Анатолий Ткаченко - В поисках синекуры
И наступал час «пик». Там, в неведомом городе. Шум-гуд усиливался, плотнел, словно бы напрягал стены дома, они вздрагивали, изредка еле заметно покачивалась люстра — под старым кварталом, говорила Люся, проходит линия метро, — слышались голоса со двора, шаги по лестницам, звякала железом дверь лифта. Но тишина не покидала квартиры, лишь делалась иной, более чуткой, как бы настроенной в резонанс звучанию города — этаким огромным всеслышащим ухом.
Он садился в кресло лицом к окну, за которым с третьего этажа длинно проглядывалось каменное ущелье переулка, густо-синего вдали, смутно пестреющего движением, сидел, переносясь воображением в суету, громыхание улиц, затем говорил себе: «Вот сейчас она вышла из управления, идет к метро (десять минут)... теперь едет (подождем двадцать минут)... вышла на «Маяковской», идет к троллейбусу, здесь очередь, стоит (минут десять — пятнадцать)... едет, снова идет (еще десять минут)... подходит к дому, вот вошла в подъезд, лифт не стала ждать («Ходить, ходить люблю!»), бежит по лестнице, стучат ее шаги... сейчас позвонит. Нет, не она... Но сейчас, сейчас! Где-то простояла лишних пять минут... Вот».
И — звонок.
МЕТРО
Он вошел в кухню, сказал «доброе утро», присел к белому столику, на котором уже были разложены приборы для завтрака.
— А, Клок! — словно удивленная его появлением, воскликнула Люся. — Тебе яичницы с колбасой хватит?.. Ну, еще кофе... Проспала, ничего не успела.
— Вполне.
— Ты всегда такой. — довольный и спокойный?
— На четвертом десятке стал успокаиваться.
— Интересно. А скажи, Клок, ты вправду пишешь роман?
— Не совсем. У меня герой не романный — живет, ездит, смотрит, а потом пишет.
— Как ты?
— Да.
— А про кого пишет твой герой?
— Про такого же: живет, ездит, пишет...
— О, книга в книге?
— Как матрешка в матрешке.
— И давно ты придумал эту книгу жизней?
— Сперва ходить начал. Натура — в отца, деда, прадеда. Все — казаки. Прадед пришел в Забайкалье, дед погиб в гражданскую, отец был на Отечественной, потом охотничал в тайге, пропал без вести. Все шли куда-то, искали чего-то... И я пошел. Всего два курса отучился в медицинском... Мама педиатр, хотела и сыну спокойной профессии, боялась, теперь понимаю, казацкой крови во мне. Не удержала.
— Удержишь этакое дитя! — Люся с улыбкой и чуть иронично оглядела рослую, угловато-кряжистую фигуру квартиранта.
Было субботнее утро, и они завтракали неспешно. По утрам готовила еду Люся, чтобы ей, как она говорила, иметь моральное право кушать «вечерние обеды» Клока. Они шутили обычно, вели себя вроде бы свободно, и все же смущались, стесняя друг друга в просторной квартире: Люся не выходила из своей комнаты в халате, Арсентий не смел показываться ей в майке или расстегнутой рубашке. И курить поначалу он не знал где, и в туалет не мог зайти, если Люся была на кухне... Кое о чем она догадывалась, помогала ему: разрешила курить в комнате, не бегала без толку по коридору, не торчала без дела на кухне (где перестала развешивать свое белье). Но не носить же все в прачечную! Это сердило ее, она не чувствовала себя прежней вольной хозяйкой квартиры, и решилась сейчас прямо заговорить об этом:
— Клок, почему ты смущаешь меня?
— Потому что — дикий. Сам тушуюсь.
— Слишком разные по образу и характерам?
— Пожалуй.
— Твой герой про это напишет?
Клок кивнул.
— Ну, попалась! У меня в голове даже мутится: ты, герой, у героя еще герой... Давай договоримся — пусть будет пока один, собирательный, просто — Герой.
— Согласен.
— Зачем же приехал Герой в Москву?
— Я говорил: набраться культуры. А сначала найти синекуру.
— Это же, Клок...
— По словарям — должность, не требующая большого труда... Ему надо привести в порядок свою книгу, уже написанную часть ее. Он заставил меня три года сидеть на Таймырской метеостанции. И недоволен. Говорит: надо из столицы спокойно все прожитое обозреть.
— Какой он у тебя... — начала Люся с искренним желанием отругать капризного Героя, но, опомнившись, засмеялась и спросила: — Так это тебе нужна синекура?
— Для него.
Люся, все еще смеясь, посмотрела в темно-карие, почти черные, по-азиатски угрюмоватые глаза Клока, но они лишь чуть сощурились в подобии грустной улыбки, и ей тоже расхотелось веселиться: ведь он же серьезно обо всем говорит!.. Странный какой-то, наивный, простой и непонятный. Оттого интересный, наверное. Она решила не говорить ему пока о прописке, без которой не найти работы, о неловком своем положении — держать случайного молодого квартиранта... Но месяц-полтора он может погостить в столице (документы-то у него нормальные), за это время все уяснится, как-нибудь уладится, скорее всего придется его Герою возвращаться в Улан-Удэ. А теперь надо помочь им обоим «набраться культуры», раз уже это так необходимо.
— Клок, а почему твой Герой не наби... не смотрит Москву?
— Струсил, боится...
— Понятно. Со мной-то пойдет?
— С тобой — да.
— Тогда собирайся, поедем! Мне интересно, как ты все будешь видеть.
Во дворе она спросила, глядя с изумленно-восторженным любопытством на своего квартиранта:
— Начнем, да? А с чего, Клок? Плана ведь не наметили.
— У меня намечено. Сначала метро... По Кольцу... и вокзалы.
— Правильно: окольцуем столицу!
Они шли, затем ехали, Люся говорила, показывала в окна троллейбуса магазины, площади, бульвары... Говорила громко, чтобы он хорошо слышал, а его это стесняло, казалось, толпа оглядывается с удивлением: неужели есть в нашей стране люди, которые не знают главных московских улиц, магазинов?.. И задумано было не так — сам он, вернее, его Герой, должен смотреть, узнавать столицу, одиноко блуждая по ней... Наконец Люся повлекла его из троллейбуса, они протолкались сквозь тесноту у двери, и Клок обрадовался простору площади, мутно-голубенькому небу над малыми и громоздкими домами, а главное — трем зданиям, явно старинным, затейливым по архитектуре и потому неохватным для взора — башни, колонны, ярусы, витражи, — навечно построенным, и вроде бы уже виденным когда-то ранее, и удивляющим новизной, незнакомостью.
— Казанский, — сказала Люся. — Здесь ты хотел занять гостевую скамеечку. А там... — Она повела рукой по окружности площади, — Ярославский, Ленинградский.
— Знаю, — кивнул Клок.
— Серьезно?
— Да. Догадался бы сам.
— А, понятно: открытки, кино, телефильмы... Кто же не узнает московских вокзалов? Вот не подумала! Значит, Клок, я буду показывать, ты — узнавать?
— Может быть...
— Внутрь войдем? Или вообразишь — то же, что и везде, только пошумнее.
— Войдем. Надо.
Они обошли все три зала, Клок осмотрел кассы, буфеты, газетные киоски, спросил, сколько стоят пирожки, пончики, мороженое различных сортов, заглянул в мужской туалет, долго изучал росписи, лепку на стенах и потолках, поинтересовался электронным табло, маршрутами поездов, стал в очередь у справочного бюро и осведомился, без опоздания ли прибывает поезд из Владивостока (тут же пояснив Люсе, что хотел узнать, насколько вежливее московские железнодорожные девушки всех прочих, на других вокзалах страны), купил своей терпеливой спутнице самое дорогое мороженое, «Ленинградское», и, пока она ела, расспросил небритого мужичка с шумным, занявшим пол-лавки семейством, откуда и куда едет, давно ли гостит в столице... Лишь после всего этого, да еще двух-трехминутного молчаливо-вдумчивого обзора большого зала от входной арки, он пошел рядом с Люсей, решительно взявшей его под руку.
— Ну? — спросила она.
— Грандиозно!
— Похож на ваш улан-удэнский?
— Что ты! Вот только... запах такой же.
Люся остановилась, затрясла руку Клока, неудержимо смеясь.
— Верю — писатель! Они же — как дети. Что почувствовал — то и выразил... Поехали дальше. Видишь большую букву «М»? Метро, правильно. Толкай эту моталку-дверь... да не держи ее, забудь пока свою таймырскую вежливость, тут другая... Вон на стене автоматы, бросай какое есть серебро, бери медяки... не пропускай же без конца всех подряд, не оценят, некогда... Бери пятак в правую руку, суй в автомат турникета, проходи слева, когда красный сигнал сменится на зеленый... Так, молодец. Правда, ты уже вспотел немного, но привыкай, втягивайся в нашу гонку. Чего не сделаешь ради своего жаждущего жить и страдать Героя!
На ленту эскалатора, как и случается с новичками, Клок впрыгнул, забыв все наставления Люси; спускаясь, беспокойно оглядывал крутой туннель, плафоны светильников, встречный людской поток, будто отыскивая знакомые лица; а внизу, как ни придерживала его Люся, по-козлиному спрыгнул с эскалатора, едва не сбив двух девиц, сделавших ему нагло-ироничные рожицы. Пришлось еще раз напомнить Клоку правила поведения в Московском метрополитене.
Зато станцию «Комсомольская» он осматривал неспешно, деловито прикидывая, сколько грунта понадобилось вынуть, чтобы соорудить под землей такой внушительный зал, с платформами, лестницами, переходами; удивился роскоши — мрамору, бронзе, позолоте, дорогой мозаике. «Дворец, дворец...» — вполголоса повторял для себя, а затем спросил у Люси:
