни тонн нефти, не всегда имели керосин, чтобы зажечь лампу в своей комнатушке! А потом поднялись и другие. Правительство перепугалось, оно ведь понимало, что хозяева не станут удовлетворять все требования рабочих. Невозможно это. Чтобы у рабочих была жизнь хорошая, должно быть рабочее правительство.
