Владлен Анчишкин - Арктический роман
Батурин тоже встал.
— Напишешь, как было велено.
— Это подло.
— Что подло?!
Батурин швырнул окурок в сторону.
Они стояли друг против друга. Между ними теперь не было камня. Камень теперь был в стороне. Вокруг была тундра. Над головой было небо тундры. Кроме матроса вдали, вокруг никого не было. Романов не думал о том, что тундра не будет вечно вокруг, что в этот же день ему придется возвращаться на Грумант, что жить ему с Батуриным рядом на Груманте, а не в тундре.
— Вынимайте свои половинки, — сказал он.
— Выворачивайся, — сказал Батурин.
— Вы простили Гаевого, когда он приехал на Грумант и набедокурил вместе с Афанасьевым, Остиным и Полисским?
— Не только простил, но и поднял…
— До исполняющего обязанности? А потом парень отрабатывал это «и. о.» и ваше прощение. Ваше! Вы на его горбу въехали в засбросовую часть. Не вошли, как входят люди, а въехали! Пятак?
— Дурак.
— Гаевой не дурак. Он знает, что ему никто не поможет.
— Ты дурак. И конторщик и дурак, стало быть.
— Вы заставили парня тужиться в три пупа не за совесть, а за страх перед вами, угодничать. Перед вами! Что это?
— Дурак. Пошел дальше.
— У Шестакова был обвал на окре — кто виноват?
— Шестаков виноват. Складывай.
— Сложу. Вы взяли Шестакова под крылышко — оставили на должности. Шестаков в благодарность вам девять месяцев служил на задних лапках перед вами. Вам служил! Пятак? А потом вы обливались потом — подсаживали Шестакова в секретари профбюро рудника. Зачем?.. Шестаков у меня в кармане: и в профбюро будет служить верой и правдой — не посмеет помешать мне царствовать? Пятак?
— Еще раз и конторщик и дурак.
— Пани-Будьласка отказался честно строить новую шахту без чертежей — что вы с ним сделали?..
Батурин подвинулся к Романову, наступил на голову утенка, убитого Романовым, напрягся. Романов отошел в сторону — стал за камень.
— За что вы выкручиваете руки Афанасьеву — выламываете у него все человеческое из души? Зачем вам опять подвешивать Гаевого? Чтоб он опять оглядывался, раболепствовал перед вами? Зачем вы и этому выламываете душу? Думаете, спрячете голову под крыло — вас не видно?.. Для кого вы шахту строите? Для горбатых?!
— Вон с моих глаз, копеечная душа!
— Обкладываешься перепуганными и холуями, чтоб царствовать безраздельно, уродуешь людей, компрачикос?
Батурин посмотрел на ружье, Романов взял ружье.
— Расшибу! — рявкнул Батурин.
— Не-е-ет!..
К ним бежал матрос. Он делал прыжки настолько широкие, что коленями, казалось, цеплялся за косогор; тяжелые сапоги оскальзывались на щебенке, из-под каблуков выскакивали камешки…
А потом они охотились на озерах у скалистой гряды. Потом возвращались на мыс Богемана. Потом взошли на катер, загудели дизеля, и старшина катера сказал:
— Коля, впередсмотрящим.
— Черт, — сказал матрос. — Ширяешь багром в воду и не знаешь: а может, и здесь уголь.
С низкого, тяжелого неба моросил мелкий, холодный дождь. Ветра не было. Была легкая волна.
Потом катер вышел с мелководья и повис над черной пучиной фиорда; за просевшей кормой клокотала, дымясь и пенясь, волна, по металлическому косу подымался кипящий бурун, в красном рундуке у рубки дребезжало ведро; на флагштоке трепыхался вымпел.
Потом Романов лежал в кубрике, на топчане, думал. Романов думал о том, что после разговора возле озера Батурин больше не искал возможности остаться вдвоем — ходил, стрелял, говорил так, будто Романова не было подле; не замечал Романова и на катере. Думал: напрасно он лазил по болотам — возле озер у скалистой гряды настреляли за час уток и утят столько, сколько смогли унести. И о том, что напрасно сказал Батурину то, что сказал, чего нельзя доказать никому: новая шахта строилась с опережением генерального графика строительства, Грумант выполнял план по добыче, жизнь на руднике шла, мало чем отличаясь от жизни на других рудниках острова, — теперь ему не жить с Батуриным под небом одного рудника; возвратясь на Грумант, нужно ускорить перевод на Пирамиду: сентябрь уж подходит.
За перегородкой гудели дизеля напряженно. Сквозь щель приоткрытого люка доносились с палубы обрывки слов и фраз. В чугунной печурке горели, потрескивая, поленья плавника. От печурки шел жар. Романов лежал на засаленном матрасе, укрывшись одеялом с головой, думал. Ему нелегко будет уговорить Раю переехать на Пирамиду: ей понравился Грумант, дела у нее идут хорошо. Рае придется объяснять мучительно долго, почему он просит Борзенко о месте начальника добычного на Пирамиде, не на Груманте: в середине октября собирается уезжать по семейным обстоятельствам начальник первого добычного…
Гудели дизеля, трещали поленья, слышались обрывки слов, фраз. Романов думал. Жизнь ему дается, как нынче охота; к каждому утенку в жизни приходится пробираться через болота, стынью вечной мерзлоты разламывающие кости. Романов думал, кости ныли, трещала голова от напряжения, ему было противно думать об одном и том же бесконечно, мысли об одном и том же утомляли — было жаль себя. Бывают, наверное, в жизни человека и такие минуты, когда ему жаль себя.
А потом на палубе сделалось шумно, катер будто развернулся, дизеля заработали напряженнее. Романов встал. Ему не хотелось думать хотя бы теперь о том, о чем, он знал, будет думать и по ночам. Он обмотал согревшиеся ноги горячими портянками, с трудом всадил их в невысохшие сапоги, натянул на плечи ватник, воняющий влажной горячей ватой, поднялся на палубу.
Шумела вода у бортов, к щекам прижимался холодный, сырой ветерок. Катер мчался к скалам Зеленой, Груманта не было видно. Не было и дождя. Батурин стоял возле рубки, смотрел в бинокль. Катер шел к берегу. Игорь Шилков, Дробненький мужичок, старшина катера и матрос смотрели туда же. Все молчали. У матроса в руках был бинокль. Романов взял у матроса бинокль, посмотрел. Вдоль берега, прижимаясь к нему, шла лодка. Она продвигалась от Лонгиербюена к Груманту. В лодке было четверо. Один сидел на корме, повернув простоволосую голову к плечу, смотрел в сторону катера. Второй лежал на носу, животом вниз, смотрел вперед. Двое сидели в середине, один из них греб; весла подымались, опускались. На корме выделялся подвесной моторчик.
— Норвежцы? — спросил Романов.
Никто не ответил.
— Это же те, что были возле Богемана, — сказал Романов.
Было тихо.
Катер подошел к берегу; скалы поднимались к небу стеной — вершины прятались в облаках. Старшина катера склонился к мундштуку переговорной трубки.
— Машина, стоп! — сказал глухим голосом. — Полный назад!.. Стоп!
Катер остановился. На катере было тихо. Сделались слышными выхлопы кларков ДЭС: Грумант был близко.
Лодка покачивалась на волне, поднятой катером. В лодке было четверо: Афанасьев, Полисский, Остин и Гаевой. Тихо было и в лодке.
Батурин смотрел на людей в лодке тяжелым, припирающим взглядом. Смотрел и молчал. И в лодке молчали. Афанасьев смотрел из-подо лба, глаза Полисского бегали, Остин улыбался в одиа уголок рта. Гаевой сидел на корме; на коленях лежал поясной патронташ. Гаевой сортировал стреляные гильзы, они выпадали из рук.
Лодка была килевая, фанерная. На скелет шпангоутов и продольных брусьев была набита фанера, покрашена суриком, а потом кузбасслаком. Вдвоем лодку можно было переносить на большое расстояние. Ее строили Дробненький мужичок и Афанасьев; пользовались ею в Колбухте, подбирая гаг и кайр, убитых у берега. В лодке нужно было балансировать, чтоб не перевернуться. Высокой волны она не выдерживала. Три недели тому Дробненький мужичок и Афанасьев пришили в килю кусок рельса, попробовали лодку с подвесным моторчиком. Лодка перевернулась далеко от берега и стала торчмя; моторчик заглох в воде. Катер вытащил их из Колбухты. Батурин велел уничтожить лодку. Дробненький мужичок и Афанасьев доложили: лодка утоплена. Романов проверял и не нашел лодки в Колбухте.
— У вас есть бензин? — спросил Остин.
— У нас дизельное топливо, — ответил матрос.
— Перебирайтесь на катер, — сказал Батурин.
— А мы на-ан-а веслах, Константин Петрович, — сказал Афанасьев. — Мы быстро…
— Кому велено! — взревел Батурин.
Остин подгреб к катеру.
— Дичь останется здесь? — спросил он.
— Ну?! — рявкнул Батурин. — Живо!
В лодке было шестнадцать больших серых диких гусей, все дно было заложено утками и утятами. Лодка сидела глубоко в воде.
— Самоубийца, — сказал Игорь Шилков.
Его дернул за полу ватника Дробненький мужичок; Игорь смутился.
Через металлический фальшборт потянулись к лодке руки Шилкова, Дробненького мужичка, матроса. Афанасьев, придерживаясь руками за автомобильную шину, заменявшую кранец, подтягивал лодку вплотную к борту катера. На палубу полетели охотничьи трофеи, снаряжение, ружья. На катер взошли Полисский, Гаевой, Остин.
