Василий Шукшин - Киноповести
— А крышу — свесить,— подхватил Сеня.— А?
— Но!
Сеня снялся с места и заходил по избе.
— Знаешь, где его можно поставить? На берегу, где Змеиный лужок-то выходит... Где кузня-то была! Знаешь?
— Знаю.
— А баню прямо на берегу поставить...
— А с кручи спустить трос...
— Для чего?
— Воду доставать. Ворот, колесо какое-нибудь — и мотай.
— Да там и принести не так уж высоко.
— Да на кой черт носить, если можно приспособление сделать?
— Ну, да,— согласился Сеня.— А то жена беременная будет, ей тяжело будет.
При упоминании о «жене» оба как бы спохватились, замялись. Помолчали малость и выправились.
— Еще я бы полати сделал в избе,— сказал Сеня.— Черт ее знает что — люблю полати!
— Помнишь, как мы на полатях спали?
— Помню. Но полати — это... Ну, можно и полати. А что баню на самом обрыве — это хорошо.
— Как хорошо-то! Я люблю, когда моешься, чтоб из окошечка далеко видно было. А еще лучше, когда в окошечке видно, как солнышко закатывается...
— А дома самовар стоит.
— А жена выйдет на крыльцо: «Сенька, ты ничего там?»
— Помнишь, мама все выходила: «Ванька, вы ничего там? Не угорели?!» Эх, братка...
— Вот пойди такая жизнь, я согласный по пятнадцать часов в день работать — и ни разу не пожалуюсь. А в субботу — под воскресенье — поплыли бы лучить. Ох, я знаю одно место-о! В субботу завестись пораньше да хорошего смолья успеть заготовить — хоть до утра рыбачь...
— Любишь лучить?
— Нет, я лучше с удочкой уважаю.
— Верно, я тоже больше с удочкой люблю. Культурней как-то. Хошь книжку возьми, возьми одеяло, раскинь на бережку — так поваляйся, благодать. А детишки пойдут! Детишек с собой взять.
Иван качнул головой. И задумался.
Сеня, чтоб не спугнуть его хорошие думы, чтобы его так и оставить с этими думами, поспешно сказал:
— Давай-ка соснем пока, братка. Верно говорят: утро вечера мудренее.
— Пойдем на сеновал спать,— предложил Иван.
— Пошли,— охотно согласился младший брат.
Они вынесли одеяла, подушки и устроились спать на сеновале в сарае.
Только оба долго не могли заснуть — глядели сквозь щели сарая в большую лунную ночь. Молчали.
Утром, чуть свет, когда Сеня еще спал, Иван осторожно поднялся... Осторожно прокрался по сараю...
Вошел в избу.
Достал из-под кровати свой маленький чемоданишко, с каким приехал... Открыл его: там кое-какие подарки, которые он привез отцу и Сене,— пара рубах, зажигалка Сене, шарфик какой-то... Иван все это выложил на кровать, взял чемодан, постоял с ним...
Присел перед дорогой на кровать, посидел, встал и пошел.
И вышел из избы.
Оглянулся на сарай, на избу...
И решительно пошагал прочь.
На улицах деревни никого не было.
Только из ограды Ковалевых вышел отец Вали... Иван, увидев его, хотел было свернуть в переулок, но уже поздно было.
Поздоровались.
— Поехал?— спросил старик.
— Надо,— ответил Иван.
— Закури на дорожку,— предложил старик.— Подмешал вчера доннику в табак — ничо, скусный стал.
Закурили.
— Тут машины ходят счас?
— Машин полно,— сказал старик.— Хлеб круглые сутки возют. Все на вокзал едут.
Постояли. Говорить больше не о чем было.
— Ну, счастливо доехать тебе,— молвил старик.
— До свиданья,— сказал Иван.
И разошлись.
Иван удалялся по улице. Потом свернул с улицы в сторону большака. И пропал из виду.
Печки-лавочки
Накануне, ближе к вечеру, собралась родня: провожали Ивана Расторгуева в путь-дорогу. Ехал Иван на курорт. К морю. Первый раз в жизни. Ну, выпили немного — разговорились. Заспорили. Дело в том, что Иван, имея одну путевку, вез с собой еще жену Нюру и двух малых детей. Вот о том и заспорили: надо ли везти детей-то? Иван считал, что надо. Даже обозлился.
— Вот что я вам скажу, уважаемая родня: пеньком дремучим — это я сумею прожить. Я хочу, чтоб дети мои с малых лет развитие получили! Вот так. Не отдых мне этот нужен!.. Я вон пошел с удочкой, посидел на бережку в тенечке — и все, и печки-лавочки. Отдохнул. Да еще бутылочку в кустах раздавлю... Так? А вон им,— в сторону маленьких детей,— им больше надо. Они, к примеру, пошли в школу, стали проходить море — а они его живьем видели, море-то? Скажут, папка возил нас, когда мы маленькие были. Я вон отца-то почти не помню, а вот помню, как он меня маленького в Березовку возил. Вот ведь что запомнилось! Ведь тоже небось и ласкал и конфетку когда привозил — а вот ничего же не запомнил, а запомнил, как возил с собой на коне в Березовку...
— А я тебе скажу почему,— заговорил Васька Чул-ков, двоюродный брат Ивана.— Это потому, что на коне.
— Что «на коне»?
— На коне возил, а не на мотоцикле. Поэтому ты и запомнил. Я вон своих вожу...
— Да это не поэтому!— зашумели на Ваську.
— Это ерунда! Какая разница — что на коне, что на мотоцикле?
— Сравнил козлятину с телятиной!
— Дайте мне досказать-то!— застучал вилкой по графину Иван.— Я для того и позвал вас — выяснить...
— Да не пропадут!— воскликнул дед Кузьма, храбрый старый матрос.— Что, в Америку, что ли, едут? В Россию же.
— Да шибко уж маленькие, прямо сердце заходится,— повернулась к нему теща Ивана, Акулина Ивановна.— Чего уж так зазудело-то?
— Он же говорит чего.
— Блажь какая-то...
— Да с грудными и то ездют.
— Да с грудными-то легче. Его накормил, он и спит себе. А ведь тут, отвернись куда, они уж — под колесами.
— Ну уж — под колесами. Чего уж?.. Езжай, Ванька, не слушай никого.
— Нюр,— обратились к жене Ивана,— ты-то как? Чего молчишь-то?
— Да я прям не знаю... Он мне все мозги запудрил с этим морем. Я уж и не знаю, как теперь... Вроде так-то охота, а у самой душа в пятки уходит — боюсь.
— Чего боисся-то?
— А ну как да захворают дорогой?
— Чирий тебе на язык!
— В сумку, чтоб сухари не мялись,— в сердцах молвил языкастый Ванька.— Ворона каркнула во все воронье горло.
— А захворают, вы — так,— стала учить Нюру и Ивана одна молодящаяся бабочка не совсем деревенского покроя,— сразу кондуктора: так и так — у нас заболели дети. Вызовите, пожалуйста, нам на следующей станции врача. Все! Она идет в радиоузел — она обязана,— вызывает по рации санслужбу, и на следующей станции...
— Ну, тут семь раз дуба врежешь, пока они там по рации...
— Это все — колеса. Ты, Иван, держи на всякий случай бутылку белой,— стал по-своему учить Васька Чулков- — Как ребенок захворал,— ты ему компресс на грудку. Нюра, возьми с собой ваты и бергаментной бумаги. У меня вон...
— Я взяла.
— А?
— Взяла, говорю! Бергамент-то.
— Вот. Ты вон глянь, что у меня с горлом-то делается... Нет, ты глянь! А-о!.. О-о!— Васька растопырил перед Нюрой свой рот.— Меня же ангина, сволочь, живьем ест! У меня же гланды в пять раз увеличены... Ты глянь!
— Да пошел ты к дьяволу со своими гландами!— рассердилась Нюра.— Водку пить — у вас гланды не болят.
— Так я потому и пью-то! Вынужден! Если бы не гланды, я бы ее, заразу, на дух не принял.
— Не, Иван, ты как приедешь, ты перво-наперво... Слышь? Ты как приедешь, ты... Слышь! Ваня, слушай сюда!.. Ты как приедешь...
— Ты дай сперва приехать, елки зеленые!— все злился Ванька. А злился он потому, что говорили все сразу и никому до его забот не было дела, а так — лишь бы поговорить.— Приедешь с вами.
— А вот приехал тоже один мужик в город и думает: где бы тут подцепить?..
— Чего подцепить?
— Не чего, а кого, это же одушевленный предмет.
— Кто?
— Ну, кто?.. Что, не понимаешь?..
— Не, ну ты говоришь — подцепить. Кого подцепить?
— Кралю каку-нибудь, кого.
— А-а. Ну, так.
— Ну слушай...— Двое говоривших склонились лбами над столом. Тот, который хотел рассказать историю мужика в городе, был очень серьезен и даже намеревался взять соседа за грудки и подтянуть его ближе к себе, но сосед отпихивал руки.
— Ты слушай!
— Я слушаю, чего ты руки-то тянешь?
— Я не тяну. Слушай!
— Ну?
— Приехал и думает: где б тут подцепить?
— Да сколько же он думать-то будет? Все думает и думает... Чего ты руки-то тянешь?
В другом конце стола подняли тему — как надо лечить язву желудка.
— Я и разговорись с им в автобусе-то,— рассказывал худой мужичок с золотыми зубами. Обстоятельно рассказывал, длинно. Со вкусом.— Да. Он меня спрашивает: чо, мол, такой черный-то? Не хвораешь? Да и хворать, мол, не хвораю, но и сильно здоровым тоже не назовешь, это я-то ему. Язва двенадцатиперстной, говорю. Он говорит: я тебя научу как лечить. За месяц как рукой снимет.
— Как же?
— Возьми, говорит, тройного одеколона — флаконов пять сразу, слей в четверть. Потом, говорит, наруби мелко-мелко — алоя — и намешай...
