Михаил Алексеев - Большевики
— Завтра в поход.
Михеев шутливо запел. «Это будет последний и решительный бой».
Арон хмуро глядел на небо.
— Скучно ждать до завтра — сказал он.
— Ты, Арон, — глядя на него, проговорил Федор, — сильно изменился, что с тобою?
— Ничего, ничего, скучно!
Они лежали на песке возле болотца, на самом солнцепеке.
— От травы идут пряные и сырые запахи — сказал Михеев, — или это запахи болота?
— Подумай, и ты решишь этот мировой вопрос — пошутил над ним Федор. Но никто не засмеялся.
— Я вижу, братцы, что вам очень скучно — сделал вывод Федор. — Надо вас развеселить. Хотите, я вам расскажу свое путешествие через фронт в штаб? Очень занятное и даже романтическое.
— Не романтическое, а романическое — поправил его Михеев. — Но, тем не менее, рассказывай. Только в смешных местах, не забудь сказать, что нужно смеяться.
— А ты, Арон, будешь слушать?
— Говори… Все равно.
— Ну, слушайте, братцы. Как вы уже знаете, из города я сам вызвался охотником в связные в штаб армии. Очень уж мне хотелось разузнать действительное положение революции. Никто в городе не возражал против моей кандидатуры, и я в ту же ночь отправился в дорогу. Одежда на мне была крестьянская. Документы жителя прифронтовой деревни. Кроме того, у меня за плечами была котомка с черным хлебом, а в хлебе находились браунинг с патронами и документы.
Ночью я прошел верст 10, прямо по лугу, а на следующий день сделал на север около тридцати верст. Временами мне слышались глухие орудийные залпы. По дороге мне попадалось много дезертиров белой армии. Все они шли на юг. Меня поражала их чрезмерная оборванность. Люди были одеты в одни лохмотья. Они были страшно злы и сварливы и не задумывались пускать в ход свои винтовки. Какой-то старик крестьянин ехал дорогою. Трое оборвышей кричали ему, чтобы он остановился, взял их и ехал бы с ними полем на юг.
Крестьянин еще быстрее погнал лошадей своей дорогою. Тогда оборвыши сняли с плеч винтовки и залпом выстрелили по удаляющейся повозке. Видно было, как старик взмахнул руками и вывалился из нее на дорогу. Я очень боялся, как бы они не подстрелили и меня. Но на меня они не обращали внимания.
В полдень я уже был далеко от тех мест и шел пролесками. Орудийная канонада раздавалась уже недалеко, и были ясно слышны орудийные выстрелы. Недалеко от села, которое я проходил мимо, мне попался попутчик — крестьянин, с козлиной рыжей бородкой. Он страшно ругал белых, жаловался на их бесчинства, грабежи и насилия.
— На каждой улице села есть повешенные, которых не позволяют хоронить. Родственники красноармейцев подвергаются смерти и казнятся бесчеловечным образом. Крестьяне ждут не дождутся Красной армии.
Однако же я от этого попутчика постарался отделаться. Больно он много и бестолково кричал. Часто прохожие останавливались на дороге и смотрели с изумлением на него. Я свернул в сторону и решил двигаться пролесками далеко от дороги. Вечером, братцы, со мной случился казус. Ох, чего только в жизни человека не случается! Так-с. Шел я лесом, — верстах в пяти всего от фронта. Цель была уже близка, и я внутренне радовался. Был чудный вечер, как теперь помню. Я люблю лес. И вот я шел, сбивая хворостинкой головки с лопуха и даже напевая что-то под нос.
Вдруг совсем близко слышу женские крики. «Помогите, спасите!» Я быстро сбросил котомку, достал и разломил хлеб, вынул браунинг с тремя обоймами и побежал на крики. Недалеко от дороги, сквозь кусты вижу — четыре солдатские фигуры склонились к земле. На носках подбегаю еще ближе. Вижу солдаты не вооружены и что только одна винтовка лежит в стороне. Я подбежал еще ближе и закричал. «Руки вверх».
Мое появление навело на них ужас. Они вскочили и стали стоять с поднятыми руками. Но вдруг один из них бросился к лежащей в стороне винтовке и патронташу. Но я быстро выстрелил в него и попал в ногу. Он упал.
С того места, над которым склонялись эти четыре дезертира, быстро вскочила растрепанная женщина в разорванном костюме сестры милосердия. Она подбежала ко мне. Я говорю ей. — Берите винтовку и цельтесь в этих негодяев. — Она повиновалась. Тогда я закричал им. «Подберите раненого и ступайте прочь, пока я вас всех не перестрелял». Они молча исполнили мой приказ и быстро исчезли. Мы остались одни.
— Вы куда? — спросил я ее. Она с удивлением посмотрела на мой крестьянский наряд, и ответила:
— Сама не знаю.
— Тогда идемте вместе по дороге. Где-нибудь в селе вы остановитесь.
— Хорошо, — согласилась она, стыдливо оправляя разорванное почти на четыре части платье. Я не особенный знаток, братцы, женской красоты, но должен сказать, что она была мила. Правда, довольно потрепана. Со мною она обращалась вначале, как робкая послушная рабыня. А затем, видя, что я ей ничего дурного не делаю, осмелела. Улыбка появилась ка ее лице. Она была, как видно, не прочь со мною пофлиртовать.
Когда стемнело, мы подходили к какой-то деревне, полузадернутой туманом от реки. Я тут стал с ней прощаться.
— Мне одной страшно, — сказала она: — куда же вы уходите? — В ее голосе слышался и каприз, и мольба, и страх. Я прямо сказал ей, что должен перейти фронт.
— Почему? — спросила она.
— Долг службы, — ответил я. Она с минуту подумала.
— Я тоже хотела бы перейти фронт, — наконец, сказала она… — Но это немножко страшно. Я белая сестра. Меня там застрелят красноармейцы и коммунисты. — Я постарался ее разуверить в возможности такой для нее неприятности и задал вопрос: «а почему вас тянет по ту сторону фронта?»
— Ах! — воскликнула она. — Мне так надоели эти офицеры, так надоела война… Я хотела бы отдохнуть, ведь я уже ушла из своего полка. Поэтому на меня и напали эти разбойники в лесу. Я заблудилась. Ах, что они со мной хотели сделать!
Мне, откровенно сознаюсь, уже не хотелось разлучаться с нею. Идейно я рассуждал так: «зачем ей погибать здесь — перетащу-ка я ее к своим. И сама сохранится, и пользу принесет».
Я хотел ее хорошенько расспросить о ней самой, но уже было позднее время, и нужно было подумать о еде и ночлеге. Я оставил ее одну в лесу, у дороги, а сам зашел в крайнюю избу села расспросить о фронте и купить чего-нибудь поесть. Купить мне удалось хлеба, масла, вареной свинины. О фронте же я узнал не совсем утешительные для себя вести. Оказалось, что весь фронт в этом районе верст на двадцать занимают офицерские части. Нужно было мне за ночь сделать крюк верст в 20–25 и тогда уже рискнуть под утро пробраться через солдатский фронт.
Поблагодарив хозяев, я ушел. Мою спутницу я застал на том же месте, где оставил. Она очень обрадовалась моему появлению и даже схватила меня за руку.
— Ах, вот и вы. Почему так долго?
Мы пошли опушкой, обошли деревню и верстах в трех от нее, уже в поле, у прошлогоднего стога сена остановились и расположились на ночлег, как у себя дома. При лунном свете хорошенько подкрепились. Она была голодна не менее, чем я. Потом я ей устроил ложе в стоге, а сам сел рядом, в полудремоте охранять ее сон. Она, правда, уговаривала меня лечь рядом, но я отказался. Она быстро заснула. Через некоторое время и я заснул. А под утро, еще до рассвета, проснулся и разбудил ее. Нужно было уже итти. Она лениво потянулась, но потом встала и сказала мне:
— Вы ступайте прямо и не оглядывайтесь, я сейчас буду за вами следом.
Итак, скоро она догнала меня и мы пошли рядом. Тут я стал расспрашивать ее. Она точно близкому другу рассказала мне много поразительных вещей. Во-первых, она оказалась княжною, самой настоящей. Теперь фамилии не помню — не то Барятинская, не то Воротынская, словом, чистокровная аристократка. Была при дворе Николая, имела в Москве богатейший дворец. Революция первая и вторая застали ее за границей — не то в Неаполе, не то в Ницце. Она там жила очень весело и не особенно интересовалась революцией. Но потом, однажды, у нее вышли деньги. Поблизости не было родственников, которые смогли бы помочь. А тут вдобавок приехал к ним некий барон, который стал агитировать за спасение отчизны от большевиков кто чем может. После доклада этого барона в русской эмиграции была произведена запись добровольцев в добровольческую армию. Ну, она и решила поехать. Продала свое имущество и отправилась в деникинскую армию сестрою. Стаж сестры она уже имела еще со времени войны 14 года. Приехала в армию. Сначала все было хорошо. Но потом, когда ее послали в полк, стало плохо и скучно. Замучили приставаниями офицеры. «Такие наглые, такие циничные, — говорила она — и я решила уйти, где — нибудь встретить знакомого по дороге. Я этих белых теперь ненавижу».
Я внутренне улыбнулся. «То-то ты, — подумал я, — пунцовая».
— А не жаль вам прежней жизни? — спросил я.
— Очень жаль, — простодушно ответила она. — Но что же будешь делать? Ведь у меня были выезды, балы, был будуар. Вы знаете, у меня был малиновый будуар, такая прелесть! Я не могу никак забыть. Потом в моем доме в Москве была мраморная колоннада в саду. Я очень любила эту колоннаду. Там было много статуэток. Особенно мне нравился разящий амур. Это было такое дивное произведение искусства. Вы любите скульптуру? Я очень люблю. Затем у меня было много хороших знакомых. Многие из них мне нравились. Ну, да прошлого не вернуть!
