Вилис Лацис - Безкрылые птицы
Квартира была ужасная: в выбитые, заткнутые тряпьем окна дул ветер, из полуразвалившейся плиты во все стороны валил дым. Вечером помещение напоминало овин. Каменные стены никогда не прогревались. Люди спали одетыми, иногда даже не разуваясь. Вечером они кутались от холода в одежду и зарывались в солому. Не хотелось даже умываться. Грязные, закоптелые, возвращались они сюда поздно вечером и, посиневшие от холода, уходили на работу до рассвета.
Через три недели работа была закончена. Стало значительно теплее, почувствовалось дыхание весны. Ринга, которому до тошноты надоела жизнь в лесу, объявил об окончании работ и рассчитался с лесорубами.
Приятели направились на станцию. Но Карл и не помышлял о возвращении домой: залив еще скован льдом, что они будут делать в Риге? Надо по меньшей мере с месяц еще поработать здесь. К вшам они уже привыкли, как привыкли зябнуть в чужих, негостеприимных домах. Карлу надо было скопить больше денег — тогда он сможет жениться на Милии.
Две недели они проработали на станции Инчукалнс — грузили лес. Стертые до крови плечи болели, особенно по ночам, но заработок был хороший: иной день им удавалось заработать до двенадцати латов на брата, и никогда они не получали меньше восьми. За такие деньги стоило терпеть саднящую боль в плечах.
Становилось все теплее. Снег таял. Проселочные дороги превратились в море грязи, и оставшиеся в лесу пиломатериалы нельзя было вывезти. Подвоз на станцию прекратился. Тогда друзья снова увязали свои мешки и направились на Гаую, где начинался сплав. Они так долго странствовали, переходя с места на место, что уже не ощущали никакой разницы в окружающей обстановке. Люди, которых они встречали сегодня, не существовали для них завтра. Незнакомые так и оставались навсегда незнакомыми.
На Гауе они проработали еще с месяц. Их направили вверх по течению, на небольшой приток. Работа была не тяжелая, надо было весь день ходить по берегу вдоль реки, отмечать мели, где могли застрять бревна, разбивать заторы и не давать лесу застревать у берегов. Заторы образовывались часто. Достаточно было застрять одному бревну и повернуться поперек течения, как возле него за несколько минут скоплялась груда бревен. Плывущие сзади бревна наталкивались на передние, разворачивались во всех направлениях, скрещивались, становились стоймя и загромождали излучину реки до самого дна.
Здесь Волдис встретился с Альфонсом Эзеринем, тоже приехавшим на сплав. Эзеринь был настоящим сплавщиком — он мог полчаса плыть на одном бревне по сильному течению и даже не замочить одежды. Возможно, его память не сохраняла образы неприятных людей или, что вероятнее всего, Волдис сам за эти месяцы изменился до неузнаваемости, но Эзеринь, ежедневно встречаясь с Волдисом, ни разу не признал его. С чувством профессионального превосходства высокомерно поглядывал он на Волдиса, у которого не было болотных сапог и который ежедневно купался в холодной снеговой воде.
По вечерам играли в карты на деньги. Эзеринь был одним из самых азартных игроков. Он даже брал карты с собой на работу, и в то время как другие следили за мелями, он со своими приятелями успевал сыграть партию-другую. Когда у Эзериня заводились деньги, он играл, пока не спускал все, и тогда он становился позади играющих и всем своим существом жил их интересами. Да, он любил играть, не жалел о проигранном, и у него вечно не хватало денег.
Нельзя сказать, чтобы его постоянные проигрыши были неприятны Волдису: будущее одной девушки в Риге зависело от того, сумеет ли Эзеринь скопить деньги на свадьбу. Нет, этот человек не был опасен, Лауме не стоило беспокоиться.
И тут вдруг Волдис почувствовал, что ему осточертела такая жизнь. Это произошло так неожиданно и быстро, что Карл только с удивлением пожал плечами.
Мимо них по шоссе ехал рижский автобус. Увидев его, Волдис подумал, что этот желтый ящик через час или два будет в городе, где столько жизни, шума, разнообразия, — в городе со всеми его возможностями, где терпели голод и ходили в лохмотьях и где устраивали рауты и избирали королев красоты! Там пахло бензином от промчавшегося мотоцикла, а световые рекламы соперничали с звездным небом! Волдиса потянуло туда. Он должен быть там! Почти год тому назад он чувствовал себя так же — и так же полным ожидания взором смотрел в сторону пятиэтажного города…
— Ты как хочешь, а я все равно уеду! — категорически заявил он Карлу.
К его изумлению, Карл даже не пытался протестовать. Вероятно, и ему осточертела жизнь в лесу и на реке.
— А что в самом деле, поедем!
На следующий день они уехали в Ригу. От их одежды остались только жалкие лохмотья, тело безжалостно искусали вши, дым разъел глаза, уши были обморожены, но на сердце было легко, — гораздо легче, чем в полупустых дорожных котомках, где среди грязного белья лежали блестящие от работы топоры. Весеннее солнце и ветер до того обожгли их лица, что они стали медно-красными. Давно не стриженные волосы вились на шее, а руки, постоянно мокшие в грязной весенней воде, покрылись корой, напоминавшей панцирь черепахи, — но зато в кармане лежала пачка денег!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Около полудня Волдис появился на улице Путну. Он избегал встречи со знакомыми. Носки его сапог широко раскрыли зубастые пасти, а грубое зимнее пальто, истлевшее от воды, прожженное у костров, казалось простреленным дробью — повсюду торчали клочья ваты, с обшлагов свешивалась бахрома.
На улице Путчу было тихо и пустынно. У дверей бакалейной лавки позевывала в ожидании покупателей новая продавщица. Она не знала Волдиса. Из окна парикмахерской выглядывала светловолосая растрепанная голова, но и она была незнакома Волдису. За эти пять месяцев на улице Путну появилось много новых людей.
Чужими и холодными показались желтые ворота — на земле не видно было подсолнечной шелухи. Волдис ускорил шаги. Как вор, незаметно оглянувшись, торопился он пройти мимо этих ворот. Но его опасения были напрасны — никто не вышел на улицу поглядеть на оборванного парня. Сколько таких видели здесь каждый день! Лохмотья никого больше не удивляли, в этом городе к ним привыкли.
Андерсониете вязала — может быть, тот же самый чулок, что и год тому назад. Она всегда вязала, без вязанья ее невозможно было даже представить себе.
— Великий боже! — воскликнула она, и по возгласу ее трудно было определить, рада она или только удивлена. — Я уж думала, что вы забыли номер дома. Столько времени, целую долгую зиму!
— Я вам два раза посылал открытки.
— Да, я их получила. Что же, вы теперь останетесь в Риге?
— Думаю остаться.
— В вашей комнате все по-прежнему. Чаю хотите?
— Нет, спасибо. По пути я заходил в чайную. А сейчас хочу сходить в баню и вымыться как следует.
— Да, да, в баню вам стоит пойти. Сейчас пойдете?
— Только переоденусь.
Волдис переоделся, взял белье и пошел в баню. В этот ранний час там было еще пусто. Он возвращался домой, чувствуя себя чудесно освеженным. Наконец-то его тело стало опять чистым, платье опрятным, а завтрашний день не нависал над ним снеговой тучей, заслонявшей весь мир заботами и безысходностью.
У него были деньги, и он сохранил здоровье. Теперь ему хотелось отдохнуть, — отдохнуть до тех пор, пока его организм не устанет от безделья, не запросит работы.
По пути Волдис зашел в парикмахерскую, побрился, постригся и приобрел облик культурного человека.
Дома его ожидал Карл.
— Где ты бродишь? — ворчал он. — Я почти час жду. Теперь, конечно, я тебя дома не оставлю. Выспаться ты имел возможность в лесу. Здесь, в Риге, у нас другие дела.
— Ты хочешь пойти куда-нибудь развлечься? Правду сказать, не мешало бы встряхнуться. Но куда? В кино, оперу, в театр? Не в кабак же?
— Я тоже считаю, что не в кабак. Короче говоря, ты должен пойти со мной в Задвинье.
— К Милии?
— Да.
— А почему один не идешь?
— Эх, ты меня не хочешь понять. Я ведь не просто в гости иду.
— Вон что! Понимаю…
— Вот и хорошо, не придется объяснять.
Волдис испытывал двойственное чувство. С одной стороны, его забавлял этот недвусмысленный шаг (Карл, вероятно, хотел внести ясность в свои сердечные дела), а с другой — его угнетало сознание собственной вины. Неужели он так и не скажет правды Карлу?
— Так, значит, ты все же решил начать семейную жизнь? — одеваясь, спросил он Карла так небрежно, что тот не уловил иронии.
— Да надо же когда-нибудь.
Волдис не удержался от улыбки. Карл, покраснев, взглянул на него.
— Чему ты улыбаешься?
— Просто так, вспомнил смешное.
— Я знаю, ты не одобряешь этого шага,
— Возможно.
— В этом вопросе твое мнение для меня безразлично! — упрямо воскликнул Карл.
