Александр Шеллер-Михайлов - Чужие грехи
И новыя подробности, новыя картины развертывались передъ Олимпіадой Платоновной, которой, не смотря на ея лѣта, становилось даже неловко и стыдно отъ этихъ разсказовъ.
— Но какъ-же княгиня Марья Всеволодовна, проговорила она въ смущеніи, — неужели она ничего не подозрѣваетъ?
— Ваша княгиня — она только поклоняется себѣ и ничего не понимаетъ, ничего не видитъ, что происходитъ вокругъ нея, раздражительно сказалъ Петръ Ивановичъ.
— Но ей надо открыть глаза! говорила Олимпіада Платоновна.
— Чтобы вооружить и ее, и ея дѣтей противъ Евгенія, чтобы его назвали сплетникомъ и лгуномъ? возразилъ Петръ Ивановичъ. — Или вы думаете, что и ея сынки, и ихъ развратный гувернеръ, и Матросовъ не съумѣютъ опровергнуть все, что вы разскажете про нихъ ей? Вѣдь не медицинскую-же комисію вы снарядите въ пансіонъ Матросова для подтвержденія части разсказовъ Евгенія. Не формальное-же слѣдствіе устроите для оправданія объясненій нашего мальчика?.. Можетъ быть, именно потому-то Евгеній вамъ и не говорилъ ничего, не желая заслужить репутацію клеветника и лгуна. Вѣдь обличая всю эту грязь, вы должны будете порвать связи съ семействомъ своего брата, вы должны будете взять Евгенія изъ пансіона, гдѣ ему житья не будетъ, а что потомъ?..
Олимпіада Платоновна была страшно встревожена.
— Хуже всего то, что въ душѣ Евгенія начинается подрываться вѣра въ людей, сказалъ Петръ Ивановичъ. — Онъ мальчикъ честный и чистый, среди грязи онъ съумѣетъ устоять нравственно неиспорченнымъ. Но вѣрить въ людей… ну, это довольно трудно тому, кто знаетъ, что съ дѣтства его бросили на произволъ судьбы отецъ и мать, что другіе отцы и матери заслуживаютъ только презрѣніе и злобу своихъ дѣтей, что близкіе къ нему и дорогіе ему люди постоянно ошибались, что другіе окружающіе его вѣчно лгали. Вы вотъ постоянно расхваливали при немъ и княгиню Марью Всеволодовну, и ея дѣтей, и пансіонъ Матросова, а онъ въ эти минуты — вы меня извините — смотрѣлъ на васъ какъ на доброе старое дитя, которое легко обмануть на каждомъ шагу… Вы, можетъ быть, и не подозрѣвали, что каждой своей похвалой этимъ людямъ вы подрывали въ его глазахъ свой собственный авторитетъ… Вотъ, можетъ быть, главная причина его скрытности, его замкнутости: какихъ совѣтовъ могъ онъ просить у окружающихъ, когда эти окружающіе или ничего не видятъ въ своей наивности, или лгутъ на каждомъ шагу вслѣдствіе своей испорченности…
Княжна поднялась съ мѣста и своей невѣрной, ковыляющей походкой начала ходить въ волненіи по комнатѣ. Ея брови сдвинулись, лицо нахмурилось и смотрѣло сурово. Она не говорила ни слова, покусывая нижнюю губу. Прошло нѣсколько минутъ тяжелаго молчанія.
— Не сердитесь, что я, можетъ быть, былъ немного рѣзокъ, началъ Петръ Ивановичъ, прерывая молчаніе. — Но, право…
— Ахъ, перебила его раздражительно княжна какимъ-то ворчливымъ тономъ, — тутъ идетъ дѣло о спасеніи ребенка, а онъ извиняется передо мной, что въ попыхахъ дурой меня назвалъ!.. Нашелъ время для церемоній!.. Скажи, батюшка, что дѣлать то, что дѣлать? Вотъ въ чемъ весь вопросъ теперь…
— Оставьте покуда въ покоѣ Евгенія, сказалъ Петръ Ивановичъ, — не заставляйте его ѣздить къ вашимъ роднымъ, пусть онъ доучится этотъ годъ у Матросова — вѣдь и всего-то мѣсяцъ до каникуловъ остался — а тамъ пристройте его въ гимназію, не порывая круто связей съ княгиней Марьей Всеволодовной, не заявляя, что случилось что-то, заставляющее спасать мальчугана отъ ихъ круга… Я вамъ и прежде говорилъ о гимназіи, тамъ все-таки лучше, правильнѣе поставлено дѣло, чѣмъ въ этихъ вертепахъ педагогическихъ плутней…
— Да вѣдь не потому я не отдала его въ гимназію, что я ужь совсѣмъ не вѣрю въ эти заведенія, проговорила Олимпіада Платоновна. — А сами знаете, какое значеніе я придаю родственнымъ связямъ Евгенія съ семьей моего брата. Все думала: умру — не останется на мостовой, не погибнетъ съ голода. Вотъ почему хотѣлось упрочить эту связь дружбой Евгенія съ дѣтьми князя…
— Эхъ, Олимпіада Платоновна, бросьте вы мысли о смерти! сказалъ Петръ Ивановичъ. — Живы — ну, и думайте о жизни, а умрете — ну, я останусь, авось ужь не совсѣмъ негодяемъ окажусь и кое-какъ поддержу Евгенія…
— Свои еще рты хлѣба просятъ, пробормотала Олимпіада Платоновнй.
— Найдется лишній кусокъ и на Евгенія, отвѣтилъ Петръ Ивановичъ. — Да что это мы опять о смерти заговорили! Уныніе только напускаете вы на себя. И не умрете вы до окончанія Евгеніемъ ученія, и не останется онъ нищимъ, потому все-же хоть кое-какія крохи послѣ васъ останутся…
— Ничего, ничего не останется, все прожито, все на вѣтеръ брошено! проворчала старуха. — Благодѣтельница вѣдь я!.. Вонъ тамъ цѣлая стая салопницъ, всѣмъ вѣдь надо дать, чтобы отстали!.. Олимпіада Платоновна вѣдь добрая, какъ-же ее не обирать!..
Она махнула рукою.
— Да, серьезно проговорилъ Петръ Ивановичъ, — я радъ, что вы заговорили объ этомъ предметѣ… Не мое дѣло вмѣшиваться въ ваши денежныя дѣла, но вы раздаете деньги немного безъ разбора и нѣсколько…
Петръ Ивановичъ затруднялся въ выборѣ выраженій.
— Ну, глупо, глупо! Чего вы выраженія-то подыскиваете! сердито перебила его княжна. — Что вы думаете, что я этого не понимаю сама! Отлично понимаю, а что-же дѣлать, если люди нагло лѣзутъ съ ножемъ къ горлу, а я… ну, я платье снять съ себя готова, лишь бы отдѣлаться отъ ихъ плача и воя… Эхъ, голубчикъ, правду вы сказали, что я старый ребенокъ, правду… счеты сегодня сводила, такъ даже страшно стало, столько денегъ уходитъ, сама не знаю, куда уходитъ… Опять и Софьѣ задолжала, и кое что заложила…
Княжна какъ-то безнадежно вздохнула.
— Опеку, опеку надо мной назначить бы надо! проворчала она. — Старая мотовка и больше ничего!
Она была жалка и комична со своими рѣзкими и въ тоже время добродушными обличеніями самой себя. Петръ Ивановичъ ушелъ отъ нея въ невеселомъ настроеніи духа. Только теперь понималъ онъ вполнѣ, въ какомъ положеніи очутится Евгеній, если вдругъ умретъ Олимпіада Платоновна: у мальчика не останется почти ничего, онъ можетъ попасть въ руки княгини Марьи Всеволодовны или, что нисколько не лучше, будетъ взятъ отцемъ и что изъ него выйдетъ подъ вліяніемъ этихъ людей, это трудно сказать, но вѣрно только то, что хорошаго ничего не можетъ изъ него выйдти въ рукахъ этихъ людей. Невесело было настроеніе и княжны. Ее заботило положеніе Евгенія, ее мучили теперь мысли о ея неумѣньи жить, ей досаждали теперь воспоминанія о разныхъ мелкихъ долгахъ, которые она уже успѣла надѣлать, поддаваясь на разныя просьбы и мольбы и Мари Хрюминой, и Перцовой, и десятка другихъ бѣдныхъ родственницъ и приживалокъ. Среди этихъ думъ у нея возникали планы начать болѣе разсчетливую жизнь, затворить двери отъ разныхъ попрошаекъ, уединиться съ Евгеніемъ въ Петербургѣ, затворить двери отъ гостей и ограничить число прислуги. Но рядомъ съ этими планами явились вопросы: какъ-же отказать Никитѣ Ивановичу, который прослужилъ въ домѣ съ дѣтства до сѣдыхъ волосъ? какъ отдѣлаться отъ многочисленной родни, которая найдетъ ее вездѣ? какъ устоять передъ слезами и письмами Мари Хрюминой, Перцовой и всѣхъ этихъ попрошаекъ, осаждающихъ матушку-благодѣтельцицу? наконецъ, какъ лишить пенсій тѣхъ людей, которые получаютъ эти пенсіи отъ нея съ незапамятныхъ временъ? Ея положеніе было по истинѣ траги-комичнымъ и ей при воспоминаніи о всей этой шайкѣ обиралъ приходилось только воскликнуть: «куда убѣгу отъ глазъ твоихъ?» Но болѣе всего ее заботилъ Евгеній, ей хотѣлось приласкать и ободрить его, дать ему понять, что скоро для него начнется другая жизнь безъ необходимости вращаться въ кругу опротивѣвшихъ ему дѣтей. Она не выдержала и въ этотъ-же день замѣтила ему:
— А знаешь, Женя, что я придумала. Не нравится мнѣ пансіонъ Матросова. Съ осени, я думаю, лучше перевести тебя въ гимназію…
Евгеній удивился.
— Ты, голубчикъ, все скрытничаешь, продолжала княжна, — а тебѣ, кажется, самому не нравится это училище?..
— Ma tante, мнѣ все равно, отвѣтилъ онъ, — я ни съ кѣмъ не схожусь изъ товарищей…
— И богъ съ ними, богъ съ ними! торопливо проговорила княжна. — Дѣлай, какъ тебѣ лучше, какъ тебѣ покойнѣе… Я бы и теперь взяла тебя оттуда, но начнутся толки: почему и зачѣмъ? Нѣтъ, ужь лучше потерпи мѣсяцъ, тамъ придетъ лѣто, каникулы и будетъ время все обдумать.
Евгеній очень обрадовался и поцаловалъ руку княжны.
— Похудѣлъ ты у меня за зиму, поблѣднѣлъ, проговорила она, любуясь имъ. — Ну, да лѣтомъ поправишься, Богъ дастъ, поѣдемъ въ Сансуси…
— Ma tante, развѣ вы не знаете?.. почти съ испугомъ спросилъ онъ.
— Что?
— Туда ѣдетъ на лѣто княгиня Марья Всеволодовна… Ma tante, мы вѣдь не поѣдемъ съ ними?..
Въ его голосѣ слышалось боязливое ожиданіе отвѣта.
— Нѣтъ, нѣтъ, поспѣшила сказать княжна, — если они ѣдутъ — мы не поѣдемъ… Я не знала, что они туда ѣдутъ…
