Николай Дементьев - 3амужество Татьяны Беловой
Но только теперь, когда разговор, казалось, уже иссяк, и началось настоящее обсуждение-Затравку дал Николай Ильич. Он поднялся на трибуну, медленно оглядел затихший зал и негромко произнес:
— Вина моего сына установлена. Да он и сам признал ее. Вижу, что раскаялся. Но… — Голос его вдруг сорвался, а затем зазвенел: — Игнат не мальчик! Он должен отвечать по полному счету! Если бы он был мне чужой… Он из нашей семьи, из моей семьи! И как хотите, товарищи, а мы его не простим! Не можем простить!..
Николай Ильич посмотрел на Павла. Тот тяжело поднялся, глухо, но очень внятно выговорил:
— Да, отец!..
В зале было так тихо, что я слышала, как дышу.
— Ну, а теперь, люди, судите его сами!.. — И Николай Ильич пошел с трибуны.
Яков Борисыч, тоже негромко, предложил:
— Ну, теперь давайте поговорим, товарищи. Выступало очень много народу. И Олег, и Женя, и Снигирев, и Анатолий… Запомнилось мне особенно вот что. Во-первых, разговор как-то незаметно перешел с этого конкретного случая с лебедками на отношение к работе вообще, так что я вначале даже подумала, что о Вагине и Игнате Николаевиче совсем позабыли: А во-вторых, у меня до сих пор осталось отчетливое, неизгладимое ощущение удивительной силы, которая возникает из полного единодушия многих людей. И для меня вдруг раскрылось еще нечто новое в Олеге. Не знаю даже, как об этом точнее сказать. То же, что и в Якове Борисыче и в Жене. Что-то такое, что позволяло ему вызывать в людях это единодушное желание действия, общего и неудержимого.
Собрание потребовало исключения Вагина из партии, а Игнату Николаевичу — строгого выговора.
Возвращалась я с этого собрания все же со странным чувством. Шла, как всегда, под руку с Олегом, он был такой же, как обычно, и все же немного другой. Будто та общая сила перелилась в него, сейчас на время утихомирилась, замерла, но это было обманчивое спокойствие туго сжатой пружины. И мне опять стало чуточку боязно.
28
Теперь я расскажу, как мы с Олегом расстались. Буду стараться говорить до конца честно. И могу сразу же сказать, что большая часть вины — на мне.
Не знаю точно, с чего это началось. Да и вряд ли поводом послужило какое-то одно определенное событие, слова мои или его. Отчужденность между нами накапливалась постепенно и незаметно, даже неизбежно — в силу той огромной разницы между нами, о которой я уже много говорила. У меня не хватило ума, у него — времени, у нас обоих — терпения, чтобы спасти нашу любовь. Теперь-то я все это хорошо понимаю.
В таких случаях часто говорят: а где же были все другие, окружающие? Они были здесь же, рядом с нами, да уж очень это тонкое, сложное дело — лечение чужой любви. Иногда это получается, а иногда — нет, и винить здесь никого нельзя, хотя часто и очень бы хотелось.
Сначала, повторяю, у меня все накапливались и накапливались легкое недовольство своей жизнью с Олегом и им самим, неуверенность в моем будущем. Главной причиной этого недовольства и неуверенности была неопределенность в будущности Олега, а значит, и в моей. И меня тем сильнее беспокоило это, что в успех Анатолия я верила без всяких сомнений и всегда помнила, что он по-прежнему ждет и любит меня. Понимала я и то, что неопределенность наших отношений с Олегом нельзя было устранить регистрацией брака в загсе.
Мои претензии к Олегу казались мне тогда совершенно справедливыми, и только теперь я вижу, как ошибалась, что должна была просто потерпеть, помучиться, но сохранить то лучшее, что выпало на мою долю тогда в жизни. Я ведь поступила нечестно не только по отношению к себе, но и к Олегу, даже к Анатолию. Больше того: ко всем другим. Я вот думаю сейчас: ведь я рассказываю не только о своей любви. Ведь это и рассказ о всей моей жизни, Я потеряла любовь, испугавшись настоящей борьбы за нее, я отгородилась от людей, побоялась трудностей. Казалось бы, я человек очень сильный, а на деле оказалась очень слабой, «Типичный исполнитель», как любил говорить Олег. Исполнители — в хорошем смысле — в жизни, конечно, тоже нужны, и все же человеку отпущено и на творчество. На настоящее творчество! И в этом Олег прав.
Не знаю, можно ли считать началом настоя-,щей нашей с Олегом размолвки тот разговор, который у нас с ним случился после испытания его ковшей.
После работы я ждала Олега на улице. Он вышел вместе с Анатолием, оба оживленно разговаривали о чем-то и весело смеялись. Я подбежала к Олегу, торопливо спросила:
— Ну?..
— Все в порядке, — сказал он.
— Наконец-то! — обрадовалась я. Анатолий молчал, внимательно наблюдая за нами. Потом сказал:
— Производительность возросла даже на одиннадцать процентов.
А Олег еще подтвердил:
— Понимаешь, на целых одиннадцать: это же прямо подарок.
Я больше не могла сдерживаться:
— Кому? Анатолию?
— При чем здесь Анатолий? — удивленно протянул Олег. — Ну, улучшит это его диссертацию, а ведь элеваторы-то производительнее работать будут!
Анатолий опять посмотрел на нас, будто соображая что-то, и стал торопливо прощаться. А Олег вслед ему крикнул:
— Ты не забудь только в ту формулу коэффициент ввести!
— Конечно!..
Мы с Олегом медленно пошли по улице. Он взял меня под руку:
— Ну? Вот видишь, как все хорошо кончилось!
— Да для кого?! — снова спросила я.
Он долго молчал. Была уже осень, дул сырой ветер, я совсем замерзла, еще когда ждала Олега. А он шел себе с непокрытой головой, в летнем тоненьком плащике, выгоревшем и полинялом, в легких ботинках. А на Анатолии было красивое, модное, дорогое пальто, заказная мохнатая кепка, ботинки на каучуке. И все это я тоже невольно отметила. И почувствовала, что сейчас почему-то не боюсь нашего предстоящего разговора.
— Вот что, — медленно выговорил Олег. — Давай-ка посидим, поговорим…
— Где? На мокрой скамейке в сквере?..
— Да, верно, я не подумал…
— А о чем ты вообще думаешь? Тебе не жена, а нянька нужна!
— Слушай, я не умею ругаться, — опять после молчания сказал Олег. — А поговорить нам надо. Я уже давно понял, что надо, да как-то все времени не находилось…
— А у тебя вообще когда-нибудь для меня время будет?
Он вздохнул, закурил, проговорил уже чуть устало:
— Ну ладно. Я все знаю, понимаешь? Я должен помочь тебе, но потерпи немного… Я не могу бросить того, что начал!.. А пока вижу только один выход: забирай свои вещи и переезжай к нам с теткой. Поживем год или два, а потом получим квартиру. Вот тогда чаще будем вместе, одни, только с тобой…
Пошел мелкий дождь, а Олег, я видела, не замечает этого. И вообще у него вдруг стало такое усталое-усталое лицо, что я поняла, как ему сейчас трудно. Мне почти до слез стало жалко его, но что-то внутри меня уже не давало мне остановиться, согласиться с ним: ведь опять бы продолжалась эта неопределенная тянучка!.. И я сказала как можно спокойнее:
— Но ты же понимаешь, что я не уживусь с твоей теткой. А спать будем на твоей раскладушке? Кровать-то некуда поставить, а Ксения Захаровна без конца к своим кумушкам уходить тоже не может!..
— Можно, конечно, снять комнату, но я просто не имею права бросить тетку. Особенно сейчас, когда у нее так с сердцем…
И не спросил меня, почему я не уживусь с Ксенией Захаровной. Значит, уже знал и это.
— Ну, а к нам? Сейчас ведь дачники уехали, дом пустой… Вместе с теткой, конечно.
— Ну, понимаешь, с твоими она не уживется.
— Значит, выхода все-таки нет?
— Нет, есть. Тот, который я предлагаю.
— Но почему и должна уживаться, а не тетка с моими?
И он так запросто ответил, точно давно уже все решил:
— Потому что тебе самой давно пора уйти от своих родителей. Стыдно в наше время жить их жизнью! Вот Светка младше тебя, а ведь сразу ушла.
— Спасибо, знаешь!.. Я не Светка!
— Ты сама видишь, что я прав, — спокойно проговорил он. — И, кроме пользы для тебя самой, от совместной жизни с теткой ничего не будет. Я был бы рад, если ты кое в чем будешь на нее похожа.
Тут уж я не выдержала, а разревелась и, не обращая внимания на прохожих, прямо в лицо ему крикнула:
— Я устала!.. Ты исковеркал мне жизнь! Зачем, зачем ты рассорил меня с Анатолием?!
А он все жевал потухшую мокрую папиросу, терпеливо пережидая, потом сказал:
— Не говори глупостей… — И тоже не вытерпел, взял меня за руки, прижал к себе и горячо зашептал: —Я люблю тебя, понимаешь? И ты меня любишь, я это знаю! И мы не можем друг без друга, понимаешь?! Ты нужна мне, нужна! Ты сама не знаешь, как нужна! Особенно сейчас!.. Но по-другому я не могу.
— Подожди, — сказала я, — давай хоть в парадное зайдем…
Мы вошли в какое-то парадное, я обхватила Олега обеими руками за шею, стала целовать его и все плакала и не могла остановиться. А Олег гладил мои волосы, целовал в глаза, и руки его дрожали. И нам снова было хорошо. Почти как раньше. Но только почти. Потому что мы не помирились. И оба знали это.
