Сергей Сартаков - Каменный фундамент
— Выходит, Борис Михайлович, вас и критиковать, если по-честному, так не за что, — сказал Алексей. Он сам был поражен таким выводом.
— Нет! Критикуйте! Критикуйте обязательно! Строго, пристрастно критикуйте меня, как коммуниста, за беззубость мою по отношению к техническому совету! — почти закричал Никулин. — Голову за это снимите с меня! Следует. А другого, извините, я лично ничего за собой не вижу. Я ничего не утаивал, раскрыл вам все…
Они начали в шесть часов. А сейчас время приближалось к одиннадцати, и серые летние сумерки плыли над землей. Уже едва различимы были дальние углы комнаты, слились в одно пятно корешки книг, стоявших на этажерке у стены, — Никулин не спешил включать свет. Он сновал взад-вперед по комнате, иногда останавливался у распахнутого окна послушать, как стучит нефтяной движок на временной бревнотаске, и говорил, говорил. Рассказывал Алексею, что, поступая на эту должность, он и не представлял себе, насколько трудна и сложна окажется его работа, как в то же время она незаметна и, хуже того, неблагодарна. Автору предложения принадлежат и честь и деньги, а ему — ничего, кроме необоснованных упреков. И профиль вовсе не его. Он экономист, а тут вникай в механику. Конечно, он вникает, но каким напряжением сил все это дается? Жена осталась в Казани, сюда переезжать не хочет, а на два дома жить дорого. Приходится вечерами прирабатывать. На этой должности зарплата выше, чем у экономиста, и еще преимущество: можно строить рабочее время, как себе удобнее. Зато другая беда: всякие слухи ползут о нем — и бюрократ, и бездельник… Горько все это… Алексей сочувственно поддакивал. Ведь в самом деле, бывает, не разберутся люди, а сплеча, сплеча…
Так они проговорили до глубокой ночи.
Алексей спохватился первым, стал собираться. Никулин бескорыстно предложил ему:
— Хотите, я денька в два могу все привести в систему и для удобства пользования самое существенное изложить на одном листке?
Алексей заколебался. Он сам не знал, как лучше поступить.
— Обычно всегда делается так, — разъяснил Никулин. — Вам, вероятно, придется докладывать на партийном бюро? Моя краткая справка поможет вам быстрее и без лишних затрат труда подготовить свое выступление. Если это устраивает вас, я для вас ее сделаю.
Алексей согласился. Прощаясь, они долго пожимали друг другу руки.
— Честно скажу тебе, — говорил Алексей, не выпуская руки Никулина, — не таким человеком тебя я считал.
— Случается, случается, — устало посмеивался Никулин. — Я на тебя не в претензии. А помнишь, как мы с тобой поругались? — Он от души засмеялся. — Нет, ты людям об этом расскажи, непременно расскажи.
— А я уже рассказывал, Борис Михайлович, — виновато признался Алексей.
— И еще расскажи, пусть посмеются…
Вышел Алексей с лесозавода довольный, словно тяжесть какая свалилась с плеч. И Никулин оказался не таким уж плохим человеком, и работу его признать плохой тоже нельзя. Главное же — во всем виден был порядок. Впрочем, если вдуматься хорошенько, то и Никулин и все его папки-отчеты… Ну, да и без единой зацепки, гладкого, как стеклышко, человека тоже не найдешь. Поругать, конечно, придется. Так ведь разница большая, как ругать!..
И наутро, встретив в проходной Ивана Андреевича, он ему первым делом объявил:
— Понимаете, Никулин этот, с лица если посмотреть, как налим ротастый, и вроде даже такой и мокрый: ухвати его пальцами — выскользнет, а он…
— Зубр настоящий? — улыбаясь, подсказал Иван Андреевич.
— Не-ет, Иван Андреевич! К нему надо, знаете, тонко все-таки подойти. Мужик он стоящий.
— А когда ты мне насчет истории с Тимошиным расскажешь?
— Поклеп это на Никулина.
— Да? Тебе все ясно?
— Ясно, по-моему… Разобрался я.
— Ясно, так ладно. Приятнее, если Никулина упрекнуть будет не в чем. Только, Худоногов, помни всегда: делами, делами человека проверять надо.
— Очка не пронесу, Иван Андреевич. Я к вопросу даже шире подошел, чем вы заказывали. Вот увидите.
И заторопился в цех. Но стоило ему взяться за работу, и снова сомнения полезли в душу. Вчерашний разговор с Никулиным показался теперь совсем неубедительным. Ведь, собственно, весь вечер говорил только Никулин. Он направлял разговор так, как ему хотелось. Ну и, конечно, вкусное на стол, а все невкусное под стол. А Алексей, выходит, сидел развесив уши и глотал жеваную кашу да похваливал: «Сладенькая, дескать, Борис Михайлович…» Вот навалился Никулин и на технический совет. Неповоротливость, то да се… К примеру, Зина — она секретарем в техническом совете. Неужели же Никулин поворотливее Зины? Тоже и другое: изобретений и предложений всяких много, всему дан ход, а по заводу посмотришь — вроде нового-то маловато. Надо бы куда больше. Однако заговорил он, заболтал своими красивыми словами!..
Никулин постарался: он не только приготовил Алексею справку раньше обещанного срока, но даже и прислал ее с рассыльной, предварительно перепечатав на машинке. Алексей только прищелкнул пальцами: «Вот тебе и Никулин!..» Но, прочитав, тут же недовольно дернул носом: «Торопится: пошатнул меня, думает теперь совсем повалить…»
И с этого — события приняли крутой поворот.
В мастерскую зашла Зина. Проверила последовательно работу каждого мастера и остановилась возле Алексея, любуясь, как у него из-под зензубеля бежит тонкая витая стружка.
Основная продукция цеха — мебель массового потребления: табуретки, стулья, простые столы, школьные парты — изготовлялась в шумящем десятками людских голосов главном корпусе цеха. И там, среди стука и визга машин, переходя от одного станка к другому или наблюдая за сборкой деталей, Зина и проводила большую часть рабочего дня. В краснодеревное отделение, где работало шесть мастеров, Зина заходила реже, но всегда была очень придирчива. Здесь изготовлялась только полированная, несерийная мебель.
— Алексей, по-моему, вы взяли слишком узкий зензубель, — присмотревшись, сказала она. — Сюда нужен широкий карниз.
— Так и задумано, — отозвался Алексей. — Я ведь, Зина Георгиевна, из двух половинок карниз склеивать буду. Глядите, вот так, а это сюда. Красиво?
— Нет, — сказала Зина. — Вы направление слоев у дерева не подобрали. А политура — не масляная краска, она вашей ошибки не скроет, наоборот, сделает более заметной.
— Вот этого я как-то и недодумал, ясное море…
— А зачем «ясное море»? Это такое же плохое украшение русской речи, как будет для шкафа ваш карниз.
— Язык мой, — пробормотал смущенно Алексей и стал вывинчивать из верстака незаконченную работу. — Его, должно, как этот карниз, не переделаешь.
— Переделаешь, — строго сказала Зина, — все можно переделать.
Она повернулась, чтобы уйти, Алексей остановил ее:
— Погоди минутку, Зина Георгиевна. Ты когда в Ленинград уезжаешь?
— Как командировку оформят. Может быть, дня через два, через три.
— Тогда давай в перерыв сходим мы к Ивану Андреевичу.
— А что такое? В чем дело?
— Есть дело… Сходим?
По дороге Зине он не объяснил ничего, все выведывал у нее: каков принят порядок рассмотрения рабочих предложений на техническом совете. Зина спросила шутя, не замещать ли ее на время командировки собрался Алексей. Он ответил неопределенно:
— Замещать не замещать, а командировку тебе я испорчу.
Иван Андреевич без малейшей нотки удивления в голосе определил:
— Помощь потребовалась?
— Давеча я вам, Иван Андреевич, сказал, что все мне ясно и во всем я разобрался. Поторопился я.
— А я знал, — чуть улыбнувшись, сказал Иван Андреевич, — знал, что ты поторопился со своими выводами и что обязательно за помощью придешь.
— Как вы знали-то? — несколько обескураженный, спросил Алексей.
— А как ты мне сказал, что к вопросу шире, чем я тебе заказывал, подошел, так я и понял: в глубину, значит, не вник, — объяснил Иван Андреевич. — И времени на это у тебя было недостаточно, да и трудно тебе без специальных знаний охватить одному все в полном объеме.
— Трудно — это верно. А сделать, хотя и трудно, это всегда можно, — возразил Алексей, но тут же решительно сам повернул разговор: — С Тимошиным — это пустяк, Иван Андреевич. Тимошин в работе Никулина не пример. А я определенно понял сейчас, что у Никулина дело вообще не в порядке. Один я, может, тоже до конца в этом разберусь, а только лучше вы мне Зину Георгиевну в помощь дайте. Проверять-то придется не то, куда и когда бумажка записана, а что, и как, и почему в ней написано. Без инженера не получится.
— Так я же, Худоногов, посылал тебя проверить только одно: почему маринуется предложение Тимошина. А полное обследование…
Алексей не дал секретарю закончить фразу.
— А я вижу теперь ясно, Иван Андреевич, что ежели только о Тимошине, так там и делать нечего. Браться надо за все. И откладывать не к чему. С Зиной Георгиевной вдвоем мы хорошо разберемся, а не подхожу я — прямо мне об этом скажите. Ведь с чего у меня мысль так обернулась…
