Сергей Антонов - В городе древнем
— Не надо вам ходить, товарищ Степанов! — запротестовала Клава.
— Почему?
— Вы же знаете их! Это такие отпетые!..
— Если убьют, произнесете над моей могилой речь, у вас это получится, — резковато сказал Степанов и встал.
Клава не могла понять: шутит?
— Ладно… Как хотите… Пожалеете, — предупредила она. — Оружие у вас есть?
— Нет..
Она зачем-то заглянула за ситцевую занавеску и сказала Степанову:
— Пойдемте.
На улице стемнело, и, не посмотрев на часы, уже не разобрать, вечер или ночь. Ни огонька, ни луны…
— В этом — сын-полицай… Осужден… — показывала Клава на большую избу. — Рядом изба — муж-полицай…
— Ну, спасибо, «порадовали», — покачал головой Степанов.
— Я вам не нужна больше?
— Нет.
Клава демонстративно повернула обратно. Степанов посмотрел ей вслед и пошел к большой избе. Постучал в дверь раз, другой и, не услышав отклика, настороженный, вошел в сени. В темноте нащупав дверь, потянул на себя. В кухне на шкафу стояла коптилка, напротив шкафа, в углу, за столом сидели старуха, молодая женщина, двое ребят. Из одной миски ели толченую картошку.
— Здравствуйте, — остановившись в дверях, сказал Степанов.
Его словно не слышали. Взглянули и продолжали есть, только старуха кивнула головой, отвечая на приветствие.
— Я стучал, — сказал Степанов, оправдываясь.
Здесь, видимо, сжились с новым своим положением, перестали считать себя хозяевами дома, да и хозяевами собственной судьбы.
— Чего тебе? — повернулась к Степанову старуха.
Он не знал, с чего начать. Казалось, было бы легче и проще встретиться с явным врагом.
Рассмотрев неподалеку от стола табуретку, Степанов опустился на нее. Старуха выдвинула ящик, достала алюминиевую ложку и, обтерев тряпкой, протянула незнакомцу, который все же был гостем.
— Спасибо… — отказался Степанов. — Я из города, — начал он и, рассказав, что в городе тиф и нужен лес для больницы, спросил: — Почему же мост не достроен?
— Костеринцам власть назначена… — ответила старуха. — Ты с ней и поговори…
— А вы мне ничего не хотите сказать?
Старуха повернулась к нему. Более горестного и снисходительного взгляда Степанов еще не видел.
— Что ж мы сказать можем?.. Мы?! Случаем, не ошибся ли домом?
— Нет, не ошибся… У вас сын служил полицаем?
— В том-то и дело, что у нас… У нас, а не у других… Такие уж мы «счастливые»!..
Картошку доели. Облизав ложки, мальчик и девочка ушли, за ними — молодая женщина. Старуха перекрестилась и, поднявшись, начала убирать со стола, не обращая внимания на Степанова: хочешь сидеть — сиди… Какая-нибудь минута — и стол уже поблескивал новой тонкой заграничной клеенкой.
— Как вас зовут? — осведомился Степанов.
— Я — Прасковья Егоровна, — с достоинством ответила старуха. Ну, мол, и что?
— Прасковья Егоровна, что же тут у вас происходит?
— Ничего не происходит…
— Как же не происходит? Вы молчите, Востряков лежит пьяный, лес вывозить нельзя! Разве это «ничего»? А там, в Дебрянске, от тифа мрут! «Ничего»!
— Растолкай Вострякова и требуй с него… Я-то, мать проклятого полицая, при чем? — Последняя фраза сказана с болью, прорвавшейся впервые за весь разговор.
В сенях послышались шаги, натолкнувшись на ведро, кто-то с силой наподдал его и зло помянул черта и еще кое-кого.
Дверь резко распахнулась, в ней стоял небольшого роста, широкоплечий солдат с палкой.
— Востряков, — назвал он себя. Прислонив палку к столу, протянул руку поднявшемуся Степанову и тут же посоветовал: — Надо быть осторожней… Зря без меня пошел.
— Почему?
— Во-первых, власть здесь — я, во-вторых, мало ли что может случиться… — Востряков сел на табуретку и предложил Степанову: — Садись… На днях взрыв был. Две мины за речкой… Кто? Что? Неизвестно. Так что оружия костеринцы не сложили.
— Сам говоришь: «Кто? Что? Неизвестно…» — а обвиняешь костеринцев. Разве ж так можно, Востряков?!
— Они, они… — без прежней напористости ответил Востряков.
Услышав его слова, Прасковья Егоровна в горести покачала головой и пошла к себе.
— Вот так, Степанов… Да что стоишь-то? Садись!
— Может, в другом месте поговорим?
— А что «другое место»? — Востряков достал кисет, протянул Степанову. Закурив, бросил спичку на пол. — Кто сам будешь?
— Учитель.
— Не о том я… На фронте кем был?
— Минометчиком.
— А я артиллеристом. Воевал я, Степанов, скажу не хвалясь, неплохо. Орден, медаль, две благодарности… Я Ватутина видел. Лично. Вот как тебя… И оставил я, Степанов, силу на фронте… Нету у меня прежней, а воевать надо!.. Костерино это я бы разбомбил!..
— Зачем же так? Люди-то здесь советские… А из-за того что кто-то виноват — не так уж их и много было, — стоит ли всех наказывать?
— Да у виноватых в каждом доме родственники, сватья да зятья, двоюродные братья и сестры, свекры и тести! — Востряков вздохнул: — Бросили меня на участочек! Может, с дороги выпить хочешь?
— Не хочу, Востряков.
— Ну смотри… — Востряков оперся о стену и курил, стряхивая пепел прямо на пол.
— Так почему же все-таки мост не закончен, Востряков? — спросил Степанов.
— Я знаю, что ты с меня спрашивать будешь… — Востряков затянулся раз, другой, загасив окурок пальцами, высыпал остатки табака в кисет. — Строили, не очень споро, но уверенно… Пареньки, здоровые старики, годные к делу инвалиды… И вот три дня стоим. Ни с места!
— А что произошло?
— Уверяют, что бревна в лесу заминированы. Тронешь одно — и вся полянка на воздух.
— А за саперами ты не мог послать? Военкомат есть. Обратился бы. Не понимаю, Востряков, о чем тут думать! Теряешь время, а из-за чего?! — напустился на него Степанов. — Мне, что ль, договориться?
— То-то и есть, Степанов, оставил я силы на фронте…
— Об этом я уже слышал.
Востряков словно и не воспринимал слова Степанова, твердя:
— Оставил силы. Ох, как я это чувствую!
Он поднял палец, призывая к вниманию. Круглое, мясистое лицо его побагровело от напряжения.
— Мне нужно было сразу пойти на поляну и разворошить штабеля к черту! Показать, что не испугался! — укоряя себя, сказал Востряков. — А вот не смог, Степанов!
— Подожди, подожди… Зачем же так рисковать? Я говорю, за саперами б послал!
— Ну и что? Приехали бы саперы, а никаких мин нет… Выругались бы или, что того хуже, посмеялись над инвалидом: «Болтовне поверил! Бережет свои переломанные кости!..»
— Думаешь, насчет мин ложный слух, чтоб запугать?..
— Запугать и проверить, на что я гожусь… Но теперь решил: завтра рассветет и я — в Раменскую дачу…
В кухню вошла хозяйка.
— Мешаем мы здесь, Востряков, пойдем… — Степанов встал.
Востряков тоже поднялся. Но прежде чем уйти, спросил, обращаясь к хозяйке:
— Что, бабка? Позаботились собственники, чтобы их добро никому не досталось? А?
— Вот завтра пойдешь и увидишь… — ответила хозяйка.
— А ты все слышала… Я ж пошутил, бабка!
Старуха туже затянула черный платок, повязанный «шалашиком», скрестила на груди руки:
— Тем не шутят, начальник! — Постояла и — за дверь.
— Пойдем, Востряков, — сказал Степанов.
— Зря ты угнетаешь эти семьи, — уже на улице сказал Степанов. — Те, кто виновен, получили свое, а их матери и дети при чем? Да и шутки у тебя, Востряков, не очень вкусные…
— Вот, вот! — подхватил Востряков. — Плох стал Артем Востряков! Проливал кровь — был хорош, а сейчас — лапоть…
— Ладно, хватит тебе! — остановил его Степанов. — Завтра пошлем в военкомат за саперами, и дело с концом…
— Завтра… — сосредоточенный на чем-то, рассеянно повторил Востряков. — Слушай, Степанов, пойдем выпьем, а?
— Хватит с тебя!
— Ты как старшина. Честное слово, как старшина… На фронте, Степанов, я хорошо приладился. А к этой жизни еще нет. — Востряков тяжело вздохнул: — Немцы всех у меня загубили… Один я…
Он неожиданно остановился, обеими руками оперся на палку. Дом был в нескольких шагах. В одной из комнат горела коптилка. Востряков, кивнув на еле освещенное окно, сказал уверенно:
— И Клава меня бросит, Степанов…
— Почему ты так думаешь?
— Бросит!
— Да почему?
— Слишком много рассуждает: почему любит, за что любит!..
Степанов представил себе Вострякова дома, как он сидит на табуретке, курит, стряхивая пепел на пол, и невольная жалость шевельнулась в сердце к этому, как показалось Степанову, бесприютному и простодушному человеку!
— Приладишься, — уверенно сказал ему Степанов. — Не смотри только на всех косо.
9Едва-едва рассвело, Клава выбежала во двор, сильно хлопнув дверью, вернулась и бросилась будить Степанова. Но тот уже проснулся.
