Ион Чобану - Мосты
Мы с другими парнями оказались на винограднике. Поели вдоволь зеленого горошка, посеянного между рядами… Если на обратном пути нас настигнет еще одна бомбежка, бедному крестьянину придется на будущий год покупать горох на базаре.
В комсомол мы готовились месяца полтора. Но приняли нас одного за другим, без заминки.
Только Захарию немного помучили. Затеял он разговор о международном положении стран Черноморского бассейна и совсем увяз в балканской политике. Секретарь по пропаганде товарищ Томуш объяснил Захарии, чего он недопонимает…
Мы бережно дышали на непросохшую тушь собственных подписей, рассматривали подпись секретаря уездного комитета комсомола. Два красивых алых ордена смотрели на нас из открытого билета.
Только Фэникэ был зол. Что за люди собрались в укоме… Первый секретарь хромой, второй хромой, наконец третий тоже хромой.
— Но, понимаешь, у них, наверно, заслуги…
— Это я и сам знаю. Ты, сударь, скажи, зачем они подтверждают пропаганду, которую мне все время вдалбливали в казарме? На антисоветских плакатах большевиков изображали с рогами и хвостом. Хромцы, калеки целуются с самим дьяволом!
— Они же комсомольцы-фронтовики, раненые, чего ты хочешь? Тут тебе не королевская гвардия! — накинулся Захария на Фэникэ.
В заключение нас пригласили в длинный-длинный кабинет первого секретаря и поздравили с приемом в комсомол.
— Где должен хранить свой комсомольский билет член Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи? — спросил товарищ Томуш.
— В нагрудном кармане, у сердца.
— Имеет ли право комсомолец оставлять свой билет?
— Ни в коем случае. Если дом загорится, и билет сгорит! — выпалил двоюродный брат Фэникэ. За этот чисто крестьянский ответ он получил исподтишка несколько тумаков. Несмотря на них, братец посмеивался глуповато и незлобиво, ожидая похвалы за находчивость. Но никто не обратил на него внимания. И, как всякий недалекий человек, он сначала простодушно удивился этому, а потом потускнел, как солнечный день, подпорченный туманом. Умора…
Поздравив и пожелав успехов, нас направили в уездный отдел народного образования — записаться в педучилище, где мы будем учиться заочно.
Выйдя из укома, двоюродный брат Фэникэ уселся на камень. Чего другого, а камней в Резине достаточно. Уселся, вынул из подкладки своей шляпы иголку с ниткой, зашил намертво комсомольский билет в нагрудном кармане.
— Так надежней.
— Не пойдешь с нами? — окликнул Фэникэ брата.
— Погоди, Фэникэ. Я хотел тебя спросить…
— Шагай быстрей! Что такое?
— Стоит и мне подавать документы?.. В эту, как ее…
— В педучилище? Нет, не стоит. Ни за что. Такой глупарь, как ты, и окончит училище?! Это же настоящее бедствие для села!.. Для крестьян, для их детей… Родители надеются вывести их в люди.
— Ежели так говоришь, вот пойду и запишусь в эту, как ее там… ну!..
Он потопал следом за нами, на ходу пряча иголку в подкладку шляпы.
Не помню, в какой газете я вычитал, что в эти дни наша армия наступала, продвигалась иногда на шестьдесят километров в сутки. С песней вперед, шагом марш! Левой! Левой!
С песней возвращались и мы из Резины. Нас радовала новая ответственность — мы стали комсомольцами!
У всех, правда, ноги подкашивались от усталости. Едва вошли в наш сад, как я рухнул наземь, точь-в-точь как полный мешок, упавший с подводы. Самым стойким оказался Фэникэ.
— Подъем, Фрунзэ!.. К тебе родители приехали.
Подобная весть подняла бы меня даже из гроба.
— С утра дожидаемся, — увидев меня, сказал отец.
Прибыв из Кукоары, он привез матери «в эвакуацию» полную машину душистых яблок. Прихватил маму и решил на той же машине привезти яблок и мне. Откуда было знать отцу, что в нашем распоряжении целый помещичий сад. «Вот если бы в саду рос хлеб, — сказал я отцу. — Разве на четыреста граммов проживешь?»
Тогда отец не стал терять времени и пошел искать квартиру, где бы я мог столоваться. Но все приличные места заняли более расторопные люди…
— Я тебя устрою, Тоадер, у украинца в Курэтурах. Село недалеко… Всего три километра… с гаком. Хорошая будет для тебя прогулка перед уроками. Как думаешь?
— Опять же языку поучишься… — обрадовалась мать, что тоже может одарить меня полезным советом.
Видимо, осунулся я крепко за два месяца. Отец не пожалел усилий, добился — по вечерам меня усаживали за круглый столик в семье курэтурского рыбака-украинца. На столике дымилась горячая мамалыга. От жареной рыбы исходил такой запах, что слюнки текли. Было у нас тогда присловье: «Рыба да мамалыги глыба».
Я макал кусок мамалыги в сковородку с жареной рыбой и в эту минуту понимал, что жить все-таки можно.
3
Вставал я рано, едва восток начинал алеть. По росистой прохладе бежал к Днестру. И долго, долго плавал…
Потом гулял вдоль бесконечных рядов старых деревьев, вдыхая утреннюю радость. Так в иных местах вдыхают целебный воздух соснового бора или йодистый морской озон.
Взрослые, степенные люди сдерживают свои чувства. А мы, молодые, резвились, точно жеребята. Скатывались в овраги, прыгали через ручьи, скакали по валунам…
— Ты догоняешь! — весело крикнул я. — Чур не я.
— Пардон, коллега… мы вместе с вами свиней не пасли.
Я покраснел как рак. Двое мужчин средних лет усмехались тонко и снисходительно. Размеренная походка, дорогие костюмы, аккуратные узлы галстуков и элегантные запонки на манжетах… Я не мог понять, кто они. Корил себя: какого дьявола распрыгался, как мальчишка?
— Что, Фрунзэ, поддели тебя? Им-то, черт побери, жалованье идет!
— Один — Штирбей… Работает директором средней школы в Пояне, в моем селе. Раньше хвастал, что состоит в родстве с графом Штирбеем… Окончил Нормальное училище в Яссах. Трепач, каких свет не видел… Графское охвостье… Такой же родственник графа, как я — раввина из Бухуша.
— А второй?
— Учитель… Где-то в Кицканах работает… Ишь как ходят под руку… Ничего не поделаешь. Из всех старых учителей в районе только они остались. Оттого и заносятся. Им жалованье все лето идет.
Да, Штирбей подпортил мне настроение. С утра пораньше! Мне чудилось, что мои товарищи слышали его ехидную фразу: «Пардон, коллега… мы с вами вместе свиней не пасли…»
Слова эти, не переставая, звучали у меня в ушах, и со стыда я спрятался в гуще училищного сада. Стал размышлять. Жил я себе, жил, так какого рожна полез в учителя? Будешь потом у всего села на виду, будешь взвешивать каждое слово! Огромный колокол алчедарских педагогических курсов вывел меня из раздумья, властно позвал в класс.
Из учительской выходил Николай Трофимович, заведующий отделом народного образования, и еще трое незнакомых. У входа показался товарищ Шеремет. С цветком в руке задумчиво шагал в нашу сторону. Обычно он выглядел чуточку сонным и усталым, но стоило ему вынуть блокнот и сказать несколько слов, как люди раскрывали рты, восхищались его наблюдательностью. Глаза у него узкие, по-монгольски раскосые… Говорят, Шеремет работал редактором газеты в автономной республике, отличался метким глазом и острым пером.
Не стану воспроизводить речи директора курсов. Он поздравил нас с новой профессией, говорил, что нам по существу предстоит работать с сырьем, с тестом… И все зависит от нас: какой удастся сделать замес, что вылепить и испечь.
Поздравления, одно лучше другого, сыпались как из рога изобилия! Это был настоящий праздник. Отныне мы педагоги. Нам выдали удостоверения. Большая ответственность теперь на наших плечах!
Заведующий районо, мужчина, у которого черные волосы торчали так, словно он был напуган чем-то, вышел к трибуне и стал читать, кто куда получил назначение. Некоторые фамилии звучали куда потешней, чем прозвища, что давали у нас в Кукоаре. Абабий… Амбросий… Ангел… и вдруг:
— Гылкэ Фэникэ… директором семилетней школы села Мерешены.
Фэникэ подскочил как ужаленный и побежал за назначением.
— Гылкэ Прокопий… Учителем в село Кукоара!
Беда! Прикоки, много с тобой мороки. Повезло же моей Кукоаре… Надо предупредить отца.
— Ликуй и радуйся, Фрунзэ.
— Ни мне сегодня не везет, ни Кукоаре.
— Подожди, до вечера еще далеко.
— А ты почему не в духе?
— Посмотрел бы я на тебя… Всех называют по имени и отчеству. А меня Фэникэ Гылкэ. Хотел бы я тебя спросить: как станут обращаться ко мне ученики? Я ведь безотцовщина, дитя любви…
— Будут называть: товарищ директор.
— А учителя?
— Об этом я не подумал…
— Святая простота! Пойду лучше в газету… Не то придется краснеть перед учениками, мямлить: зовут, мол, меня так-то и так… Нет, шут с ней, со школой.
— Фрунзэ Федор Константинович…
