Юрий Дружников - Ангелы на кончике иглы
Когда наступила амнистия, ему выдали документ следующего содержания, который он бережно хранит, несмотря на свою рассеянность.
Военный Трибунал Московского Видом на жительство военного округа No Н-879/ос служить не может
Москва, Арбат, 37 СПРАВКА
Выдана гр. Закаморному М.П., 1928 года рождения, уроженец мыса Беринга, русский, до ареста студент 4-го курса Московской сельскохозяйственной академии, в том, что он был осужден Особым Совещанием при МГБ по статье 58 Уголовного кодекса к 25 годам исправительно-трудовых лагерей, срок наказания в ИТЛ п/я Ж-175 частично отбыл 4 января 55 г. и с этого времени находился в ссылке на поселении. В работе показал себя с положительной стороны.
Постановлением Прокуратуры, МВД и КГБ дело в отношении Закаморного М.П. прекращено, мера наказания снижена до пяти лет ИТЛ, за отсутствием состава преступления и в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР «Об амнистии» он считается не имеющим судимости по настоящему делу.
От ссылки на поселение Закаморный М.П. освобожден.
Председатель Военного Трибунала генерал-майор юстиции М.Харчев.
Выпущенный из ИТЛ, Максим Петрович оставил здоровье на строительстве шахт для подземных ядерных испытаний (в справке тоже была секретность: в указанном в ней почтовом ящике Ж-175 заключенные копали уголь). Но облучить его не успели, испытания начали позднее. Максим Закаморный пристроился в поселке шахты No 40 комбината Воркутуголь директором танцплощадки для вольнонаемных рабочих. У сосланного попа раздобыл он Библию и читал ее вечерами под звуки фокстрота и танго, сидя в своей каморке, отрываясь только для того, чтобы сменить пластинку.
Еще более свободное время у директора танцплощадки было ежедневно до 19.00. От нечего делать он стал читать учебники английского языка у хозяйкиного сына и скоро заговорил по-английски сам с собой. Максим ходил по комнате, перекладывая из кармана в карман бумажки со словами, и в последующее время выучил французский и немецкий. Дальше пошло быстрее — язык за языком. Иероглифы он писал на руках.
Из газет Максим узнал, что посмертно реабилитирован его отец. Он сделан теперь героем Гражданской войны, освободителем от белых Украины. Как сказано у Луки, «И последние будут первыми». Максим Закаморный, или 3.К.Морный, как он называл себя, двадцати девяти лет от роду оказался сыном героя. Он решил вернуться из «мерзости запустения» в «землю обетованную» — в Москву, с трудом поступил и без труда закончил академию, из которой его ранее взяли.
С Воркуты бывший директор танцплощадки привез с собой маленькую слабость. Там научился он пить стаканами плохо очищенную «Московскую водку» производства Воркутинского ликеро-водочного завода. Пил он ее с вейсманистами-морганистами. Те из них, кто остался в живых, понемногу отряхивались, вылезая из-под лысенковского пресса.
В Москве под видом организации, новой по существу, возрождалась старая лаборатория экспериментальной генетики. Максима взяли туда, но у него не было прописки и квартиры. Ему сказали, что защитить диссертацию и получить прописку ему будет легче, если он вступит в партию. И правда, он легко защитился, устроил грандиозный банкет в ресторане «Прага», о котором теперь, когда банкеты запрещены, генетики вспоминают с особой нежностью. Сам Закаморный об этом не помнит: от счастья и голода он напился в начале торжества, упал возле писсуара, и приятели увезли его домой.
Тема Максимовой диссертации касалась его лично. По Закаморному выходило, подтверждалось статистикой и теорией вероятности, что в результате массового уничтожения в стране лучших представителей культуры, искусства, науки, а также наиболее трудолюбивой и с развитым рефлексом цели части народа — крестьян, рабочих, администрации и военных были уничтожены генотипы, наиболее целесообразные для развития и процветания государства. Осталось худшее, и оно начинало воспроизводить себе подобных, заполняя вакуум. Состав столкнули с рельсов, и он катится к обрыву. Общество вырождается ускоренными социалистическими темпами.
Впрочем, в диссертацию все это, конечно, не попало. Работа носила чисто академический характер, сухо повествуя о размножении и вырождении мушки дрозофилы, что, как говорилось в предисловии, способствует выполнению задач, поставленных перед наукой недавно состоявшимся съездом.
Закаморный между тем отрастил бороду и жил, каждые полгода продлевая за взятку временную прописку. Он снимал в коммунальной квартире на Малой Грузинской, неподалеку от Тишинского рынка, треугольную комнату с окном, выходящим в узкий двор. За отсутствие постоянной прописки хозяйка брала на десятку больше и делила ее с участковым оперуполномоченным.
«В том же городе, — говорится у Луки, — была одна вдова». С ней нашего генетика-полиглота познакомила его собственная лаборантка. Валерия, новая знакомая Закаморного, замужем была недолго, можно сказать почти не была, муж ее утонул в пьяном виде вскоре после свадьбы. А работала Валерия манекенщицей в Центральном доме моделей на Кузнецком мосту и готовилась стать художником-модельером. Длинноногая и немножко манерная, что в общем-то ей даже шло, она лучше всего смотрелась издали и чуть снизу, будто ее родили специально для подмостков Дома моделей. Максима она называла великим ученым.
В каморке, куда Максим приводил ее после ресторана «Якорь», расположенного неподалеку от дома, Валерия сидела на краешке кровати с намертво стиснутыми коленками. Едва кандидат биологических наук пытался сделать пасс руками в ее воздушном пространстве, Валерия отодвигалась.
— Вы все испортите, Макс! Расскажите лучше о себе…
Она чувствовала в нем кандидата в мужья. А в нем проснулся поэт. Максим Петрович опускался на колени и шепотом, чтобы не слышала хозяйка, читал:
— В волнении смотрю вперед —
Передо мной твой нежный рот.
Стыдливо я смотрю назад,
И вижу твой волшебный зад.
— Замечательно, — звонко смеялась Валерия. — Вот только слово «зад»… Разве его можно вставлять в стихи?
— Ваш, Валерия, можно!
Он ложился на пол и любовался ею снизу, в том ракурсе, который ей особенно шел. Они сходили в ЗАГС и счастливые уехали проводить медовый месяц дикарями в Пицунду. На третий день Валерия, лежа на песке у моря, вынула бумагу и ручку и стала писать письмо подруге.
— Не отвлекай меня, Макс! — она отворачивалась. — Когда ты так смотришь, у меня рассеиваются мысли.
— Ну, не буду, не буду, — улыбаясь, говорил он, и уплывал в море.
Вечером пляжные знакомые пригласили их в ресторан. Максим сказал, что забыл почистить ботинки, и вернулся. Он открыл Валерину сумку и вытащил письмо. «С погодой нам повезло, — прочитал, в частности, он. — Что касается Максика, ты оказалась права: он ничтожество. С Гариком муженька моего не сравнишь, а уж об Эдике-то вспоминать — только расстраиваться…» В застолье Максим Петрович был весел, читал новые стихи, потешая честную компанию, а в конце сам разлил всем и торжественно сказал:
— Леди и джентльмены! Прошу поднять бокалы. Выпьем за наш с Валерией развод!
Он достал из кармана письмо, подержал в руках, прочитал в глазах Валерии испуг и читать вслух не стал, а разорвал письмо и опустил в пепельницу.
— «Но и некоторые женщины из наших изумили нас», — грустно процитировал он из Луки, тихо вышел и улетел в Москву.
Разуверившись в женщинах, Закоморный стал, по его выражению, «пополизатором». Он написал забавную популярную книжку о генетике, получил за нее Первую премию и пропил вместе с гонораром за месяц.
Когда Максим, обиженный на всю прекрасную половину человечества, познакомился в гостях с Шурой — травести из Центрального детского театра, — спичкой, похожей на мальчика и загорающейся от прикосновения, он попытался ее избегнуть, но она сама ему позвонила. «И все мое — твое», — сказала она. Чуть было не приобретший комплекса неполноценности, с помощью травести он понял, что вовсе не лишенец, а мужчина. Они встречались днем, между ее репетициями и спектаклями. С ней он помолодел, самоутвердился и решил, что не будет больше жениться, чтобы не заботиться о разводе. Он выработал формулу, по которой женщины ему нужны зимой толстые, а летом худые. Зимой для тепла борода, а летом можно бриться. Зимой сорокаградусная, а летом можно и портвейн, ибо еще Гиппократ говаривал, что летом вино добавляют в воду, а зимой — воду в вино. Все остальные установки отменяются, поскольку они сковывают свободу желаний.
В лаборатории, где старшему научному сотруднику Закаморному платили необходимую для осуществления некоторых его желаний зарплату, происходили между тем перемены. Шеф помирился с лысенковцами, прошел в академики и был назначен директором института. Лабораторией стал руководить бывший парторг, нацелившийся в члены-корреспонденты. Он поднял старую тему Максима Петровича и вставил ее в план, сформулировав так: «Генетическое обоснование советского человека, строителя коммунизма, как вершины генотипического ряда человечества».
