Артем Веселый - Россия, кровью умытая
Вой, плач, проклятья и ругань.
Не успевали покормить лошадей и сами хоть немного отдохнуть, как свистали сотники и командиры громко подавали команду:
— Амму-ни-чи-вай!..
— Брюховчане, по коням!
— Запрягай, обозные… Рота, становись!..
— Каша на ложки, молодцы на ножки!..
Расхватывали хрустящую на зубах недоваренную кашу и выступали, на ходу подтягивая пояса, дожевывая куски. Никому не хотелось отставать от своей части, а те, которым хотелось, давно отстали или, перебив своих командиров и комиссаров, перебежали, или по горькой неволе попали в плен, и многие из них уже воевали под трехцветными знаменами контрреволюции. Немало перелетов, порубленных и пострелянных оружием белых, валялось в балках и придорожных канавах.
Оставляя за собой кровавый след, армия неудержимой лавиной откатывалась на Моздок, Кизляр, Черный Рынок. Железнодорожный путь на десятки верст был забит согнанными со всего края поездами: обмундирование, боеприпасы, дезертиры, лазареты, штабы несуществующих частей. Приказ — взрывать и жечь все, что не под силу увезти. Взрывали, жгли, тащили кто что мог. Иной, загребая грязь ногами, и пустой еле волочился; иной же, напялив на себя две, а то и три шинели, пыхтел с узлом барахла на горбу. Кабардинцы, карачаевцы и казаки восставших станиц под командой ватажков терской контрреволюции — Бичерахова, Агоева, Серебрякова — как шакалы рыскали по тылам, грабя застрявшие на проселках обозы, обдирая и добивая не имеющих силы защищаться.
Под Червленной отступающая армия встретила присланные из Астрахани на подмогу полки 12-й армии — Ленинский и Железный. У бойцов был молодцеватый вид, все в новых шинелях и в крепких — со скрипом — сапогах. Под расшитыми серебряным позументом знаменами астраханцы шли в полном боевом порядке и, кося глазом на оборванных партизан, кричали:
— Станишники, что усы повесили?
— Наковыряли вам казачишки?
— Эх, вы, Аники…
Кубанцы отбрехивались:
— Где вы раньше были, такие красивые?
— Дорогу назад не забудьте. Скипидару-то призапасли?
— Черти вислогубые… Вот погоди, кадеты вам уши-то оболтают…
Злые шутки, хохот, матерщина.
— Дядя, ось-то в колесе! Хо-хо…
— Помолчи, вшивая амуниция!
— Драть я тебя хотел.
— Кабы не ты да не Микита…
— Накрутят они вам хвосты, чихать смешаетесь!
— Песенники, вперед!
Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе,
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе…
Подхватили и понесли навстречу врагу гремящую песнь.
Оба полка, незнакомые с повадкою противника, в первом же бою под станицей Мекенской были окружены конницей генерала Покровского и почти полностью уничтожены.
Не густо оставалось в армии командиров и комиссаров: одни полегли в степях и горах; другие, бредя сражениями, метались в тифозной горячке; иные, побросав свои части, бежали в Закавказье или через Дербент морем в Астрахань.
По степной дороге бойко бежал автомобиль. На сиденье, откинувшись в угол кузова, дремал и поминутно просыпался человек в военной форме. Усталое лицо его было серо, на носу подскакивали золотые очки.
Бригада и полковые обозы тащились по дороге.
Хрипло взывал сигнальный рожок.
— Пропускай, гужееды, — сердито кричал шофер. — Передай передним, чтоб остановились.
Обозные огрызались.
— Вались к корове на…
Шофер:
— Сворачивай!
Обозные:
— Сам сворачивай. Ты один, нас много.
Шарахнулись и понесли пугливые степные лошади… Опрокинулась походная кухня с горячим борщом, опрокинулась санитарная повозка — завопили выброшенные в грязь раненые.
Машина крутнула и покатилась мимо дороги. Вдогонку — брань, проклятия и крики: «Стой! Стой!» Машина шла, прибавляя ход, кидая задними колесами ошметки грязи. Иван Чернояров обскакал машину и поставил коня поперек:
— Дави.
Шофер затормозил. Всадники окружили автомобиль.
— Кто такой? — спросил Чернояров человека в золотых очках. — Почему, в бога мать, давишь моих людей?
— Я — Арсланов, уполномоченный реввоенсовета армии. Что вам, товарищи, угодно? Мандат? Вот он… Я…
— А партизана Ивана Черноярова знаешь? — перебил его комбриг.
— Слыхать слыхал, а знать не имею чести.
— Куда гонишь?
— Это не ваше дело.
— Он в Астрахань с докладом поспешает, — засмеялись бойцы. — Пусти его, ему некогда.
— Не считаю нужным давать отчет всякому встречному. Какая часть? Кто у вас командир? Я буду жаловаться… Трогай! — приказал он шоферу.
Машина зарычала. Никто не сдвинулся с места.
— Прочь с дороги, стрелять буду, — в руке его блеснул никелированный браунинг.
— Ну, знай Черноярова! — И, потянувшись с седла, Иван шашкой снес уполномоченному голову. — Братва, грузи на машину сто пудов фуража!
Всадники взвыли от восторга.
Армия отступала в беспорядке. Части перемешались, оторвались от своих обозов, потеряли связь со штабами, отделами снабжения. Тщетны были попытки отдельных нерастерявшихся руководителей упорядочить движение — никто и никаких приказов больше не слушал. Лишь два кавалерийских полка и бригада Ивана Черноярова кое-как прикрывали отступление.
Конница генерала Покровского гналась по пятам.
Бригада Черноярова ввалилась в Кизляр ночью.
В городе горели дома, хлебные амбары, лабазы. На вокзальных путях горели эшелоны с военным добром, гулко рвались ящики с бомбами, из огня с воем летели осколки снарядов. В горящих вагонах трещали — будто кто полотно драл — цинки с патронами. По улицам ни пройти, ни проехать — обозы, орудийные запряжки, брички со скарбом, застрявшие в грязи броневые автомобили. Квартиры забиты ранеными, больными, отдыхающими.
Не хватало фуража, хлеба, воды.
Соломенные и камышовые крыши были раскрыты и стравлены. Перепавшие лошади грызли задки повозок, столбы и заборы, к которым были привязаны. Те, что прошли раньше, роспили колодцы. Кто следовал за ними, вычерпывали грязь из колодцев. Отступающим в хвосте армии не оставалось ничего.
В Кизлярском районе — реки вина, вина — разливанное море. Из погребов и подвалов выкатывали бочки: пили, лили, из колод вином поили лошадей. Голодные лошади быстро пьянели, бесились, натыкались на заборы, лезли в огонь. Горланящие люди и пляшущие лошади брели в лужах вина. Пенистое вино плескалось в отблесках пьяного зарева.
За всадниками шли, хватаясь за стремена, мирные жители.
— Господа товарищи… Тридцать бочек…
— Мало взяли. Тебя и самого давно бы собакам скормить надо было… Я видел, как искалеченный боец выпрашивал милостыню, вы жалели кусок хлеба и гнали его от своих домов.
— Одежонку позабирали…
— Брысь!
— Меня твой казак ударил.
— Казак? Ну, так получай еще от сотника! — И плетью через лоб.
— Бочонок меду…
Эскадронный Юхим Закора придержал коня и залился злобным хохотом:
— Хлопцы, а ну!
Всадники гикнули и напустились на жителей — гнали их по тротуарам, топтали конями, секли по глазам нагайками, лупцевали тупиями шашек. А в затылок, запрудив узкую улочку, валом валила — напирала лавина пехоты, кавалерии, обозов.
— Давай ходи, не задерживай!
— Лабинцы, подтянись!
— Вира! Полный ход!
Пьяно, вразнобой гремели оркестры.
По грязи, высоко задирая юбки, плясала сошедшая с ума сестра. Волосы ее были растрепаны, зубы оскалены, сбоку болталась походная сумка. С возу — из-под брезента — выглядывали раненые моряки и потешались:
— Гоп, кума, не журися… Гоп, гоп, гоп!
— Садись, прокатим!
— Как я сестру прижму к кресту и скажу: «Сестра, приголубь ради Христа».
— Ого-го-го-го… Черти непромыкаемые!
И долго еще оглядывались на горящий город, махали шапками, стреляли вверх.
— Прощай, Кавказ!
— Прощайте, горы и леса!
— Вся Расея наша, ха-ха-ха!..
— Могила, гроб смоленый!
— Эх, расставайся душа с телом! Прощай белый свет и писаны лапти!
В суровые просторы зимней степи уходили — партия за партией, отряд за отрядом, полк за полком…
Бригада Черноярова спешилась на базарной площади. Бойцы сдали коноводам коней и замитинговали.
— Нас продали! — орал уже успевший хлебнуть косоплечий пулеметчик Чаганов. — Куда идем? На живодерню? Нас продали и пропили…
— Брось, Чаган, — унимал его дружок, Буцой. — Кто нас с тобой продал и кому? За нас с тобой пятака никто не даст.
— Измена! — кричал кто-то в другой кучке. — На фронте дрались наги и босы, а тут погорают целые вагоны с обмундировкой… На фронте не хватало снарядов и патронов, а тут их горы.
Голоса ропота.
— Амба.
— Все наши комиссары и командиры с чемоданами бегут и покидают нас.
